А я? Я был тогда юношей тринадцати с половиной лет и радовался возможности попасть в Советский Союз. Я вырос в Берлине, посещал школу имени Карла Маркса, принадлежал с конца 1931 года к «Юным пионерам», детской организации германской коммунистической партии. Осенью 1933 года я был отослан моей матерью в Швецию. Там я попал в шведскую школу–интернат и скоро научился свободно говорить по–шведски.

С матерью я встретился снова в начале 1935 года. Надо было решать — куда нам отправиться.

Нелегальная группа в Берлине, к которой принадлежала моя мать, была разгромлена и ее члены арестованы. Гестапо искало мою мать. Было ясно, что она не может вернуться в Германию, но разрешение на пребывание в Швеции было ограничено. Я еще оставался в Вигбихольме, когда моя мать начала оживленную переписку, чтобы найти нам новое место жительства.

Однажды днем, когда мы гуляли в чудесных окрестностях Стокгольма, моя мать посвятила меня в свои планы.

— Ты теперь уже молодой человек, — начала она, — и я хотела бы с тобой поговорить о нашей дальнейшей жизни.

Я кивнул головой и сделал серьезное лицо, как все тринадцатилетние мальчишки, с которыми разговаривают, как со взрослыми.

— Я не хочу принимать какое бы то ни было решение без твоего согласия. Дело обстоит так, в Швеции мы не можем остаться, так как я не могу здесь получить никакой работы. Я отсюда писала друзьям и знакомым. У нас две возможности. Мы можем поехать в Англию. Там, в Манчестере, у меня есть хорошие друзья. Ты сможешь посещать английскую школу и до тех пор, пока в Германии нацисты остаются у власти, учиться и жить в Англии. Это — одна возможность.

— А другая? — спросил я.

Моя мать на минуту задумалась.

— Мы можем поехать в Советский Союз.

— Я за Советский Союз, — сказал я с уверенностью. Мой ли ответ повлиял или другие обстоятельства, я не знаю, но поездка в Советский Союз была решена.

В то время мы не знали, насколько роковым для нас оказался этот выбор. Разве могла моя мать предполагать, что примерно через полтора года она будет арестована НКВД, и исчезнет в советских концлагерях на двенадцать лет, откуда она сможет вернуться в Берлин только в 1948 году.

Я тоже не мог тогда знать, что проведу десять лет в Советском Союзе, что мне предстоит обучение в школе Коминтерна, воспитывающей иностранных партийных работников, и что однажды я порву с системой, в которую верил с детских лет.

Но всё это — в далеком будущем…

А пока… В солнечный июньский день 1935 года — мы ждали на финской пограничной станции поезда, который должен был нас доставить в Советский Союз.

Небольшой состав прибыл точно. На паровозе и на тендере я увидел серп и молот, наш знак, который я до этого видел только на знаменах во время демонстраций. Я был очень взволнован. Из будки машиниста выглянул кочегар, который нам дружески кивнул.

— Это ваш поезд, — сказал финский железнодорожник, — он доставит вас к советской пограничной станции Белоостров.

Мы ехали не быстрее, чем на лошади. Однако, уже через несколько минут мы были на границе. Из окна был виден большой гранитный блок.

С одной стороны стоял финский пограничник, с другой — красноармеец, первый красноармеец, которого я видел в жизни. На его шапке горела советская звезда с серпом и молотом, а в руке он держал тесно прижатую к себе винтовку со штыком.

Несколько человек в военной форме и в штатском подошли к нам. Это был советский пограничный контроль. В здании вокзала они открыли наши чемоданы и начали проверять. К одежде и продуктам они не проявляли никакого интереса. Но с особой тщательностью были проверены книги. Мы привезли с собой почти одну только коммунистическую литературу, но они брали каждую книгу в руки и некоторые даже перелистывали.

Наконец проверка закончилась. Как только мы сели в ленинградский поезд, раздался сигнал и мы тронулись в путь. Поезд был переполнен, но нам с готовностью помогли найти место.

Пассажиры с любопытством разглядывали нас. Можно было догадаться, что они говорят между собою о нас, но я не понял ни одного слова. С нами никто не разговаривал.

В Ленинграде у нас была продолжительная остановка. Здесь всё выглядело гораздо беднее, чем в Стокгольме. Дома были далеко не в таком хорошем состоянии как там, а люди — просто плохо одеты. Я видел много босых ребятишек. Такая картина была мне не знакома, она подействовала даже на меня угнетающе. Но скоро я все забыл, так как это совсем не походило на образ, созданный моею мечтой.

В Москву мы выехали ночным поездом. После волнующих впечатлений этих дней я крепко заснул. Когда я проснулся — мы были уже в Москве.

Москва… Город, где я должен был провести столько лет, ставший для меня впоследствии вторым родным городом.

Мы приехали не по приглашению «Интуриста», не в составе делегации. Поэтому наш приезд не вызвал никаких торжеств или официальных приветствий, не было также приготовленных комнат в отеле. Но нас все же ждали несколько друзей, которые раньше знали мою мать.

С вокзала мы поехали через всю Москву на улицу Грановского 5, на частную квартиру одной знакомой. Квартира, — это слишком громко сказано, так как она состояла всего из одной комнаты. Здесь были обсуждены планы нашей жизни в Москве. Моя мать прежде всего думала обо мне.

— Мальчику нужна школа, но он не знает ни одного слова по–русски. — Нам ответили: — Это не обязательно. В Москве имеется две школы для иностранцев — английская и немецкая, кроме того, твоему сыну везет: немецкая школа как раз с 1 сентября получает очень хорошее помещение в доме №12 на ул. Кропоткина.

— Разве в Москве есть немцы? — спросил я изумленно. Моя новая знакомая рассмеялась. — Ну, конечно! В Москве живет несколько тысяч немецких и австрийских эмигрантов, в том числе много шуцбундовцев (Schutzbundler), участников восстания против Дольфуса в феврале 1934 года, которые после поражения бежали в Москву. Здесь имеется немецкий клуб, одна немецкая газета («Deutsche Zentral‑Zeitung») и «Издательство иностранных рабочих», которое издает много книг на немецком языке.

Так началась наша московская жизнь.

Найти квартиру оказалось очень трудным делом. Первое время мы скитались по знакомым, пока, наконец, не нашли меблированную комнату. Моя мать искала работу а у меня было много свободного времени, так как было время школьных летних каникул.

— Не хочешь ли посмотреть метро — спросили меня уже на второй день. Метро как раз за несколько недель до нашего приезда — 15 мая было сдано в эксплуатацию и все гордились этим достижением. Метро тогда настолько стояло в центре внимания, что меня почти повсюду спрашивали — ездил ли я уже в метро. Вскоре стали расспрашивать — как мне нравится метро и начинался обстоятельный разбор его достоинств. Только раз я встретил одного шутника, который сказал:

— Было бы хорошо, если надземная Москва хотя бы на одну десятую была так хороша, как подземная.

Замечание было вполне справедливым, так как несоответствие потрясало.

В то время ориентироваться в Москве было не легко. Никакого плана города не было. У моей матери сохранился еще план 1924 года, но он нам мало помогал. За истекшее время многие улицы были переименованы и, кроме того, общая картина города сильно изменилась — строились новые дома и сносились старые. Поэтому мы очень обрадовались, когда во всех книжных магазинах появились новые планы. Разочарование последовало незамедлительно: план города, который мы могли купить в июле 1935 года, был таким, каким он должен быть… в 1945 году. Мы даже не знали, как к этому отнестись. Моя мать удивленно спрашивала: — Зачем мне план города 1945 года, если я хочу пройтись по Москве 1935 года.

— Но совершенно ясно, зачем, — отвечали ей. — В начале июля опубликовали 10–летний план генерального строительства Москвы. Для того, чтобы сделать его популярным теперь выпустили планы на 1945 год. А как Москва выглядит сегодня, и так каждый знает.