По очереди семьи вызывали к начальнику участка. Но поскольку приходили все новые люди, число ожидающих не уменьшалось.

Шепотом передавалась новость, что на время войны немцев должны были переселить в Кзыл–Орду. Отправки должны были начаться уже в ближайшие дни. Исключений не предвиделось.

— Неужели комсомольцы тоже должны ехать? — спросил я.

— Ехать должны все, — было мне отвечено, — даже те, кто стали членами русской компартии. Исключение делается только для нескольких сотрудников Коминтерна. Началось гадание: а где же находится Кзыл–Орда? В Казахской Советской Социалистической Республике. Но где же находится Казахская Советская Социалистическая Республика?

Блистая нашими свежими географическими знаниями мы, молодые, давали объяснения: «Казахстан — это вторая по величине союзная республика в СССР, она простирается от Волги до китайской границы, от Сибири до Киргизской и Узбекской Советских Социалистических Республик.

— Да, но все же, где же находится Кзыл–Орда?

— Единственное, что я могу сказать, это то, что Кзыл–Орда принадлежит к числу четырех или пяти самых большое городов Казахстана. Кзыл–Орда — казахское слово, по–русски оно обозначает: красная орда.

Название этого города не способствовало успокоение наших старших товарищей.

Меня вызвали часа через два. За столом, заваленные бумагами, сидел начальник участка. Около него хлопотали двое помощников. Нелегкая им досталась работа — осилить эту неожиданно на них свалившуюся задачу переселения огромного количества людей. Сравнительно любезно для такой обстановки начальник быстро задал несколько вопросов:

— С каких пор Вы живете в Советском Союзе?

— С 1935 года. С 1936 года я находился в детском доме «шуцбунда», а в 1940 году я стал студентом.

— Где Вы учитесь?

— В Московском государственном педагогическом институте иностранных языков.

— Вам придется прервать Ваше учение. Мы получили указание переселить в Кзыл–Орду на срок войны всех живущих в Москве немцев. Это лишь необходимая мера предосторожности. После окончания войны Вы сможете опять вернуться в Москву.

Тем временем его помощник взял мое удостоверение личности и вернул его с большой красной печатью, на которой значилось, что владелец этого удостоверения имеет право проживать только в Кзыл–Ординской области, Казахской ССР.

Вскоре выяснилось, что подобную пометку получили все.

Итак, мы вскоре встретимся в Кзыл–Ординской области Казахской Советской Социалистической Республики!

День отъезда в Кзыл–Орду нам должны были сообщить заблаговременно. Нам разрешалось брать с собой мебель и багаж весом до 1000 кг. Молодые рабочие и студенты только улыбались над такими указаниями. Ведь наше имущество можно было легко уложить в один–два чемодана!

В течение многих дней переселение в Кзыл–Орду было главной темой разговора среди немецких эмигрантов. Немедленно возникли слухи, что Коминтерном или представительством немецкой компартии в Москве составляются списки тех товарищей, присутствие которых в Москве считается необходимым.

Я тоже решил попытать свое счастье. Из работников Коминтерна я близко знал только троих: редактора на Московской радиостанции Ганса Мале, представителя австрийской молодежи Вилли Финка и молодую сотрудницу Коминтерна Лею Лихтер, работавшую при Гитлере в западной части Германии в первой совместной подпольной группе католиков и коммунистов и занимавшейся теперь немецкой молодежью в Москве.

Мне удалось связаться с Леей.

— Тебе везет. Поскольку тебя хотят использовать при Московском радио, тебя внесли в список тех товарищей, которые получат разрешение остаться. Список был сегодня подписан и на днях тебя уведомит об этом милиция.

Через несколько дней я действительно получил уведомление и с радостным чувством отправился в милицию.

Начальник милиции прочел бумагу, тщательно сверил ее с каким‑то списком и молча забрал мое удостоверение личности, на которое еще несколько дней тому назад была поставлена печать о высылке.

Я ликовал, но начальник милиции не проявлял никакой радости. Он передал удостоверение своему помощнику с указанием выдать мне новый, на этот раз без злополучной печати.

Но тут же он начал меня уговаривать:

— Вы сейчас получите новое удостоверение, дающее вам право оставаться в Москве во время войны. Но на Вашем месте я бы не использовал этого права. Может случится, что через несколько недель Вам все равно придется покинуть Москву, но на сей раз в более тяжелых условиях. Я бы Вам сделал такое предложение. Поезжайте с Вашим новым удостоверением, иными словами уже на добровольных началах, с тем транспортом, на который Вы записаны. По прибытию в Кзыл–Орду Вы предъявите Ваши документы начальнику транспорта и у Вас будет возможность выбрать себе самому местожительство, где Вы одновременно сможете продолжать учение.

Такое предложение было неожиданным, но оно мне показалось вразумительным.

Тем временем начальник милиции просмотрел мое личное дело.

— Вы учитесь в Московской институте иностранных языков? Разве Ваш институт не эвакуируется? — спросил он меня.

— Насколько я знаю, его должны перевести в Казахстан, в Алма–Ату.

— Видите, как все удачно складывается. Вы можете проехать с транспортом до Кзыл–Орды, а оттуда двигаться дальше на Алма–Ату.

Доводы начальника милиции меня убедили. Возвращаясь в студенческое общежитие, я принял решение. Имея свое новое удостоверение личности я не подлежал насильственному переселению. Но я мог ехать с транспортом добровольно. Из города Кзыл–Орда я смог бы продолжить свой путь к тому месту, куда будет переведен мой институт. Запретить мне никто не сможет, поскольку я не принадлежал больше к группе, предназначенной к переселению.

Все казалось ясным, как Божий день, и в этот сентябрьский день 1941 года я твердо был уверен, что произойдет так, как описал мне начальник милиции. Я и не подозревал, какие горькие разочарования мне придется испытать уже через несколько недель.

Несколько дней спустя мы получили извещение, что день нашего отъезда назначен на 28 сентября. Наступило время прощаний и сборов. В институте царила возбужденная атмосфера, так как переселению подлежало не малое количество студентов.

В назначенный день, в шесть часов утра, подъехали два грузовика. Мы начали сносить наши вещи. У входа в общежитие собрались наши друзья. Мы обнялись с моим другом и товарищем по комнате, с польским участником испанской гражданской войны Бенеком. С тревогой мы оба думали о будущем, не теряли однако надежды на новую встречу. Но наша надежда не осуществилась. Вскоре его эвакуировали в еще более отдаленные места, чем меня. Он попал в самый крайний угол юго–восточной части Киргизии.

Грузовики двинулись, раздались прощальные приветствия.

Мы начали медленно удаляться от студенческого общежития, которое за этот год успело стать для меня настоящим домом. Мы ехали по Москве, — два грузовика, нагруженные ящиками и чемоданами, увозили немцев, направляемых на поселение в Кзыл–Орду.

Я предполагал, что нас везут на вокзал. Но я ошибся. Мы выехали в предместье города и остановились перед длинным составом, состоящим из 80 товарных вагонов. Кругом стояли и сидели уже сотни людей со своими мешками и чемоданами. Вокзала не было. Его заменял деревянный забор, которым на большом расстоянии были огорожены пути.

У входа стоял милиционер, неприветливо потребовавший пропуск. Сидящий рядом с шофером показал какую‑то бумагу и нас пропустили.

Не успели мы вылезти из грузовиков, как к нам подошел человек, одетый в форму, и отдал приказ:

— Быстро разгружайте ваши вещи и садитесь в вагоны. Никто не имеет права покидать огороженный район без особого разрешения.

Только теперь я осознал свое настоящее положение: я с ужасом понял, что меня лишили свободы.

Обнесенный забором и охраняемый стражей товарный вокзал в Москве походил в этот день, 28 сентября, на муравейник. Каждые 10–15 минут подъезжали все новые и новые грузовики с немцами, которых высылали из Москвы.