Поразмыслив, я выбрал исторический факультет и начал изучать методы работы в высшей «кузнице партийных кадров».

С первых же дней мне бросилась в глаза разница в сравнении со школой Коминтерна. Оборудование Высшей партийной школы СЕПГ в Либенвальде в 1947 году было образцовым, лучшим даже, чем в школе Коминтерна в 1942–43 годах. Несмотря на голодное время, питание было отличное. Курсанты получали карманные деньги, а семьям продолжали выдавать зарплату с места работы курсанта[21].

Дисциплина в то время — осенью 1947 года — была далеко не такой строгой, как в школе Коминтерна. Курсанты имели право переписки и могли ездить по выходным дням в Берлин. Территорию школы можно было покидать также и в рабочие дни. Правда, были вечера критики и самокритики, но они никак не могли идти в сравнение с тем, что я пережил в школе Коминтерна. Семинары также не были столь строгими. «Ошибочные взгляды» и «неправильные» формулировки, правда, подвергались резкой критике, но в то время они не влекли за собой немедленного удаления из школы и исключения из партии.

Школа показалась мне, — по сравнению со школой Коминтерна, — почти либеральной. Курсанты, у которых не было возможности такого сравнения и которые не имели представления о том, как будет выглядеть партшкола через несколько лет, были другого мнения.

— Мне кажется, что я здесь нахожусь в смирительной рубахе, — стонал один бывший социал–демократ.

Он рассказывал мне о прежних социал–демократических курсах. После этого я его понял.

Разница между Высшей партийной школой имени Карла Маркса и школой Коминтерна была не только в сравнительно более свободной атмосфере, но и в методах обучения. В школе СЕПГ не изучали ни военного дела, ни методов нелегальной работы. Теоретическая же подготовка была в ней частично более основательной, чем в школе Коминтерна.

По философии курсантам давалось сначала общее понятие о всемирной истории философии; только после этого начиналось подробное изучение марксистско–ленинской философии.

По политэкономии прорабатывались глава за главой «Капитал» Карла Маркса, выдержки из экономических работ Гильфердинга и Розы Люксембург, ленинская теория империализма и политэкономия социализма.

Мы, преподаватели исторического факультета, должны были дать общий обзор всемирной истории. Особенно подробно прорабатывались переходные периоды: переход от рабовладельческого периода к феодализму и переход от феодализма к капитализму. Затем следовали лекции и семинары о немецкой крестьянской войне, движении гусситов, об английской революции, о Великой французской революции и наполеоновских войнах, об американской войне за независимость и, особенно подробные, о революции 1848 года в разных странах Европы. После этого всеобщего обзора прорабатывалась история Германии, начиная с основания Бранденбурга, развитие прусского государства, роль Фридриха II и объединение Германии при Бисмарке. История немецкого рабочего движения не рассматривалась отдельно, а бралась в рамках общей германской истории с 1848 года до настоящего времени. Эта эпоха занимала, естественно, большую часть программы по истории в Высшей партшколе. Лекции по «Основам марксизма–ленинизма» были похожи на лекции в школе Коминтерна. Это были темы, общие для всех восточных партшкол от Эйзенаха до Пекина: класс и классовая борьба, учение о государстве, формальная и реальная демократия, роль рабочего класса, учение о партии, борьба с оппортунизмом, реформизмом и ревизионизмом, стратегия и тактика, крестьянский вопрос, национальный и колониальный вопросы.

Так же, как и в школе Коминтерна, большое внимание обращалось на изучение и критику «враждебных» теорий и взглядов «противника».

Исторический факультет, наряду с другими заданиями, имел задание подчеркивать милитаристический характер основания Бранденбургской Марки, изгнание славян и (тогда еще не было «национального фронта»), реакционный характер прусского государства и, в особенности, развенчивать легенды о Фридрихе Великом.

Принимая во внимание наличие в школе партработников, пришедших из рядов социал–демократов, реформистские отступления Рудольфа Гильфердинга и Карла Каутского в их позднейший период прорабатывались тогда еще очень сдержанно. Так же осторожно относились к Лассалю. Правда, его взгляды критиковались, но его роль в немецком движении не изображалась столь негативно, как в школе Коминтерна. Август Бебель, значение которого так выдвигали на объединительном съезде в 1946 году, считался в то время еще полностью неприкосновенным и преподаватели–коммунисты шептались между собой:

— С ним надо обращаться, как с сырым яйцом.

В то время в партшколе считалось очень важным умение не только формулировать утверждения, но и приводить доказательства. Курсантам рекомендовали читать и изучать противоположные философские точки зрения. Курсанты изучали во всех подробностях, как следует разбивать утверждение о существующем, якобы, «марксистском детерминизме», подробно разбиралось взаимоотношение логики и диалектики и регулярно поступали отпечатанные на гектографе материалы под названием «Современные нападки на марксистскую философию», состоявшие исключительно из выдержек из буржуазной и социал–демократической литературы.

Правда, как в школе Коминтерна, так и здесь было сделано важное исключение: работ Троцкого, Бухарина и главных оппозиционных групп, а также книг бывших членов компартии, порвавших со сталинизмом, нельзя было найти в библиотеке и выдержек из них не было в гектографических материалах. Давать на прочтение эти книги казалось руководству СЕПГ в 1947 году в Берлине столь же опасным, как руководству школы Коминтерна в 1942 году в Уфе.

Через некоторое время с этим стало еще строже. Нельзя было произносить даже имен ведущих членов компартии, порвавших со сталинизмом. Когда Артур Дорф, преподаватель факультета «Основы марксизма–ленинизма» и бывший участник испанской гражданской войны, однажды упомянул в своей лекции имя Пауля Фрёлиха (старого соратника Карла Либкнехта и Розы Люксембург, перешедшего в конце двадцатых годов в оппозицию), Фрида Рубинер, руководительница факультета, бросилась, как фурия, на подиум и закричала:

— Я не потерплю, чтобы здесь произносились имена троцкистских предателей!

Около двух третей лекций читались преподавателями Высшей партшколы. Ввиду того, что на каждом из четырех факультетов было от трех до четырех преподавателей и несколько ассистентов, у каждого из них было достаточно времени для подготовки лекций. Контроль был тогда еще не очень строгим — в настоящее время, как я выяснил, дело обстоит иначе. На совещаниях преподавательского состава факультета оговаривались заранее только основные мысли лекций и семинаров; доцентам и руководителям семинаров давалась, в общем, довольно большая свобода. Только от менее обученных, так называемых «слабых», доцентов или ассистентов уже тогда требовали письменно разработанного плана лекций и семинаров.

Кроме нас лекции читали гости из Центрального секретариата СЕПГ, из редакции центрального органа «Единство», из Восточно–Берлинского университета, а иногда и руководящие партработники из стран–сателлитов. Иногда это были лекции, входящие в план нашего обучения, иногда же они касались совершенно других тем, которые считались важными для расширения общего кругозора.

Так, например, Клаус Цвейлинг прочел лекцию «Введение в проблемы биологии», проф. Мейер — «Историческое развитие инструментальной музыки», доктор Поллак — «Вопросы конституции» и «Проблемы юстиции в управлении», проф. Мойзель из Берлинского университета — «О некоторых вопросах из истории XIX века».

Идеологические сдвиги в западном мире подробно разбирались. Например, когда в начале апреля 1948 года в Клаустале (Гарц) состоялся съезд физиков и философов, нас не только подробным образом информировали об этом, но и прочли большое количество лекций, вводивших в проблемы, которыми занимался этот съезд.

Многим курсантам нелегко было заниматься теоретическими построениями физика Иордана или принципом Гейзенберга и тому подобными вещами.