— А вы, друг мой, приободритесь. Сидите тут мокрой курицей, что за нелепость… Взгляните, все разговаривают, смеются, общаются… Вам же как руководителю отдела общественных сношений цепы нет. Знаете, второго такого… какая муха вас укусила сегодня, друг Марио? Выше голову!

— Благодарю за намерение, которое хотел бы считать добрым. Отвечу вам быстрепько и ясно. Мyе, вы меня поймете, донья Конча, все это глубоко безразлично. Я стою много выше этой мелкой суеты. Я спирит, нахожусь в самых тесных сношениях с созидающей кармой[115], имею представление о том, что такое добавочное и мнимое перевоплощение и астральное блаженство, хотел бы знать, что смыслят в таких вещах все эти типчики, только поглядеть, как они стараются, ходят на задних лапках перед этим субъектом, что сидит в центре, ну и физиономия. В прошлой жизни он, должно быть, был навозным жуком или, может, вороном на пенсии, поди знай… Вот вы знаете, кем были во время своего предыдущего пребывания на земле? Священным животным? Членом некоего верховного судилища? Или всего — навсего американкой из какого‑нибудь городка или откуда‑то с нагорья? Янки весьма склонны возвращаться в Европу, как только окочурятся. Ладно, неважно. Здесь, знаете ли, самое лучшее было бы провести сеансик, мы бы увидели нечто интересное. Заранее представляю себе все, что было бы, начиная с гримас и вопросов и кончая формами проявления неизбежного мандража… Вы бы увидели, как все сразу же открылись бы в своей истинной сути, все в чаянии наследства, выигрыша, счастливого номера, премии, барыша, дивидендов. Сплошное дерьмо весь этот сброд, буржуазный, расчетливый, себялюбивый. Какую ахинею плетут. Ссылаются на собственные высказывания по любому вопросу и по самому неожиданному поводу. Повторяются почище, чем Хулиан Мариас[116] в своих статьях, без конца вспоминают собственные достижения, всем в зубах навязшие и давние — предав- ние, сплошная научная фантастика. Сеанс превратился бы в роман в духе «Войны миров» или сочинений Артура Кларка или Фредерика Поула… Вы, донья Конча, не читали «Кораблекрушение в лунном море»? И «Бессмертных» тоже не знаете? Чудовищно, что тут скажешь, трудно поверить!.. Что ж, бесконечно сожалею, сожалею из‑за самого себя: я всегда считал вас исключением в хоре приспешников дона Карлоса, тоже мне священная корова, недоделок несчастный. Ха — ха. Ладно, прощаю вас. Хотя не могу скрыть, что разочарован. Но простить этих дермоде- лов — нет уж, шиш! На первом же сеансе, который устрою я, Марио Ла — Луна, я доберусь до изначального начала начал, минуя всех военных и политических деятелей, вытащу на свет божий того красавца, который обосновал законом первую смертную казнь, и напишу о нем монографию. Предчувствую, что книга выйдет весьма волнующая. А затем прикину, не подойдет ли описание к кому‑нибудь из наших подонков, поглядим, время у меня есть, могу выбрать не торопясь — хоть ту же кассиршу, которая всегда платит жалованье мне последнему, или вон ту из отдела делопроизводства, она всегда кладет под сукно мои докладные по межпланетным вопросам… Скажу вам по секрету, донья Конча, проблема неразрешима, мы живем в обществе, где таланту не оказывается никакого уважения. Здесь что папа, что причетник — все едино. Ну ладно, так вот, как я вам уже говорил, я собираюсь войти в контакт с этим имяреком. Боюсь только, что не пойму его лексики, вот что паршиво, а может, он вообще на другом языке изъясняется. Тогда мне придется искать медиума высшего полета, отчего исследовательская работа обойдется намного дороже. Конечно, можно будет попробовать в качестве медиума мою нынешнюю, дура дурой, но у нее хороший почерк, английский коммерческий, а затем придется искать специалиста, который мог бы переводить астральные послания. Я надеюсь, да что там, уверен на все сто, в Мадридском высшем совете по научным исследованиям найдется какой‑нибудь страхоидол, способный оказать нам такую услугу. Сия организация — высший авторитет по всем загробным вопросам… Само собой, я прикидываю, я колеблюсь. План мой, безусловно, смел и потребует денег. А наши руководители, которые вечно спасают нас от всяких опасностей, таящихся повсюду, хотя откуда берутся — не ясно, на исследования ассигнуют жалкие гроши. Вот по какой причине, донья Конча, вы видите меня на этом сборище людей, которым не хватает духовности, и душевности, и просто духу. Это же в глаза бросается. Уверен, что чествуемый обормот на всей скорости переметнется в другой политический лагерь, если уже не переметнулся. Мне нужно держать ухо востро, чтобы я мог по — прежнему получать от него хоть какую‑то пользочку, ясно вам? У обормота есть нюх, чего не отнимешь, того не отнимешь. И долгий опыт. И он попадет в яблочко, потому что, уж вы поверьте, по части двурушнической предусмотрительности его никто не забьет.

— Мне кажется…

— Ничего вам не кажется, донья Конча, сейчас ваше дело — слушать, смотреть и молчать. Оно самое полезное для здоровья. Должен отметить, я крайне удивлен, что дон Карлос не навесил на себя сегодня своих орденов. От души сожалею. В момент объятий можно было бы подцепить один — другой, и поскольку они у него из самых благородных металлов… И было бы проще простого оправдать похищение ссылкой на то, что сувенирчик, мол, память сердца… Дерьмо, все кругом дерьмо…

— Ну и ну, Марио, вы меня прямо ошарашили! Матушки, вот так спич! Я же не собиралась выводить вас из себя, просто мне показалось, что вы какой‑то такой, грустноватенький, что ли? Теперь вижу, это у вас в характере, приношу извинения. Друг мой, поскольку у вас такие связи в небесных сферах, чего уж тут! Но скажите мне, эти самые духи, приятели ваши, они что, тоже сквернословят время от времени? Потому что вы‑то, да уж, вы…

— Донья Конча, запрещаю вам хихикать над священными вещами, в которые я…

— Ладно — ладно, Марио, не лучше ли нам ополоснуть горло и мысли глотком Вальдепеньяса?

— Вы мне оказываете честь, донья Конча.

Уже легче, вы возвращаетесь на землю… За нас обоих!

— За нас обоих!

— Простите, должна отлучиться на минутку, позвонить по телефону… Не забудьте передать от меня привет этому имяреку, которого разыскиваете. Если отдел рекламы может вам чем‑то помочь…

— Донья Конча, вы забыли на столе книгу дона Карлоса, а она надписана…

— Мы от перемены ничего не выиграли, теперь это ясно. Бесконечные забастовки, а родина тем временем…

— Теперь понятие «родина» подлежит пересмотру.

— Не морочьте мне голову! Родина и ее единство — вот две святыни, которых нельзя касаться. А мы, как безумцы, подошли к самому краю обрыва. Без диктатуры не обойтись. И она надвигается, я это вижу.

— Слушай, родина, конечно, штука хорошая — временами. Но сейчас, на этом банкетике, ни на что не претендующем… Остановись.

— Родину представляют наши величайшие светочи мысли, и они, в свой черед…

— Белиберда! Не там, где родился, а там, где угнездился. Спроси об этом присутствующую здесь Марию Хосе Фернандес дель Милагро, красивую девчонку. Кончила университетский курс, как и многие из нас, сидящих за этим столом, и что с ней сделала родина? Сунула ее куда- то на задворки, заштатные, затрапезные и даже замогильные, потому что ее место было уже занято одним из мальчиков, которые шли по блату. Родина обычно не слишком хорошо обращается с истинными патриотами, мой друг. Она больше смахивает на мачеху. Это сказал Лопе де Вега, так что долой спесь и шляпу.

— Значит, была причина! Я…

— Марихосе, поставь нам хорошую музыку. Танго, например, которое ты обещала шефу, потому как в нашем коллеге взыграло эпическое неистовство и он собирается втянуть нас в новый крестовый поход[117], который сейчас вынет из рукава! Да здравствует Тридентский собор и старые альпаргаты!