Ремей, стоя на пороге, приглашала всех самим посмотреть — или, вернее, понюхать. Мы повиновались и впервые за весь вечер пришли к единому мнению. Тогда старуха стала изо всех сил колотить в дверь Негра, крича, что кое у кого нет и намека на воспитание и хороши мы все будем, если каждый начнет выливать горшки в комнату соседей. В конце концов дверь распахнулась, и на пороге появился Негр. Воспользовавшись минутным затишьем, он сказал, что, если его сейчас же не оставят в покое, пусть пеняют на себя. Кроме того, кухня — вполне подходящее место для подобных дел. Мы поняли, о чем идет речь. У старухи не нашлось на это возражений, и она удалилась, крича, что Негр может складывать чемоданы: таких жильцов ей ни за что на свете не надо. Сеньора Ремей, видите ли, не привыкла иметь дело со всяким вонючим сбродом. По пути на кухню хозяйка попыталась поведать нам свою родословную, сплошь состоявшую из особ знатных и даже, как мне показалось, отмеченных наградами. Однако нас мало интересовали их высокие достоинства. Мы обнаружили, что уже очень поздно и пора ложиться спать. Я по — братски разделил матрас с Сильвией, вытащив его из‑под кровати. Кажется, меня действительно допустили в дом, поскольку пи у старика, пи у его жены мое появление возражений не вызвало. Однако следующий день показал, сколь глубоко было это заблуждение. Благодаря не совсем обычным обстоятельствам в первый вечер на меня почти не обратили внимания, зато наутро, когда мы с Сильвией уже намеревались отправиться в вестибюль «Вангуардии», старик набросился в коридоре на Жуана и заявил, что комнаты, кажется, на гостей не рассчитаны; кроме того, хозяип посоветовал впредь быть умнее и не водить в дом подозрительных типов. Да, он знает, Жуан и раньше оставлял ночевать случайных знакомых, но после пропажи подсвечника не желает больше видеть в доме чужих. Очевидно, перебрав за ночь все возможные варианты, супруги решили обвинить в краже гостя. Жуан защищал меня как мог, уверяя, что я проживу в квартире совсем недолго, только до тех пор, пока не пайду подходящего жилья. Поскольку разговаривать спокойно в доме было не принято, мужчины быстро перешли на крик, выясняя этот несложный вопрос. Жуан заявил, что имеет право делать у себя что захочет и приглашать кого захочет, ведь комната принадлежит ему. Старик с такой точкой зрения не согласился и добавил, что отныне лично займется этим делом и найдет другие средства. Жуан тут же ответил ему каламбуром, в котором упомянул имя жены хозяина; тот удалился в такой ярости, что, по словам молодого человека, сам себя щипал за ляжки. Как бы там ни было, соображал Клешпя туго, и это позволило нам прожить спокойно еще несколько дней. Утро мы с Сильвией посвящали чтению бесплатных номеров «Вангуар- дии», а по вечерам обходили те конторы и учреждения, где поменьше претендентов. Не будь моя спутница такой невежественной, она давпым — давно нашла бы работу. Но девушка ничего не знала и не пыталась узнать. Кое — где ее охотно бы взяли просто за красивые глазки, но при этом намекали, какого рода услуги им требуются, и Сильвия отказывалась; только на четвертый день пам подвернулась роль в массовке на киностудии. Там собралось человек двести, и всем тщательно разрисовали физиономии, дабы придать соответствующий вид. Наша сцена длилась какие‑нибудь две минуты, но повторяли ее раз сто. Под вечер режиссер, кажется, успокоился, нам заплатили по пятьдесят песет и отпустили на все четыре стороны. Однако блаженство оказалось недолгим. С эгоизмом, свойственным молодости, мы решили отметить первую удачу и в результате к вечеру снова остались без гроша в кармане. Чтобы избежать упреков, решено было ничего не говорить брату Сильвии. О нашем участии в фильме так никто никогда и не узнал. И надо же, неприятности начались в тот же день. Старик, обдумав случившееся, насколько позволяли ему извилины, заявил, что комната, может быть, и принадлежит Жуану, но проходят- то в нее по хозяйскому коридору. Открыв нам дверь — у Сильвии не было ключа, так как на каждую семью полагалось только по одному, — Клешня безо всяких разговоров впустил девушку, а мне преградил дорогу, вытолкнул меня на площадку и захлопнул дверь перед самым носом. Я слишком растерялся, чтобы что‑либо предпринять, но из квартиры скоро подоспела помощь. Сильвия обо всем рассказала Жуану, который воспринял действия Клешни как личное оскорбление. В прихожей раздались громкие голоса и шум борьбы. Разговор шел на повышенных тонах, и я отчетливо слышал каждое слово. Хоть коридор и не сдается, доказывал Жуан, право передвижения по нему должно быть свободным не только для квартирантов, но и для их гостей, так как это единственный путь в комнату. Однако старик не уступал: в конце концов, он здесь хозяин, и жильцы пользуются коридором не по праву, а из милости. Очевидно, бедняга совсем не соображал, что говорит. Шуан расхохотался и спросил, как это он пришел к таким противозаконным выводам. Клешня, конечно, ни к чему такому и не думал приходить, но ответил, что ни перед кем не обязан отчитываться. Брат Сильвии возразил, что, разумеется, не обязан, но все‑таки можно было бы говорить повежливее, это ведь совсем не трудно. Дальше я не понял ни слова: оба заговорили одновременно и с такой убежденностью, что совсем перестали слышать друг друга. Я по — прежнему стоял на лестнице и терпеливо ждал, чем же закончится поединок, не подозревая, что все только начинается. Это стало очевидно, когда вмешалась старуха. Стоило ей заслышать крики — она не могла усидеть на месте. Скандалы при — тягивали сеньору Ремей, как мед — муху. Хозяйка внесла в спор еще большую неразбериху, напомнив о пропаже подсвечника. Разговор принял неожиданный оборот, и я совсем отчаялся что‑либо понять. Старуха опять пригрозила позвать полицию, но Жуан ответил: пожалуйста, пусть зовет, все равно сама первой окажется вне закона. Не знаю, откуда он такое взял, да и правда ли это, но брат Сильвии сказал, что в комнаты можно пускать только трех жильцов, а у стариков их десять, включая ребятишек, которые тоже люди и имеют бессмертную душу. Его слова произвели на хозяйку некоторое впечатление и даже заставили на минуту замолчать. Но тут подоспели другие квартиранты, и дискуссия возобновилась с новой силой. Теперь уже говорили не только все сразу, по и обо всем сразу. Наружу выплыли давние и недавние обиды, а кто‑то даже посетовал па погоду, чем окончательно сбил спорящих с толку. Думаю, что это сказал Жуан — единственный человек, не утративший чувства юмора. Остальные слишком отупели от нищеты. Когда же разговор вновь вернулся к изначальной теме, хозяин — жильцы из принципа приняли мою сторону — заявил, что если кто хочет звать гостей, пусть снимает особняк. На старика немедленно накинулись со всех сторон (в переносном смысле слова) и стали кричать, что если так рассуждать, то вообще никого приглашать нельзя. Тогда кривому пришлось сделать различие между гостем, который вечером Уходит домой, и гостем, который остается ночевать. Разница гут не в сути, а в степени, уточнил Клешня. Я по — прежнему стоял на лестнице, припав ухом к двери, и старался не проронить ни слова. В пылу спора жильцы совсем забыли обо мне; возможно, так продолжалось бы до глубокой ночи, если бы не спасительное появление сеньора Дамиане, переписчика. Он сухо приветствовал меня как знакомого незнакомца, поскольку никто не дал себе труда представить нас друг другу, и открыл дверь своим ключом. Естественно, воспользовавшись случаем, я проскользнул вслед за ним. Все были так увлечены беседой, что ничего не заметили. Наш писака получил деньги за сверхурочную работу, и теперь в кармане у него лежал лотерейный билет. Семья питалась впроголодь, но двадцать пять песет на лотерею находились всегда. Воспользовавшись всеобщим замешательством, сеньор Дамиане решил потереть билет о горб старухи. Переписчик был суеверен. Однако исполнить задуманное оказалось не просто: хозяйка ни минуты не стояла на месте. Бедняга и так и сяк вертелся у нее за спиной, пытаясь осуществить задуманное. Он так суетился, что в конце концов сеньора Ремей заметила его маневры, и разговор резко изменил тему. Неизвестно почему, к великому неудовольствию старухи, все вдруг принялись выяснять, выигрывает ли билет, если им потереть о спину горбуна. Сеньора Ремей, услышав такое, возмутилась до глубины души: она не признавала себя горбатой и дефект своего телосложения называла искривлением позвоночника. Старик тоже вознегодовал и закричал, что не потерпит подобного издевательства, что все это козни злобных невежд и еще не известно, кто здесь болван! Тут один из присутствующих — в суматохе я не понял, кто именно, — сказал, будто негры приносят такую же удачу, как и горбатые. Негр ужасно разозлился, сделал слишком резкое движение и головой задел скромную люстру под потолком. Во все стороны брызнули осколки, и у бедняги по лицу потекла кровь. Его подружка завизжала, а старуха стала требовать немедленного возмещенпя убытков, жалея разбитую люстру. Одна только жена переписчика догадалась оказать Негру первую помощь. Порез на лбу оказался поверхностным, и молодой человек ничуть не расстроился. Пожалуй, даже напротив — он единственный сохранил полное спокойствие. Когда старуха заговорила об уплате, Негр осведомился, что опа думает по поводу разгрома, учиненного в его, комнате. Возможно, под влиянием недавних событий он успел забыть о своем решении не платить за квартиру. Подруга напомнила ему об этом, но Негр продолжал вести разговор так, как будто хотел получить деньги сию же минуту. Старик заметил, что сейчас речь не о деньгах, а о пребывании в доме чужих людей, и только тут увидал меня среди собравшихся. Не осмеливаясь осуществить прямое нападение, кривой накинулся на Жуана и потребовал моего немедленного изгнания, в противном случае он за себя не ручается. Брат Сильвии возразил, что здесь нет ничего удивительного: за такого подозрительного типа, как наш хозяин, вообще никто поручиться не может. Последние слова опять изменили ход беседы, но жильцы уже заметно утомились и вскоре разбрелись но комнатам. Сильвия взяла меня за руку и увела к себе, а Жуан в гордом одиночестве еще долго выяснял отношения со стариками. Мы поощряли его мужество громкими аплодисментами, а иногда даже кричали «ура!», чтобы подбодрить беднягу. Когда Жуан наконец махнул рукой и вернулся в спальню, он едва дышал. Дабы восстановить иссякшие силы супруга, жена достала бутылку коньяку, хранившуюся для особо торжественных случаев. Брат Сильвии горько сетовал, что теперь за целый вечер не сможет напечатать ни строчки. Тем не менее, выкурив сигарету, чтобы коньяк не ударил в голову, он уселся за кухонный стол, где стояла машинка, лежали книги и листы бумаги. Жуан переводил новеллу Генри Джеймса. За неимением словаря он обходился своими силами. Познания молодого человека в области английского были весьма поверхностными, и добрая половина слов оставалась непонятой. В тех случаях, когда контекст не помогал, Жуан, ни капли не смущаясь, вставлял несколько строк от себя. Мне не довелось прочесть перевод, да и сомневаюсь, чтобы его где‑нибудь опубликовали. А то было бы любопытно взглянуть на плод этого вынужденного сотрудничества. Машинка трещала вовсю, и никто даже не пытался заснуть. Скуки ради мы начали обсуждать недавние события. Жуану наша болтовня нисколько не мешала; лежа напротив, когда попадался слишком трудный абзац и приходилось останавливаться и придумывать что‑нибудь подходящее взамен, он прерывал работу и вставлял несколько слов в нашу беседу. Неудивительно поэтому, что вскоре разговор сам собой перешел на литературную тему. В этой области познания Жуана и его супруги оказались неистощимыми. Они перечитали все на свете. Интересно только, где и когда, ведь в комнате почти не было книг. Тем не менее оба уверенно рассуждали обо всех знакомых и о некоторых совершенно незнакомых авторах. Жуан так и сыпал именами: Эптон Синклер, Синклер Льюис, Льюис Стоун… Последний, правда, был киноактером, но в фильмах Жуан тоже здорово разбирался. Генри Джеймс, Джеймс Джойс, Джойс Кэри, Кэри Грант… И так далее. Он говорил о писателях как о хороших знакомых, которые охотно делятся с ним своими мыслями. Создавалось впечатление, что он лично присутствовал при ссорах Кафки с отцом, он наизусть зпал предсмертное письмо Маяковского и был в курсе всех сплетен: Эзра Паунд сидит в сумасшедшем доме, Элиот собирается принять католицизм, Папини[11] уже написал восемьсот страниц своего «Страшного суда», книги, которая успела сменить дюжину названий… Он знал решительно все. Во время беседы брат Сильвии продолжал стучать на машинке, как будто разговаривать и переводить одновременно проще простого. Так могло бы продолжаться до утра, если бы во втором часу на пороге комнаты не появилась супруга переписчика и не попросила нас замолчать. Дети до сих пор не сомкнули глаз и не переставая плакали. Увлеченные болтовней Жуана и его жены, мы их даже не слышали. Решено было укладываться спать, к немалому огорчению переводчика, который как раз ощутил прилив вдохновения. Подозреваю, что вдохновила его пачка сигарет, купленная мною в результате нашей кинематографической деятельности. На следующий день там не оказалось ни одной сигареты, но зато окурков полно — около двадцати. Жуан, узнав, что я их собираю, счел такой выход вполне подходящим. Раз уж сигареты наши, не стоит устраивать из‑за них проблем, сказал он. В восемь брат Сильвии был уже на ногах и вскоре снова уселся за машинку. Мы все давно проснулись, потому что детишки Дамиане вставали рано и, освеженные сном, расходовали энергию в самых буйных играх, которые только могли придумать. Возле умывальника, как всегда, выстроилась очередь. Умывальник стоял в коридоре, и мыться приходилось на виду у всех. Если кто‑нибудь хотел ополоснуть ноги, он брал ведро и наполнял водой из‑под крана. Некоторые, правда, делали попытки мыть ноги прямо в рако вине, однако старуха тщательно за этим следила и ни в коем случае не позволяла. Однажды Негр даже решил выкупаться целиком, но хозяйка схватила метлу и погналась за ним по коридору. Молодой человек не воспринял ее действия всерьез и стал носиться по квартире, легко преодолевая барьеры в виде стульев, которые выставляла на его пути старуха. Говорят, тогда все соседи столпились в прихожей сеньоры Ремей, чтобы поглазеть на удивительные гонки. Но я не верю. Негр, при его‑то росте, не мог беспрепятственно бегать по квартире, не стукаясь головой о притолоки. Так или иначе, благодаря старухиным порядкам вымыться не было никакой возможности, но я ни разу не слышал, чтобы жильцы жаловались. Все они ходили в большей или меньшей степени грязными; Жуан, правда, утверждал, будто это не грязь, а признак богемности. Ополоснув лицо и руки, мы с Сильвией, слегка умытые, вышли на улицу, взяв с собой тощий ломоть хлеба, полученный в качестве завтрака у жены Жуана. Накануне пришли ответы из контор, куда мы писали, и поэтому прежде всего предстояло сделать несколько обязательных визитов. Однако ни один из них не увенчался успехом. И вот наконец судьба преподнесла нам подарок в виде объявления одинокой старухи, которая искала себе образованную и хорошо воспитанную девушку. Сильвии показалось, что она отвечает обоим требованиям, и мы немедленно, даже не пообедав, отправились по указанному адресу. То есть я остался на улице, а Сильвия поднялась наверх. Ждал я долго, но зато, когда девушка вернулась, лицо ее сияло. Полный триумф. Старуху требовалось развлекать с девяти утра до восьми вечера за обед и десять песет в день. Бедняжка была парализована и не выходила из дому. Ночевать девушка могла у себя, так как на ночь ее сменяли монахини. Плата сразу показалась мне недурной, даже щедрой, что довольно странно для человека в летах. С возрастом люди обычно становятся скупыми, особенно те, у которых есть деньги. Позже нашлось объяснение такому великодушию. Старуха была сущим дьяволом, и, кроме монашек, которым положено Жертвовать собой ради ближнего, никто ее вынести не Мог. Однако, пока это обстоятельство оставалось для нас тайной, Сильвия просто сияла от счастья. Девушке хотелось поскорее обрадовать родных, и мы поспешили домой. Мы ожидали определенных затруднений, но не могли предположить, что дело зайдет так далеко. Старик караулил дверь с полудня и, чтобы не прозевать нас, даже обедал в прихожей. Услышав стук, он носмотрел в глазок и, убедившись, что это мы, велел мне убираться куда подальше. Я не хотел подводить девушку и собрался било уходить, но она не пустила. Войдем вместе, уверенно сказала Сильвия. Каким образом, оставалось загадкой. Через глазок мы с Клешней обменивались любезностями, но все безрезультатно. Тогда Сильвия правой рукой нажала па звонок, а левой принялась колотить в дверь. Старик, стоя по другую сторону, не знал, куда деваться, но не открывал. Мы сообщили, что собираемся продолжать в том же духе весь вечер. Хозяин воспринял это известие с вполне понятным ужасом, но продолжал упорствовать. Звонки и стук не прекращались часа два. Когда один из нас уставал, другой тут же сменял его. Что самое странное, из квартиры не доносилось ни звука, точно все вымерли. Несколько соседей высунули носы на лестницу, но скоро соскучились и исчезли. Они давно привыкли к более шумным сценам, а в данном случае зрелище было однообразным. Мы остались без обеда и в шесть часов все еще торчали на площадке. В начале седьмого в квартире послышались шаги — Негру и его подружке понадобилось выйти из дому. На этой почве немедленно возник конфликт. Старик понимал: стоит ему открыть дВерЬ — и Мы тут же этим воспользуемся. Разгорелась ожесточенная дискуссия. Негр сказал, что умывает руки, что ему плевать на наши проблемы и старик не имеет права не пускать его в кабаре, где он зарабатывает хлеб насущный. Решение приняли минут через десять: Клешня позвал на помощь супругу, подвинул сундук с подсвечниками к двери ровно настолько, чтобы мог пройти один человек, и, подготовившись таким образом, снял крючки и засовы. Негр в сопровождении жены выскользнул наружу. Мы с Сильвией изо всех сил налегли на дверь, стараясь помешать старику закрыть ее. Схватка продолжалась несколько секунд. Преимущество в силе было на нашей стороне, но на стороне хозяина был сундук. Исход поединка решила старуха. Пока кривой мужественно сражался, она схватила швабру, просунула в щель длиннющую руку и начала щедро раздавать удары. Мы отступили, и дверь захлопнулась. Старики так ликовали, что, наверное, минут пять поздравляли друг друга. Странно, что Жуан не пришел нам на помощь, а ведь он не мог не слышать шума… Ответ на этот вопрос мы получили в начале вось мого, когда увидели, как брат Сильвии с женой поднимаются по лестнице веселые и довольные. Оказывается, устав стучать на машинке, молодой человек решил подышать свежим воздухом. Взяв с собой супругу, он отправился в кино. Это и называлось дышать сеожим воздухом… Увидев, что творится дома, оба помрачнели. Жуап вставил ключ в замочную скважину, и мы приготовились атаковать дверь. Ключ повернулся, но старики успели задвинуть засов. Уверенные, что теперь уже пикто не откроет — дома сидела только жена переписчика с детишками, и та не высовывала носа в коридор из страха перед сеньорой Ремей, — хозяева удалились па кухню или в столовую. Жуан чуть не сорвал голос, требуя отпереть ему — постоянному жильцу. Все напрасно. Через некоторое время наша компания пополнилась: пришел с работы сеньор Дамиане, а потом вернулись из кабаре Негр с подругой. Вчерашняя история повторилась, только теперь скандал перекочевал на лестницу. Я несколько раз собирался смыться, но меня не пустили — вопрос о моем пребывании в квартире вдруг стал жизненно важным. Таким образом жильцы отстаивали свободу действий. Если они уступят сейчас, то и впредь будут уступать, пояснил Жуан и привел несколько убедительных примеров из прошлого. Пришлось остаться. Когда все уже устали от крика, переписчик предложил взять крепость каким‑нибудь другим способом: оставить в покое неприступную дверь и воспользоваться обходным маневром. В считанные минуты был разработан план. Нижние соседи, слегка напуганные количеством народа, впустили нас на галерею. Переписчик потребовал лестпицу, по таковой не оказалось: соседи были людьми непредусмотрительными. Если бы не Негр с его ростом, операция бы сорвалась. Взгромоздившись на стул, который хозяйка квартиры заботливо застелила газетой, парень ухватился за перила наверху. Мы подсадили его, он подтянулся и через несколько минут был уже на балконе. По указанию переписчика все действия производились в полном молчании, и старики ни о чем не догадывались. Негр вырос перед ними словно из‑под земли, и мы услышали, как наверху с грохотом упал стул, а потом раздались истерические вопли Клешни, который призывал па помощь супругу, дабы отразить нападение. Черный ход был открыт, но хозяин, не переставая кричать, поспешил к двери и запер ее. До сих пор не понимаю, как ему это Удалось. Так или иначе, Негр, перегнувшись через пери ла, откуда‑то сверху крикнул нам, что ничего не вышло. Жуан велел передать старику, что, если он не откроет, мы перебьем все стекла. Па соседних галереях начал собираться народ; Негр выполнил поручение Жуана, но хозяева сделали вид, будто ничего не слышат. Тогда, продолжая следовать полученным указаниям, лазутчик высадил каблуком одно стекло и с угрозой в голосе сказал: «Раз!» Затем он подождал несколько минут, но старики упорствовали. Негр разбил еще одно стекло: «Два!» Дверь открылась, когда он уже собирался разделаться с третьим. Однако, судя по воплям и шуму наверху, хозяева дружно кинулись на беднягу. Мы не стали больше ждать, вихрем промчались через квартиру, выскочили на площадку, даже не поблагодарив соседей, и взлетели по лестнице. Негр в свою очередь бросился бежать по коридору и отодвинул засовы… Мы ввалились в прихожую, и как раз вовремя. Старуха опять схватила швабру и ударила несчастного по голове. Негр, который еще не совсем оправился от недавнего столкновения с люстрой, упал как подкошенный. Дальнейшие события с трудом поддаются описанию: подружка Негра бросилась на хозяйку с твердым намерением разорвать ее в клочья, а переписчик, обеспокоенный отсутствием жены, ворвался в квартиру и принялся руками и ногами колотить в дверь своей спальни, предусмотрительно запертую хозяевами снаружи. Насмерть перепуганные дети орали как резаные, и мы разделились на две группы: одни пошли посмотреть, что случилось в комнате Дамиане, а другие принялись разнимать разъяренных женщин. О Негре забыли. Наконец Снльвия догадалась вылить на него ведро воды. Придя в сознание, молодой человек заговорил на никому не известном языке, который полиглот Жуан сначала принял за балканский, но потом установил, что это всего — навсего американский сленг. Рассуяадения на лингвистические темы несколько успокоили присутствующих, однако Негр так и не произнес больше ни слова на нашем языке, как будто никогда его не знал. Между тем была уже поздняя ночь, а никто еще не ужинал. Женщины поспешили на кухню, а подруга Негра позвонила в кабаре и предупредила, чтобы сегодня их не ждали, так как произошел несчастный случай. Жуан, радуясь победе, загорелся мыслью купить ракеты и устроить фейерверк. Голод заставил его забыть об этих намерениях, а поев, он к ним больше не возвращался. Старики заперлись у себя в комнате и два дня почтя не по — назывались. Попытки преградить мне путь в квартиру прекратились. Волей — неволей хозяевам, кажется, пришлось смириться с моим присутствием. Кроме того, Жуан отвинтил и спрятал все засовы и задвижки, чтобы окончательно деморализовать вражескую сторону. Ни Клешня, ни старуха не предприняли никаких ответных действий. Увы, никто не подозревал, что они собираются с силами для более решительного наступления. Тем временем Сильвия начала работать и возвращалась домой в десятом часу. Я же целыми днями бродил по улицам. Когда это занятие надоедало, я останавливался возле какого — нибз^дь театра и открывал дверцы подъезжавших такси в надежде на чаевые. Однако и здесь царила жесточайшая конкуренция. Редко когда мне перепадало больше двух — трех песет, которых хватало только на кусок хлеба. Если бы не Сильвия, просто не знаю, как бы я тогда обходился. Девушка кормилась у подопечной старухи и полностью располагала заработанными деньгами. Благодаря умению разжалобить кого угодно ей удалось получить плату вперед; девушка купила новые туфли за сто двадцать песет, а остальные тридцать потихоньку перекочевывали в мой карман, точнее, в мой желудок. Жуан в свою очередь тоже вступил в полосу относительного благополучия. Причиной тому явился не только упомянутый выше перевод, но и перепечатка новеллы, полученной от одного автора, с которым брат Сильвии был немного знаком. Все это могло обеспечить кусок хлеба по крайней мере на месяц. Молодой человек смотрел на жизнь с оптимизмом. Как и остальные члены семьи, он отличался щедростью и часто приглашал разделить с ними трапезу. Жаль только, что его жена отвратительно готовила: суп и жаркое были у нас дежурными блюдами. Мамаша Дамиане и подруга Негра не намного превзошли ее, хотя послушать их — лучше поварих не найти. В дни перемирия женщины собирались на кухне и говорили о кушаньях, которые могли бы приготовить, если бы не приходилось изо дня в день стряпать обеды. У жены переписчика настольной книгой являлась «Кар- менсита, или Секреты кулинарного искусства». Видимо, сама она питалась одними рецептами, потому что семье Дамиане приходилось хуже других. Может быть, поэтому они и слыли самыми тихими жильцами, конечно не считая детишек. Особенно сам переписчик: этот никогда ни во что не вмешивался и предпочитал держаться в стороне. Но в тихом омуте черти водятся. Однажды жеяа Жуа->
