— Господин Бенни?!

Вздрогнув от неожиданности, Бенни остановился. На него, приветливо улыбаясь, смотрел человек лет сорока пяти или чуть больше, высоколобый, бледный, с густой шапкой седеющих волос и глубокими темно-зелеными глазами, спокойными и пристальными.

— Господин Артур Бенни? — повторил человек. Бенни молча кивнул головой.

— Не окажете ли мне честь побеседовать? — сказал человек, улыбаясь и рукой приглашая сесть к нему в дрожки.

— Но я вас не имею чести знать, — сухо ответствовал Бенни.

— Пустяки! — улыбнулся человек еще шире. — У нас с вами есть превосходный общий знакомый — Николай Платонович Огарев.

Бенни весь внутренне насторожился, напрягся, хотел отречься от общего знакомства, но было в странном человеке, так открыто и спокойно произносящем запретное и опасное имя, что-то очень располагающее и доброе. И неожиданно для себя Бенни вдруг неприязненно и хмуро сказал:

— Вы, должно быть, не осведомлены, милостивый государь, что я…

— Агент Третьего отделения! — захохотал человек так заразительно, что и Бенни усмехнулся, ощущая, как тает у него внутри неподвижный лед последнего года. — Конечно, осведомлен. Кто же не осведомлен об этом нынче? Садитесь, пожалуйста, окажите любезность, — и незнакомец уже обеими руками указал на место рядом с собой.

Бенни, не колеблясь более и не отнекиваясь, вскочил в дрожки. Отчего-то ему было весело и покойно. Минуты две они молча рассматривали друг друга.

— Фамилия моя Хворостин, зовут меня Иван Петрович, — заговорил высоколобый человек просто и дружелюбно. — Мы довольно много общались и даже, смею сказать, подружились с Николаем Платоновичем, но судьба, как видите, резко развела нас. Думаю, что навсегда.

— Вы так просто произносите вслух это имя, — осторожно заметил Бенни.

— А потому что, — Хворостин опять засмеялся, и Бенни тоже улыбнулся непроизвольно, сам не зная почему, — потому что у меня вовсе нет мании величия.

— Не понимаю? — сказал Бенни.

— А у нашего брата мания преследования, страх — в основном от гордыни, от мании величия, от ощущения, что он персона значительная и все его мнения и связи значимы и опасны для правительства.

Идея эта понравилась Бенни, и он одобрительно засмеялся, проникаясь доверием и покоем.

— А я гордыни всякой чужд, обыватель в чистом виде, — говорил Хворостин. — Прошу вас, господин Бенни. Я сейчас живу в Москве, переехал, в Петербурге бываю редко, так что не обессудьте, приму вас в гостинице. Впрочем, у Демута полное ощущение домашней жизни. Будь добр, милейший, — это он говорил уже гостиничному служителю, почтительно осклабившемуся навстречу, — в мой номер какой-нибудь холодной закуски. Вы коньяк пьете? — спросил он у Бенни.

А Бенни в это время вспоминал, как они пустились с Ничипоренкой в то злополучное путешествие по России и Ничипоренко в первом же трактире почти немедленно вслед за высокими словами, непрерывно лившимися из него, грязно обругал и толкнул мальчонку-полового, принесшего не совсем то, что было заказано.

— Пьете коньяк? — повторил Хворостин, открывая дверь в просторный, чистый номер, заваленный книгами.

— Нет, я не пью ничего, — сказал Бенни.

— Ну шпион, конечно же шпион, — засмеялся Хворостин. Если не пьет, кто же, как не шпион. Я, знаете ли, эту чушь про вас давно слышал и еще тогда хотел познакомиться. Очень я по Огареву соскучился.

— А почему, собственно, вы так уверены, что это чушь? — по-мальчишески задиристо спросил Бенни.

— Понимаю ее происхождение, — спокойно ответил Хворостин. — Усаживайтесь… Курить я вам не предлагаю. Не курите, конечно? Представьте себе, невзлюбил я кого-то или просто мне кто-то неприятен, — к примеру, видит меня насквозь, что я сукин сын, и лгун отчаянный, и пустое место. Как я могу ему за эту проницательность отплатить? Дураком ославить? Глупо, разберутся, что дурак не он, а я. Негодяем или подлецом? Нужны факты. А шпионом — легко и надежно. Проверить нельзя, опровергнуть невозможно. Шпионы всем вокруг чудятся, как бес в средневековье. И карьера человека кончена, одни сторонятся молча, а другие открыто руки не подают. Тем более что в вашем облике и поведении есть достаточные к тому основания.

— Какие? — хрипло спросил Бенни.

— Явственные, — охотно объяснил Хворостин.

Вошел половой, неся на подносе обильную и разнообразную закуску. Пока он накрывал на стол, оба молчали. Хворостин достал початую бутылку и налил себе и Бенни.

— Явственные, — повторил он. — Человек сдержанный, деловой, энергичный. Вертится в кругах, где все до единого обладают чертами, ему противоположными. Кто же он? Организатор, эмиссар, глава или подосланный провокатор. Чужой вы в этих кругах… Артур?

— Отца моего звали Иоганном, — медленно проговорил Бенни, оглушенный точностью объяснения.

— Артур Иванович, значит, не правда ли? — Хворостин поднял рюмку. — Выпьем за Николая Платоновича, чтобы он был счастлив. Он заслуживает этого. Ну пригубьте хотя бы, я ведь не настаиваю.

— С удовольствием, — сказал Бенни. — Только, признаться честно, я плохо знаю Огарева, хотя больше года бывал у них очень часто. Он замкнут, меланхоличен, весь в себе.

— Да вы еще по молодости больше Искандеру в рот смотрели, не правда ли? — засмеялся Хворостин, собирая лоб складками, отчего и глаза у него поднимались к бровям.

— И это правда, — Бенни широко улыбнулся. Впервые за долгие месяцы он был раскован и весел.

— Это и потому, быть может, — Хворостин накладывал Бепни в тарелку закуски, делая это ловко, с предвкушением удовольствия, — что вы с ним чрезвычайно, до невероятия похожи.

— Мы? — Бенни от удивления опорожнил рюмку.

— Да, конечно, чрезвычайно, — подтвердил Хворостин. — Не говоря уже о душевной чистоте, которая на расстоянии светится в вас обоих, есть еще сильнее общее. Такая… — Он замялся, подбирая слово.

Бенни вспомнил свои ощущения, связанные с Огаревым, и поторопился сказать:

— Не стесняйте себя, не бойтесь обидеть.

— Что вы! — воскликнул Хворостин. — Наоборот! — Он проницательно и быстро взглянул на Бенни. — Да вы совсем не поняли своего подобия! Совсем. Удивительно. И понятно вроде бы. Это черта, которой люди стыдятся. Этакая высокая романтическая слепота, побуждающая человека совершать поступки, легко трактуемые как глупость.

— Понимаю вас, — сказал Бенин.

— В литературе этот тип всего полнее представлен Дон-Кихотом, — очень серьезно и грустно продолжал Хворостин, и две глубокие складки пошли по его лицу от глаз почти вертикально. — Только русские ветряные мельницы — зло реальное и нападающих бьют наотмашь. Да вы, мне кажется, и не ждете добра от своей жизни.

— Иногда жду, — откликнулся Бенни.

— Вот это правильно! — Хворостин опять посветлел. — Я за вашу сохранность пью, — сказал он ласково. — Не за физическую, разумеется. В этом смысле вы обречены. За духовную. — Он чокнулся с пустой рюмкой Бенни, съел кусок лимона и вытащил из кармана трубку.

— Ну, а кто же вы-то будете по литературному прейскуранту? — заинтересованно спросил Бенни. Он впервые видел такого человека и сейчас ощущал к нему острый интерес и безграничное доверие.

Хворостин зажег трубку и не торопясь вкусно затянулся.

— Мы это с Николаем Платоновичем обсуждали, — сказал он, выдыхая медвяной дым. — Но тогда еще ответа не было, хоть идея и приходила мне в голову. А вот теперь господин Гончаров ее воплотил. Думаю, что я Обломов.

— Ну, не скажите, — Бенни хотел было горячо запротестовать, но замолчал, вдруг осознав, что Обломов — это не обязательно диван и полусонная неподвижность.

— Право, это мало интересно, — сказал Хворостин. — Поговорим лучше о вас, если позволите. Что вы поделываете сейчас?

— Да вот пожары тушил, — скупо улыбнулся Бенни.

— Ну как же, это я все читал. — Хворостин перестал курить и вертел трубку, не сводя глаз с Бенни. — А с поджигателями все та же неизвестность?

— Пока сознались двое — сумасшедший учитель, который поджег свое училище…