Что это вырвалось тогда у Роя: «Бычка она мне так и не принесла»…
Я и не заметил, как, отойдя от столика, очутился у кровати. Той самой, на которой она «принесла» ему трех «телок». Трижды она лежала тут, в душной комнате, а Рой отправлялся за врачом или акушеркой. Как он принимал весть о том, что опять родилась девочка? А братья Дэвисоны карающим оком взирали на нее со стены…
А ведь она и сейчас не сложила оружия. Из столовой ко мне донеслось:
— Ты разве не собираешься надеть чистую рубашку?
И его высокомерный, чуть приглушенный голос снова одергивал ее:
— Занимайся своим делом, Ада. Готовь на стол. С рубашкой я сам разберусь.
Хозяйка не пожалела сил, ужин удался на славу, но Рой не позволял мне расслабиться ни на минуту. И я тут ничего не мог поделать. Едва мы сели, он завел речь про лошадей, и остановить его не было никакой возможности.
Холодная баранина, «какой я в жизни не едал», маринованные зеленые помидоры, соус чатни, отличный хлеб, свежее масло, горячие лепешки — и лошади в виде обязательного дополнения.
— Надежней Капитана я в жизни коня не имел, а у меня их тьма перебывала. В ценах на лошадей разбираешься?
— Боюсь, что очень слабо.
— Так вот, он мне обошелся в десять фунтов. Десять фунтов — и это когда за самую паршивую лошаденку давали все тридцать.
— Почему же такая дешевизна?
— Плохо выездили его, всего-то и дела. И в дурных руках был: хозяин ни шута в лошадях не смыслил. — Он отправил в рот очередную порцию еды и, торопливо прожевав, проглотил. — Иду я как-то в Вибе по Главной улице и вижу — перед лавкой стоит этот малый и держит коня. Ей-богу, ухватил за узду у самой морды и держит, будто сроду лошадей не видал, а там рукой подать — коновязь, куда все лошадей привязывают. Мне это как-то чудно показалось, потому что конь уж больно смирный с виду, почти что стоя спит. Даже не дергался. Меня взяло любопытство, я решил потолковать с тем парнем. Он и говорит, что коня этого ни привязать, ни поставить нигде невозможно. Вроде как задняя тяга у него. Мне-то это дело не в новинку, попадались и такие. Привязать-то его можно, да только сунешься к нему опять, он как наляжет на вожжи или веревку со всей мочи, вот и попробуй отвязать. И заметь — не брыкается. Только вытянет шею, насколько вожжи пускают, упрется — и ни с места. Встречается такой изъян у лошадей. Короче, кончилось тем, что купил я этого коня. Хозяин уж с ним намучился по самую завязку…
Рой вел повествование не спеша, и до самой сути было еще далеко. Он сидел напротив меня, а Ада — в торце стола, между нами. Она не отрывала глаз от тарелки, всем видом выражая кроткое терпение. Если бы не она, меня бы, наверное, развлекла эта история. Рой оказался умелым рассказчиком, несмотря на оттенок самолюбования, проступавший в каждой его фразе. По крайней мере можно было не сомневаться — это все не выдумано. А закончил он описанием сценки, которая показалась мне весьма забавной и, главное, типично австралийской.
— Я выбил из него дурь. Выбил раз и навсегда в каких-нибудь полчаса, — он сделал паузу, отрезал несколько кусочков мяса и один за другим нанизал их на вилку. — Вверх по ручью в полумиле есть глинистый скользкий обрывчик, а на нем — эвкалипт чуть отступя от края. Так вот, надел я на коня узду покрепче, отвел туда, да и привязал к эвкалипту крупом к ручью. Ровной площадки как раз хватило, только чтоб ему встать. Отошел я чуток, потом поворачиваюсь и иду к нему. Он, ясное дело, налегает на узду. Он, надо тебе сказать, битюг здоровенный, но и дерево не тростиночка! И как же он тянул! Разрази меня гром — хоть линейку прикладывай от копчика носа до хвоста. Передними ногами чуть не в дерево уперся, задние — под брюхом, а круп-то уж над ручьем завис. Только белки глаз у коня сверкают. А узда как струна натянута, тронь — зазвенит. У меня, конечно, был при себе острый нож; обождал я, пока он таким манером всей тяжестью на узде повис. И — рубанул сплеча…
Я не мог сдержать улыбку, но сам Рой и глазом не моргнул.
— Боб, этот битюг три раза перевернулся в воздухе, пока не плюхнулся в воду. С места не сойти, если вру. Небось померещилось, что дерево с корнем вывернул. До того очумел — на этот берег не сообразил выбраться. Рванул прямо через ручей и не останавливался, пока не наткнулся на первую изгородь. Клянусь богом, это вправило ему мозги. Хочешь — верь, хочешь — нет, а после этого коня впору в детскую коляску запрягать.
Ничего удивительного.
И пошли одна за другой истории про лошадей. Про того же Капитана, потом про Сигару, про Тягача, Рыжуху…
Довольно любопытные это были истории. И я слушал бы с удовольствием, если бы Рой так упорно не исключал Аду из участия в разговоре. Ведь то, о чем он вел речь, было и ее жизнью, но он, похоже, напрочь вычеркнул жену из своих воспоминаний, ни разу не улыбнулся ей, ища отклика, не обратился за дружеской поддержкой. Для него за столом нас было только двое. Ада со своей стороны не делала попыток вмешаться. По всей видимости, она давно свыклась с подобным положением. Впрочем, свое отчуждение она переносила с достоинством, и даже еле уловимая насмешка сквозила в ее склоненном лице. Очевидно, мое присутствие придавало ей сил; она чувствовала, что я все понимаю и держу ее сторону. Мне вспомнились слова Роя: «Топор, ручной корчеватель, домкрат — и огонь…»
А Ада? Ведь он сказал — когда мы сюда приехали…
Мое внимание привлекли вилка и нож Роя. Вилка, со стертыми длинными зубцами и ручкой из черной кости, вероятно, сохранилась от старого прибора для разделки мяса. А ножом, очевидно, пользовались раньше при свежевании туш — от лезвия остался лишь небольшой остроконечный треугольник, плотно обмотанный бечевкой. Должно быть, эти предметы служили Рою с самого начала супружества. Рачительный хозяин, привыкший беречь вещи — те, ценность которых доступна его разумению. Мне не понравилось, как он основательно вытирал тарелку куском сухого хлеба, отодвигал ее от себя и, выпрямившись на стуле и расправив плечи, оглядывал стол, примериваясь к следующему блюду. Все это слишком отдавало самодовольством и самоуверенностью собственника.
Для своего возраста Ада тоже ела с завидным аппетитом. Пожалуй, слишком торопливо, но с определенным слегка суетливым изяществом.
Я многократно пробовал вовлечь ее в беседу — если это можно было назвать беседой, — но всякий раз Рой не давал ей раскрыть рта. Я похвалил ее лепешки — наградой мне был мимолетный благодарный взгляд. Но развить эту тему нам не удалось — вмешался хозяин и перехватил нить разговора.
— Что верно, то верно, Боб, — за эти самые лепешки она получала призы на всех выставках, от Вибы до Динсдейла. А коли не она, так получал я, за скот. Небольшое стадо, заметь, зато высший сорт. Был как-то у меня бык джерсейской породы…
Один раз, ясно сознавая, что иду на риск, я спросил Аду о дочерях.
— Они все замужем, разъехались, — почти бесстрастно отвечала она.
— И внуки есть? — улыбнулся я, надеясь перевести разговор в безопасное русло. Я не смотрел на Роя — я и так знал, что он начеку.
— У нас их одиннадцать, — ответила Ада. — Но мы редко их видим. — Она хотела добавить что-то, но Рой снова перебил ее.
— Здесь поблизости только одна живет. А другие две в город перебрались. Я от них вестей не получаю. — Он не сделал особого ударения на слове «я», но оно и так прозвучало многозначительно.
— Вы, кажется, упоминали, что один зять живет по соседству, — Я говорил уже наугад, просто чтобы заполнить паузу. Что-то не давало покоя этим старикам… Мое положение между двух огней становилось все затруднительнее.
Ада взяла свою пустую тарелку и встала из-за стола. Рой забарабанил пальцами по скатерти.
— Сказать по правде, Боб, не повезло мне с зятем. Сам понимаешь, чего хорошего ждать, коли у мужика одна выпивка на уме. По мне — хуже нет пьянства да — лени. А нашего-то бог и тем и другим наградил. Если не в пивной — так где-нибудь забор подпирает, отрывает других от дела. Откуда такие берутся — ума не приложу.
