В шахте я, конечно, не новичок: пятнадцать лет до этого работал, и крупные заработки случались, однако таких денег за месяц не доводилось получать.

Мы, Белокони, все коренные донбассовцы: батько и дед мой тоже шахтеры; за прадеда не знаю, при нем только зачинался Донбасс. Но не слышал я и от батька, чтобы такие ставки он получал. Семья у него была большая, а я ведь с четырнадцати лет один как перст. Ну, думаю, Лука, богатую жизнь мы начинаем: скоро весь Донбасс освободят, а там и всю страну. Первые трубы на восточном краю Донбасса задымились, встряхнемся, подтянемся, лучше прежнего заживем.

Характер у меня — сами знаете какой: к друзьям я доверчив, без хитрости, без потайки, в работе порядок и строгость люблю. Но это уже после армии я меж народом пообтесался, а то, бывало, какая-то робость или застенчивость найдет, и знаю, что сказать, а не скажу: неловкость на людях всегда испытывал. Правда, в работе я был горяч, бригадиры, десятники меня уважали, но над характером моим подшучивали, то «молчальником», то «красной девицей» называли.

После получки, значит, собрал нас всех на квартире Сидор Петрович по важному делу: бригадный совет держать.

«Вот что, сыночки, — говорит… (Он всех нас сыночками называл). — По старому обычаю следовало бы сейчас четвертуху на стол поставить, а потом до поздней ночи по всему поселку нашему куражиться: мы, дескать, лихачи-богачи! Может, есть желающие? Пускай скажут».

Кто-то из ребят сказал, что по маленькой, мол, оно бы не мешало. Сидор Петрович, однако, нахмурился, настопорщился, рукой по столу рубанул:

«От маленькой до большой, мы знаем, полшага. Каждый своим деньгам хозяин, конечно. Если б не так оно было, я бы сегодня вас не собирал. Мы из конторы как вышли сегодня всем отрядом, слышал я, женщина вслед сказала: „Богатая выручка… для пивной“.

Меня это вот тут, за ребро, защемило: так, значит, о нашей бригаде думают! А с чего бы? Может, потому, что все вы, за моим исключением, холостяки? Нет, думаю, дудки! Бригада моя лучшая — не только в забое. И в жизни она лучшая, самая завзятая моя бригада. А только одно обидно: вид у нас плохо оформленный, — сильно уж война пообтрепала. Что это за мода в брезенте в праздник щеголять? В общем, побывал я сегодня в ОРСе, ребята, и для начала всем по костюмчику, синий бостон — сорт самый первый, заказал. Там всякая мелочь еще: платочки, носки, одеколон, как водится… На головных уборах малость споткнулся: кому шляпы, а кому кепки? Это уж каждому по вкусу: мерки пойдете снимать — скажете».

Говорит он так, Сидор Петрович, и глаза от стола не поднимает: дело рискованное, конечно, а вдруг недовольные окажутся?

«В воскресенье, — говорит, — хочу всю бригаду свою в театр вывезти. Первые места по телефону уже заказал. Администрация машину дает. Вот и прокатимся мы в город, прямо в областной центр».

Кто-то из наших возьми и засмейся, и не в насмешку — в похвалу, по Петрович тут же усы встопорщил.

«Я больше всех заработал, — говорит. — Если кто недовольный меж вас найдется — своими деньгами тому возвращаю».

Грянули мы кулаками по столу и Петровича «на ура» до самого потолка вознесли. А все же он испугался сначала, не понял, с радости мы или с огорчения. После все отдувался да бока поглаживал.

«Фу, черти, думал, расшибете!..»

Между тем в ОРСе за нашу выходную одежду серьезно взялись. Парторг наш, Андрей Сильвестрович, сказал орсовикам:

«Вы шевиот, — говорит, — подсунуть не вздумайте. Чтоб обязательно бостон. Шахтеры наши не хуже академиков должны одеваться. К тому, мол, и шагаем, чтобы разницы обидной не было меж людьми».

Тут уж орсовики, конечно, постарались. А в субботний день, помывшись в бане, у нашего Жоржа постригшись в «Салоне», впервые за военное время новые костюмчики мы надели. И, верите, не узнал я Сидора Петровича. Привык его видеть в брезенте, или в фуфайке, или в застиранной косоворотке, редко бритого, с табаком на усах… Теперь же, как профессор, навстречу мне идет: важный, седеющий, глаженый, аккуратный.

Я даже с порога посторонился:

«Ты ли, Сидор Петрович, или не ты?»

«Да, — говорит, — где-то виделись…»

Николай шумно вздыхает и смеется:

— Где-то виделись! Г-гы… Веселый, видно, был дед…

— Ты не мешал бы, — обрывает его Кузьма.

Белоконь достает коробку с табаком и неторопливо скручивает папиросу.

— Веселый. Это верно. А для бригады он был отцом родным. О каждом забота у него до мелочи: сушилку сам для спецовок оборудовал; постели, бывало, осматривал, чтоб мягко и чисто было; с соседками переговоры вел, и те занавески да коврики для нас расшили, в комнатах побелку произвели, цветы под окнами насадили. Душевный и хозяйственный был человек!.. Как обещал он, к субботе вся бригада оформилась — не узнать. И раньше любил я хорошо, красиво одеться, но такого сверхмодного костюма не имел. Должен сказать, немало хлопот мне эта мода причинила. Ну, пошил бы уже, чтоб и красиво, и ладно, и мускулам простор… Так нет же, портной все время свою линию вел, в какой-то журнальчик заглядывал, а там, как видно, для праздношатающихся моды придуманы… Ладно уж, оделся я в этот поджарый фасон… Туфли на мне тоже какие-то горящие; выйти на улицу в них опасно, у нас после дождя прямо против крылечка болото стояло, а тут, как на зло, дождь прошел.

«Положение сложное, — говорит бригадир, — до шоссе, я высчитал, восемьдесят пять метров. Для нас эти метры теперь погибель. Может, одному, кто покрепче, разуться да всех к машине на плечах перетаскать? Выход такой, однако, временный: как в город собрались, так носильщик, значит, и нагружайся. Смеху-то сколько на поселке будет!»

Николай привстает на коленях и с хохотом валится в траву:

— А говорил — «смешного не жди»…

Кузьма тоже смеется, будто любуясь сквозь огонь бригадиром.

— Что ж тут смешного? — удивляется Белоконь. — В новом костюме, в туфлях модельных, — попробуй-ка в болото окунись. У нас ведь билеты на завтра заказаны — первые места… Ну, Сидор Петрович выход находит: хорошая машина, говорит, асфальта требует. Хорошая обувь — тротуара. В километре отсюда битый кирпич на развалинах лежит. Времени у нас: вечер, ночь и утро еще в придачу. Или это сложное для нас искусство: тротуар настелить?

Встали мы всей бригадой, лопаты, кайла, носилки взяли, и к двенадцати ночи тротуар, городскому впору, готов. В бане опять пришлось отмываться, однако к этому не привыкать. Веселый Петрович в усы посмеивается: пускай, мол, соседи поинтересуются, им тоже лазить по грязи надоело! И что же? Заинтересовались. Через неделю целые семьи вышли — и не так, как мы, — с песнями, с гармошкой тротуары взялись мостить.

В город мы на другой день выехали, после обеда. Вечером в театр вошли. Очень мне понравилась пьеса, под названием «Лес». Я и в антракты не выходил, все ждал, когда занавес откроется. Ребята наши ситро в буфете пили, а я всякий аппетит потерял: да чем же кончится, никак не могу дождаться.

Когда мы домой возвращались, единогласно было решено, что в следующий выходной опять в театр поедем. У меня, между прочим, спрашивали: как публика? Понравилась? А я удивился: при чем тут публика? Я ведь на сцену смотрел. Ну, ребята потом смеялись, публику, говорят, не заметил! Позже, наедине, Сидор Петрович спрашивает:

«Ты что же, Лука, в вечные холостяки записался?»

Я толком и не понял, к чему он об этом спросил.

Следующий наш выезд был неудачный: на полдороге ливень застиг, а в открытой машине куда спрячешься? Разве под машину? Грязь по колени. Прибыли мы в город мокрые, аж пар идет. Петрович кричит шоферу:

«К гостинице правь! Из-за тебя на сеанс опаздываем…»

Это он сгоряча: времени еще три часа оставалось. Но так уж принято: шофер всегда виноват.

В гостинице нам два номера отвели, и сторожиха куда-то за утюгом побежала. Заняли мы и сторожку; печка здесь русская, теплая, и уголек запасен. Долго я костюм свой разглаживал, туфли ваксой наводил. Тут маленькая ошибка вышла: брюки я неправильно разгладил, склады у меня оказались по бокам. Спасибо приятелю, он это вовремя заметил, так что ошибку свою я тут же исправил… Но пока я с брюками возился, галстук мой на лежанке вспыхнул, добрая половина обгорела. Однако не беда: доточал его веревочкой, модным узлом затянул — ни вздохнуть, ни шею повернуть. Сорочка крахмальная, будто жестяная, выгибается, гремит, галстук — петлей на шее, пиджак в талию сшит, влажный, того и гляди по всем швам лопнет. То ли дело легкий «спец»! Куртку набросил, сапоги натянул, привольно и удобно, в огонь и в воду иди — выручит. А тут еще запоночки, да застежка, да нарукавнички, да приставные манжеты, — все нужно помнить, а то, чего доброго, растеряешь.