Отношения с окружающим миром разлаживались всё больше. Твэн пытался скрыться от людей, от лживый газет. Весь мир обошла фраза Твэна, сказанная, когда распространился слух, что он умер: «Сообщение о моей смерти сильно преувеличено». Газеты умолчали о том, что в кармане молодого репортера, посетившего дом Твэна, была телеграмма: «Если Марк Твэн очень болен; пишите пятьсот слов. Если умер, пишите тысячу».

После окончания книги о кругосветном путешествии, Твэн составил для газет несколько очерков о юбилее королевы Виктории, начал писать, но так и не закончил книгу о дальнейших приключениях Тома и Гека, начал работать над рассказами.

По-прежнему миссис Клеменс продолжала пропускать; через свою цензуру работы старого писателя. «Я окончил книгу вчера, и мадам изъяла из нее эту часть», пишет он другу. Миссис Клеменс не понравилось, что в-своей книге Твэн рассказывает, как его отец избивал негра. На полях рукописи под замечаниями жены Твэн написал: «Выкинул, и отец мой обелен». Ей не понравилось несколько смелых выражений, и Твэн укоризненно заметил: «Ты постепенно лишаешь силы английский язык, Ливи».

Умер мечтатель Орион, так ничего и ее добившийся в жизни.

Клеменсы продолжали жить в Европе. Когда в Швейцарию приехал негритянский хор, исполнявший народные Песни, знакомые Твэну с детства, он был потрясен. «В этих песнях Америка произвела наиболее совершенный цветок столетий», писал Твэн Твичелю.

Но в Америку конца XIX столетия Твэна не тянуло.

По-прежнему на поклон к Твэну приходили самые известные люди, по-прежнему его приглашали к себе короли и принцы. Но на душе у этого милого, любезного и такого живого старика-юмориста было очень не спокойно. Часто Твэн вспоминал об изобретенном им «способе» уничтожить сразу все человечество — нужно только на две минуты удалить из воздуха кислород.

Теперь Твэн меньше всего был склонен проявлять терпимость к религиозному ханжеству, над которым он издевался на протяжении всей своей жизни. Прочитав книгу об опытах над поведением муравьев, Твэн записал данные «экспериментов» по поводу взглядов муравьев на религию. Если сделать миниатюрные храмы, иронически писал Твэн, по одному для каждой религии, и затем положить в один храм немного смолы, в другой скипидару, а в христианский храм кусочек сахару, то все муравьи немедленно проследуют в христианский храм, несомненно предпочитая эту религию всем другим.

Твэн выражал в своей записной книжке особую ненависть к миссионерам, создающим вокруг себя обстановку «неискренности и лицемерия», являющимися носителями империалистической политики «коронованных грабителей». Он протестовал против неполноты отделения церкви от государства в Америке — ведь церковное имущество освобождено от налогов, и «неверующий, атеист и человек без религии облагаются податями для того, чтобы покрыть образующийся дефицит в общественном доходе». Церковь мешает прогрессу, говорил Твэн, она стоит на пути науки и справедливости. «Все, что церковь проклинает, — находит спасение, все, против чего она выступает, — начинает процветать, как, например, антирабовладельчество и эволюция».

С восторгом Твэн вспоминал антирелигиозные анекдоты, например о пресвитерианском святом, который купил дешевый билет в оба конца, дабы совершить экскурсионную поездку из рая в ад, и вот ему никак не удавалось сбыть с рук свой обратный билет. «Если бы Христос явился теперь сюда, во всяком случае он не был бы христианином».

Окружающая действительность вызывала в Твене резко отрицательное отношение. В одном письме к Хоуэлсу Твэн сказал: «Я читал утреннюю газету. Я делаю это каждое утро, превосходно зная, что найду в газете обычную развращенность и низость, и лицемерие, и жестокость — все то, что является составной частью цивилизации и заставляет меня остальную часть дня вымаливать проклятие человечеству».

В 1898 году Твэн написал один из своих лучших, наиболее сильных и содержательных рассказов: «Человек, который совратил Гэдлиберг», В этом рассказе Твэн едко высмеял буржуазную псевдочестность, ханжество. Твэн вывел на чистую воду «неподкупность» святош из Гэдлиберга, которые в Действительности оказались самыми отъявленными мошенниками. Гэдлиберг — отвратительный городок, насквозь пропитанный лицемерием. «Идите и исправьтесь, не то… когда-нибудь за свои грехи вы умрете и попадете в преисподнюю или в Гэдлиберг — лучше постарайтесь в первую», говорит местный «Вильсон», такой же затравленный окружением герой-одиночка, как «пустоголовый» сочинитель афоризмов из Досонз-Лэндинг. В рассказе «Человек, который совратил Гэдлиберг», Твэн явно стремится высмеять все человечество, но острие сатиры попадает по правильному адресу — в «лучших людей» города, богатых, самодовольных и глубоко бесчестных.

К началу XX века «монополистские союзы капиталистов… получили полное преобладание в передовых странах…» Америка была первой страной, которая прошла этот путь. Число трестов в США к началу века достигло ста восьмидесяти пяти. Господство финансового капитала стало фактом. Вместе с ростом монополистического капитала, все более откровенные формы начинала принимать политика империализма, борьба за захват земель, источники сырья и рынки сбыта.

В апреле 1898 года во всей мощи своих ресурсов Америка вступила в войну с Испанией, одним из самых слабых государств в Европе. Херст и Пулицер, короли желтой прессы, подняли вопль в своих газетах о необходимости помочь угнетаемым Испанией несчастным жителям острова Куба. Твэну, как и миллионам других читателей газет, казалось, что действительно началась война за освобождение угнетенного народа. В письме к Твичелю Твэн писал: «Я никогда не получал от войны такого удовлетворения… как от этой, потому что это самая стоящая война, которая когда-либо имела место».

Пока демократы наивно восторгались благородными побуждениями американской войны с Испанией, а президент США Мак-Кинли в официальных декларациях писал, что «насильственная аннексия… была бы преступной агрессией», такие государственные деятели, как Теодор Рузвельт (тогда заместитель министра по военно-морским делам) и виднейший руководитель республиканской партии Лодж, в частных письмах указывали на необходимость уделить основное внимание принадлежащим Испании Филиппинским островам на Тихом океане. С Кубой торопиться нечего, главные силы должны быть посланы именно в Филиппины, говорили они. Через несколько недель после начала военных действий американский флот разбил испанскую эскадру на Тихом океане; в августе была взята Манила, столица Филиппинских островов. Еще до этого был захвачен Порто-Рико. Мак-Кинли еще как будто несколько колебался в оформлении империалистической политики, но Лодж в письме к Рузвельту говорил: «Если только я глубоко не ошибаюсь, администрация уже полностью поддерживает большую политику, которой мы оба желаем». Вслед за тем Лодж писал: «Они во всяком случае сохранили Манилу, которая является большим приобретением и именно потому что передаст в наши руки торговлю на Востоке».

Прошло несколько дней. После молитвы Мак-Кинли получил, наконец, «божье указание». «Нам ничего не оставалось, — заявил он, — как взять их всех и воспитать филиппинцев, и поднять их, и цивилизовать, и превратить их в христиан». При этом, конечно, он учитывал и «коммерческие возможности, к которым американские государственные люди не могут быть безразличны».

Примерно в это же время были окончательно присоединены к США Гавайские, или Сандвичевы, острова. Уже к 1895 году гавайцам принадлежало менее трети всей земли на островах и только одна пятнадцатая часть промышленности и торговли. Две трети сахарных плантаций уже находились в руках американцев.

В феврале 1899 года на Филиппинских островах началась-вооруженная борьба между обманутыми повстанческими войсками, дравшимися против испанцев в надежде добиться независимости своей страны, и американскими оккупационными силами. Борьба приняла затяжной характер.

Когда оказалось, что Соединенные Штаты решили захватить Филиппины, Твэн был потрясен до глубины души. «Америка запятнала флаг», сказал он друзьям. Он был демократом в мире, который все больше накалялся огнем империалистических войн.