Одно радовало Твэна — наконец-то покончено с предпринимательскими делами, с тем, что мучило Твэна на протяжении многих лет жизни. «Никто не подозревает, какая тяжесть свалилась с меня», написал он жене.

Через некоторое время Роджерс уведомил, что нужно отказаться от всяких надежд и на машину Пэйджа. Сообщение Роджерса, говорит Твэн в одном письме, «ударило меня точно громом. Оно вышибло весь разум у меня из головы, и я начал бегать взад и вперед, не зная, что я делаю». Твэн был разорен.

Именно в эти месяцы мучительных тревог и волнений Твэн больше всего работал над книгой о Жанне д’Арк. Он забывался над рукописью. Он знал, что пишет совсем не такую книгу, какую ждали от юмориста. Он писал о героической борьбе и великой трагедии, историю «души, которая была беспримерно свободна от какого-либо корыстолюбия, эгоизма, и тщеславия». Он писал о Жанне д’Арк потому, что «в ней вы не найдете и следа этих побуждений, а разве можно сказать то же самое о каком-нибудь другом деятеле всемирной истории?». Все, что касалось Жанны д’Арк, лишенной пороков капиталистического общества, было бесконечно далеко от страны «позолоченного века», в которой Твэн теперь не видел никого, кроме мелких жуликов и крупных хищников, глупцов и негодяев.

Жанна совершила ряд беспримерных подвигов, на которые не был способен ни один министр или полководец ее страны. Чем объясняет Твэн ее успехи? «Она была крестьянка. Этим объясняется все. Она вышла из народа и знала народ; те, остальные, вращались в сферах более высоких и об окружающем знали не много. Мы не привыкли считаться с этой неопределенной, бесформенной, неподвижной массой, с этой могучей силой низов, которую мы называем «народом» — почти презрительное имя. Странно такое отношение, ибо мы, в сущности, знаем, что прочен только тот престол, который поддерживается народом; стоит устранить эту опору — и ничто в мире не предохранит трон от падения».

«Для Карлика (одного из героев романа. — М. М.) Жанна была сама Франция — воплощение народного духа; он всегда оставался при этой мысли, которая зародилась в нем с первой же встречи; и — бог свидетель! — эта мысль была глубоко правдива. Скромное око увидело истину, которая ускользала от многих… А между тем, в конце-то концов, так бывает с каждым народом. Когда народ любит нечто великое и благородное, то он старается олицетворить свою любовь — он хочет созерцать ее воочию. Например — свободу. Народ не удовлетворяется

туманной, отвлеченной идеей свободы, ио воздвигает ей прекрасную статую; и тогда его заветная мысль получает телесные формы, так как он может созерцать ее и боготворить. Так было и с Карликом: в его глазах Жанна была воплощением нашего отечества; живой и прекрасный образ олицетворял нашу страну. Когда она вела за собой других, все видели Жанну д’Арк, но он видел Францию».

С безошибочным чувством писателя, которому близок народ, Твэн разобрался в бесконечных искажениях исторической роли Жанны д*Арк и создал правдивый облик этой великой девушки, вдохновленной на легендарные подвиги силой любви к своей замученной и поруганной родине. Такого привлекательного героического женского образа история не знает. Велик и необычаен был ее короткий жизненный путь. Наивная религиозность девушки не играла большой роли, двигала ею всепоглощающая вера в справедливость ее дела. Эта вера давала ей необъяснимые силы, а прирожденная одаренность и смятение в рядах противников Франции помогли ей проводить свои походы с неизменным успехом. Она стремилась к тому, чего добивался весь народ, и она повела народ, возглавила его движение. Политике Франции была придана определенность, устремленность и ясность.

Твэн иногда думал: почему же теперь угнетенные, голодные, несчастные не пойдут войной на тех, кто их угнетает? А сам он, почему он не подымает флаг восстания против существующих в мире порядков?

В записную книжку Твэн заносит слова: «Самое странное, что свет не завален книгами, которые высмеивают жалкий мир, бесполезную вселенную и буйный презренный род человеческий, книгами, которые бичуют весь этот убогий порядок вещей. Это странно, ибо миллионы людей ежегодно умирают с этими чувствами в сердцах,

Почему я не напишу такую книгу? Потому что у меня семья. Другой причины нет. Это явилось причиной и для других людей».

Высок был замысел Твэна. Он правильно разобрался в сложной исторической обстановке, но с точки зрения психологии характеров, художественной убедительности роман этот нельзя назвать удачным. Детство Жанны дано в несколько идиллических тонах. Как правильно почувствовал верный друг Твэна Хоуэлс, сцены битв и старинных обычаев искусственно романтизированы. Книга не лишена некоторой сентиментальной напыщенности.

Наибольшую реальность в этой книге приобретают образы, которые перекликаются со знакомыми Твэну героями Дальнего запада. Таков Паладин — типичный рассказчик-враль с «границы». «В его словах не было сознательной лжи, он верил сам всему», говорит Твэн.

Когда Паладин передавал подробности приема у коро-. ля, на котором вовсе не присутствовал, то в его рассказе — в полном соответствии с обычаями Запада — четыре серебряных трубы превратились в двенадцать, затем в тридцать пять и, наконец, в девяносто шесть. Тот же Паладин непрочь осуществить «практическую шутку» в издевательском «западном» духе. Когда Ноэль читает чувствительное стихотворение, Паладин мычит, притворяясь, что плачет, и вызывает смех.

В Паладине есть что-то даже от Крокета. Ведь недаром говорят, что когда Паладин «хмурится, то тень его чела доходит до самого Рима, и куры усаживаются на насест часом раньше предписанного времени».

Вскоре Твэна опять вызвали в Америку. Ему было сделано предложение, которое должно было разрешить вопрос об оплате долгов, оставшихся после банкротства, — совершить лекционное турне вокруг света. Твэн уже много раз думал, что с «лекциями» покончено, что ему не придется больше унижаться, выступать в роли комедианта…

В Гартфорд Клеменсы не вернулись; дворец по-прежнему оставался необитаемым. Твэн чувствовал себя плохо — у него появились мучительные нарывы. Лежа в постели, Твэн, который органически не мог долго останавливаться мыслями на неприятностях, всей душой любивший веселье, детские забавные игры, с грустью думал о своей жизни. У него, опытнейшего, лучшего в мире мастера эстрады, появилось чувство неуверенности в себе, он стал бояться провала. Это была трагедия. Надежды, идеалы американизма рассыпались. На старости лет, когда полагается пожинать результаты трудов всей жизни, Твэн оказался необеспеченным, таким же бедняком, таким же неудачником, как в Неваде.

Начались утомительные поездки из одного города в другой. На Северо-западе, еще недавно совсем пустынном, Твэн радовался зрелищу «хлебного моря». В этом есть «покой океана и глубокое удовлетворение, небесное чувство простора, где не должно быть мелочности, маленьких мыслишек и раздражений». На Великих озерах он жадно глядел на маленькие летние домики вдоль берегов, на веселых людей, счастливые семейные картины.

В семье Клеменсов не было радости. В турне отправлялись Твэн, Оливия и одна из дочерей — Клара. Сузи хворала, решено было оставить ее в Америке вместе с младшей дочерью. Разлука с детьми была тяжела. Сузи казалась Твэну наиболее многообещающей из дочерей, у нее подлинный литературный вкус, хороший голос.

На западном побережье Канады окончилось турне по Америке. Перед отъездом с американской земли Твэн сделал заявление для газет, в котором сказал, что оплатит полностью долги, хотя по закону и не обязан этого делать.

Твэну уже было почти шестьдесят лет.

Из Канады Клеменсы отправились в Австралию, из Австралии в Новую Зеландию, оттуда на остров Цейлон. Затем Индия, снова Цейлон и Южная Африка. Твэн чувствовал себя больным. Состояние его улучшалось только во время длительных морских путешествий. На океане он был лицом к лицу с могучей, величественной природой.