Осенью 1899 года началась война англичан с бурами. Теперь Твэн нисколько не сомневался в империалистическом характере этой войны. «…Это убийство, и Англия совершила его руками Чемберлена и кабинета лакеев, Сесила Родза и его сорока воров, южноафриканской компании. Между американским захватом Филиппин и действиями англичан в Южной Африке есть прямая связь».

В письме к Твичелю в январе 1900 года Твои сказал: «Очевидно, мы не собираемся освободить филиппинцев и отдать им острова, и, очевидно, мы не намерены повесить попов и конфисковать их имущество». В этом же письме он подчеркнул, что «цивилизация буров» лучше английской. «Мое представление о нашей цивилизации, таково, что это скверная, убогая штука, и она полна жестокости, тщеславия, высокомерия, низости и лицемерия».

Мысленно Твэн все время сочинял — как он признался в письме к Хоуэлсу — резкие статьи против преступной, постыдной войны, которую англичане затеяли против буров. Однажды Твэн даже изложил свои взгляды на бумаге — он решил послать анонимную статью в Лондон: скую газету «Таймс», но в последнюю минуту все же не отправил.

Жизнь стала сложней, чем когда-либо. Твэн чувствовал необходимость в ней разобраться. Во время пребывания в Австрии Твэн начал работать над двумя философскими трудами. Он подошел к ним, как подлинный человек американского Запада, самоучка. Он и не подумал ознакомиться с тем, что накопила в течение веков философская мысль человека. Он начал создавать философию жизни наново. Первый труд должен быть его «евангелием», в нем он решил высказать свои взгляды на человека, показать, что в человеке нет ничего божественного. Миссис Клеменс ужаснулась и заявила категорически, что печатать «евангелие» она не позволит.

«Что такое человек?» спрашивал себя Твэн и отвечал: это просто машина, более тонкая и сложная, чем какой-либо станок, но все же подчиненная «закону всех машин», который гласит, что машину может пустить в действие только внешняя сила. «Ни один человек не может ничего, породить. Все его мысли, его импульсы приходят со стороны». Мозг человека «работает автоматически… Он не может собой управлять, его владелец не может им управлять». Из этого следует, что человек — дурно он поступает или хорошо — никак от себя не зависит. Добрый поступок по существу эгоистичен, человек совершает его, чтоб удовлетворить себя самого. Если человек оставляет семью и идет в битву, то это лишь потому, что он больше любит одобрение соседей, нежели покой.

Твэн стремился разоблачить поповские разговоры о чистом самопожертвовании, о свободе воли, их приторные сказки о трогательных добрых поступках. Но по существу получилось так, что Твэн отрицает и способность людей самоотверженно бороться за передовые общественные идеи, он обрекает их на пассивность, заранее оправдывает измену общественным интересам ради личных, — оправдывает откровенно оппортунистическое отношение к действительности.

Старик из книги «Что такое человек», трезвый, умиротворенный старик, вовсе не опечален своим открытием всечеловеческого эгоизма. Ведь все равно дурное и хорошее настроение зависит не от чего иного, как от темперамента. Зная печальную правду о себе, о человечестве, можно остаться жизнерадостным.

Твэн, однако, не был в состоянии придерживаться выводов своей собственной философской системы. Ему было тяжело и горько, его угнетало недовольство другими и собой.

В письме к Хоуэлсу он сказал: «С тех пор, как я написал свою библию, которую миссис Клеменс ненавидит, от которой ее берет дрожь… с тех пор человек не кажется мне, как раньше, достойным уважения: и я перестал гордиться им, и я не могу писать о нем весело и хвалебно. И я не собираюсь это делать. Я буду продолжать писать, ибо это мое главное развлечение, но я не буду много печатать (ибо я не хочу, чтоб с меня содрали шкуру…)».

У Твэна собралось много неотправленных адресатам писем, писем, которые были написаны только для того, чтобы отвести душу. В них Твэн смог выразить весь гнев; он даже сочинил специальное предисловие к неотправленным письмам. Твэн писал теперь не только письма, но и статьи, и рассказы, и целые книги, не предназначавшиеся для печати.

Без всякой мысли об опубликовании Твэн написал вторую свою философскую работу — о таинственном незнакомце. Это повесть о сатане. Место действия — средневековая Австрия. Как понять жизнь? — спрашивает Твэн. Как увязать те факты, что «бог, который может сотворить хороших детей так же легко, как и плохих, все же предпочитает создавать плохих, что он мог бы сделать всех счастливыми, тем не менее никого счастливым не делает… Бог говорит о справедливости и изобрел ад… говорит другим о морали и сам ее лишен, неодобрительно смотрит на преступления и сам же их совершает..» Как все это понять? Глубоко укоренившиеся представления о боге, приобретенные Твэном в детстве, крошились, распадались, но оставляли болезненные следы.

«Таинственный незнакомец» — это камера ужасов, это пессимизм, доведенный до исступления. Сатана, появляясь в маленькой деревушке, показывает, как гнусна действительность, как бесчеловечны люди. Еретики, сжигаемые на кострах, истязания, пытки и тюрьмы, грязь, голод, предательство друзей, рабское отношение к власть имущим, к жизни — снова перед читателями те же особенности феодализма, против которых боролись Том Кэнти и янки из Коннектикута. Но в более ранних книгах Твэна были положительные герои, там ужасам монархии, феодализма противопоставлялись гуманизм, американская демократия, весь ход истории. Сатана — герой «Таинственного незнакомца» — существо, которому ничто не дорого, который не собирается ничего переделывать на новый лад.

Сатана открывает перед читателем мучительную картину истории вселенной, от Каина и Авеля до Египта, Греции, Рима и современной «христианской цивилизации». Сатана признает, что за эти тысячелетия человечество достигло успехов, но только в искусстве убийства.

«Вы замечаете, — сказал он, — что вы неустанно идете вперед. Каин совершил свое убийство палкой. Иудеи убивали пиками и мечами. Греки и римляне добавили латы и искусство военной организации и командования, христианин прибавил ружья и порох; через несколько столетий он настолько усовершенствует смертоносную силу своего оружия, что все люди признают — не будь христианской цивилизации, война до конца бы оставалась жалкой и ничтожной».

Только безумные могут быть счастливы, говорит дальше Сатана. «Неужели ты столь ненаблюдателен, что не понял до сих пор, что нельзя сохранить разум и в то же время быть счастливым?

Человек в здравом разуме не может быть счастливым, потому что он видит действительность и знает, насколько она страшна».

Америка Твэну не представлялась больше спасительным оазисом в мире неизжитого феодализма. И это означало для Твэна, что в мире не оставалось того, ради чего стоило жить.

Сатана говорит в заключение: «То, что я открыл вам, — все правда; не существует ни бога, ни вселенной, ни человечества, ни земной жизни, ни рая, ни ада. Все это сон — чудовищный и глупый сон».

В условиях империализма мелкобуржуазный, демократ Твэн со всей остротой почувствовал, что вокруг него находится нестерпимо враждебная действительность. Буржуазная демократия окончательно обманула надежды, а сил, которые могут установить новый, более справедливый порядок вещей, построить жизнь иначе, быть источником радости, укрепить чувство человеческого достоинства, по-иному объяснить мироздание, — сил пролетариата, Твэн не видел.

В этом сказалась ограниченность Твэна, как и всего буржуазного гуманизма. Разочаровавшись в буржуазном обществе, Твэн перенес свое разочарование на весь «род человеческий». Австрийская деревушка, описанная в «Таинственном незнакомце», — это для Твэна все человечество, вся жизнь, прошлое и настоящее. Выхода нет. Человеку свойственны глубокие внутренние пороки, говорит Твэн. Человек лицемерен, морально нечистоплотен по своей природе. Он был и остается таким навеки, измениться он не в состоянии… Отсутствие подлинного представления об историческом процессе уже само по себе должно было внести застой, затхлость, распад в твэновскую философию человека. Горькое сознание собственной неполноценности, своей «.нечестности», которая мешает писать и публиковать то, что хочется, пойти в лобовую атаку на несправедливость, несомненно, придало твэновской концепции человечества дополнительные убедительно мрачные черты.