— Леонард, твои деньги, — воскликнула она, чувствуя, как у нее отлегло от сердца. Из-под рваной подкладки плаща она вытащила наружу пачку банкнот. Посреди самой пачки шел надрыв. — Твои деньги остановили пулю! — сказала она. — Взгляни!

И она поднесла пачку денег к его лицу.

— Рикошет, — произнес он глухо, но уже в следующее мгновение приподнялся.

— Леонард! — вновь воскликнула Река и прильнула к нему, а затем заключила в объятья. Еще несколько мгновений назад он был мертв, подумала она и даже вздрогнула при воспоминании об этих жутких мгновениях. И вот теперь снова жив.

Ее рыдания утонули в рокоте авиационного двигателя. Над их головами вновь возник самолет, а по склону дамбы с удвоенной яростью заплясали пули. В этой трескучей какофонии огня их собственные выстрелы раздавались все реже и реже.

— Пора к лодкам, — сказала она и потянула его за руку, помогая подняться на ноги. После чего протянула ему плащ и даже простреленную пачку денег.

Накинув себе на плечо ремень его автомата, она обхватила Леонарда рукой за талию, и хотя вокруг продолжали греметь выстрелы, помогла вскарабкаться на дамбу, которая метров на десять высилась над ними.

Даже если ему суждено прожить да ста лет, подумал Пройсс, ему никогда этого не забыть.

Он карабкался вверх по склону дамбы, чувствуя, как с каждым движением слабеют ноги, однако стоило ему оказаться наверху, как панический ужас отпустил его. Пройсс остановился как громом пораженный при виде зрелища, представшего его взгляду. Под ним на мелких волнах качались две рыбацкие лодки, причем обе приближались к деревянному настилу пристани.

У основания дамбы, прямо под ним и дальше стояло огромное скопище людей, жавшихся к кромке воды словно муравьи, которым страшно преодолеть реку.

Третья лодка была объята огнем. Желтые языки пламени и темные клубы дыма были хорошо видны в шипящем свете двух осветительных бомб, медленно плывших на парашютах над морским берегом.

Ангел люфтваффе пролетел над водой, слева направо, и выпущенные им зеленые трассирующие пули сначала заплясали по воде, взбивая белые фонтанчики пены, а затем растворились в темной людской массе. Оба двигателя «мессершмитта» оглушительно гудели, однако еще мгновение — и самолет исчез в ночной тьме. Пройсс полагал, что евреи поднимут крик, но они хранили молчание.

Именно тогда он увидел ту самую женщину. Она стояла на краю дамбы в том места, где начинался склон, ведущий к воде. Она стояла к нему спиной и тоже смотрела на лодки. Боже, как просто было взять и, шагнув к ней, прижать дуло «вальтера» к ее затылку, тем более что грохот перестрелки мог скрыть шорох его шагов по траве.

— Еврейка! — обратился он к ней по-голландски. — Не оборачивайся и не двигайся.

Он только сейчас заметил, что она держит за руку ребенка.

Ее ответ поразил его.

— Хорошо, мы не будем, — ответила она, и голос ее прозвучал на удивление спокойно.

— Разумеется, — ответил Пройсс.

Он поступит с ней точно так же, как и с ранеными евреями рядом с составом. Выстрел в затылок. Genickschuss. Ни один еврей не уйдет отсюда живым. И он нажал на спусковой крючок.

Женщина пошатнулась вперед, словно хотела опереться на руки, и упала лицом вниз, причем голова ее лежала ниже ног, которые несколько мгновений дергались, и лишь потом затихли. Ребенок заплакал.

Тогда он нагнулся, чтобы взять за руку крошечную, темноволосую девочку, но в этот момент что-то холодное прикоснулось к его собственному затылку, и к нему на голландском обратился старческий голос. Правда, зажатый в руке старика пистолет даже не дрогнул.

— Ну, как тебе это ощущение?

Щелкнул курок, но раздался лишь негромкий хлопок. Однако прежде чем Пройсс успел повернуться и выхватить из рук старика пустой пистолет, в глазах неожиданно потемнело, а внутри черепа словно прогремел взрыв.

Не будь ее, он бы никогда не вскарабкался на дамбу. Всякий раз, когда он останавливался, чтобы перевести дыхание, — пусть его задело лишь рикошетом, но все равно было больно, — Река тянула его за рукав и говорила, что сейчас не время ныть, и нужно через «не могу» двигаться вперед.

— Леонард, — шепнула она, когда они поднялись на верх дамбы.

Ни черта себе!

Одна лодка, качавшаяся на волнах примерно в ста ярдах от берега, полыхала. Но две другие стояли возле длинного деревянного пирса, который вдавался в море подобно тонкому пальцу. Рядом с водой, но еще не на пирсе, собралась толпа. С этой высоты люди казались сплошной массой. Они стояли, застыв на месте, словно в ожидании дальнейших распоряжений.

— Что нам делать? — спросила Река. Она по-прежнему поддерживала его за руку, хотя в этом уже не было необходимости. Впрочем, он не счел нужным сказать ей об этом.

— Не знаю.

— Ты не знаешь? Ты всегда все знаешь!

Интересно, неужели это она обо мне, мысленно удивился Леонард.

А потом он понял, что нужно делать. Нужно посадить людей в лодки, причем как можно быстрее. Он зашагал по мокрой траве туда, где склон полого уходил вниз. Именно здесь он и обнаружил Симона с маленькой девочкой на руках. Рядом в траве лежало два тела. Одно женское — это была мать девочки, убитая в упор выстрелом в затылок. Так обычно убивают своих жертв трусы. Второй труп — мужской, в лунном свете его военная форма отливала серебром. Немец. Он тоже лежал лицом вниз.

Парик Симона куда-то исчез, и его практически лысый череп поблескивал в свете последней осветительной бомбы. Он больше не разговаривал сам с собой.

Стоя наверху дамбы, они по-прежнему слышали выстрелы, их треск долетал до них, как вода, текущая каким-то чудом вверх по склону. Немцы были близко. Леонард прикоснулся к руке Симона и поторопил его. Старик кивнул и принялся спускаться по крутому склону, держа в руках темноволосую девочку. Маус с Рекой следовали за ним.

Работая локтями, они пробрались сквозь толпу у берега. Их никто не остановил, и они наконец оказались у пирса. Доски прогибались и скрипели под весом тех, кто уже ступил на шаткий деревянный настил. Две лодки, всех людей в них не посадить. Он бросил взгляд назад, на берег и застывшую там толпу. Затем снова на две лодки. Человек триста — это самое большее, сколько они смогут взять на борт. И еще неизвестно, смогут ли лодки отойти от берега с таким количеством народа. Ведь лодок по идее должно было быть раза в три, если не в четыре больше.

Треск выстрелов с той стороны дамбы на мгновение стих. Маус вновь посмотрел на пирс, и в тусклом свете догорающей осветительной бомбы увидел, что Каген стоит на борту лодки, причалившей к левой стороне пирса. Он и Вресье. Ее тощую фигуру невозможно было не узнать. Каген их опередил. Он прибежал сюда, как только немцы начали последнюю свою атаку.

В эти мгновение Маус ощутил себя едва ли не песчинкой, крошечной и слабой, чтобы взвалить на себя груз ответственности.

— Что нам делать, Леонард? — повторила Река свой вопрос.

Пару секунд он молчал, но затем произнес:

— Отведи Симона в лодку, в ту, где Каген, видишь? И садись в нее сама.

Он не осмеливался посмотреть ей в глаза.

Но она заставила его, положила ему на щеку ладонь и развернула его лицом к себе. Осветительная бомба с шипением упала в море, и вокруг снова стало темно, если не считать тусклого света луны и отблесков горящей лодки. Ее лицо показалось ему темной тенью, но он все равно его видел, по памяти. Он знал, где начинается, а где кончается шрам, знал, как сужаются ближе к уголкам рта ее губы, то, как в первый раз ее лицо показалось ему даже некрасивым, а теперь, когда она стала его женщиной, Маус точно знал, что оно прекрасно.

— Нет, только вместе с тобой, и ни минутой раньше, — сказала Река.

Маус кивнул, хотя в темноте его кивок наверняка не был ей виден, и зашагал вдоль глинистого берега, держа наготове «вельрод» и заглядывая в освещенные луной лица. Шагая, он отсчитал некоторое количество слева, которые сядут в эту лодку. Затем, помахав огромным дулом пистолета, сделал знак остальным перейти вправо. Никто не стал спорить, никто не стал возражать, все покорно выполнили то, что им было приказано.