Снова выйдя под дождь, Река услышала, как у нее за спиной кто-то крикнул «Вресье!». Оборачиваться она не стала.

— Где они? — спросил Схаап, едва ли не в сотый раз. Маус лишь пожал плечами, однако взгляд его был по-прежнему прикован к точке между двумя строениями, где два часа назад в темноте растворились Река и Рашель. А ведь скоро начнет светать, если уже не начало. Он взглянул на часы. Пять. Было заметно, что охранник нервничает. И если женщины не вернутся, трудно сказать, чем все закончится.

Послышался свист, вернее, гудок локомотива. Маус и все другие находившиеся на платформе люди подняли глаза и посмотрели в сторону ворот лагеря, которые в этот момент распахнулись. Вдалеке, между чахлыми деревьями, что тянулись вдоль железнодорожных путей, Маус разглядел черный локомотив, из трубы которого вырывался столб дыма. Локомотив двигался задним ходом, толкая перед собой в сторону лагеря вереницу товарных вагонов. В самом хвосте состава, вернее, наоборот, в его начале, имелся один-единственный пассажирский вагон. Вагоны с лязгом и скрежетом натыкались один на другой, но неуклонно подползали все ближе и ближе.

Маус тотчас узрел проблему, и она не имела никакого отношения к тому, что ни Река, ни Рашель еще не вернулись. Поезд был отнюдь не вчерашний пассажирский состав с окнами, в которые они при желании могли пролезть, чтобы потом спрыгнуть на землю, когда локомотив замедлит ход. Немцы решили запихнуть их в товарные вагоны для перевозки скота, глухие, без окон. Как только двери за ними закроются, им уже никогда не выйти наружу. А инструментов, чтобы взломать замки, у них нет.

Маус вновь посмотрел на локомотив и на дым, столбом поднимавшийся из трубы. Дым.

Не успел пассажирский вагон подползти к платформе, как за спиной у Мауса подал голос Схаап.

— А вот и они, — произнес он шепотом. Они всю ночь переходили на шепот, если нужно было сказать что-то по-английски.

Маус повернулся спиной к поезду и увидел Реку и Рашель. А также женщину, такую худую, что, казалось, повернись она боком, то вообще растворится в дожде.

Оберштурмфюрер Геммекер нахохлился и еще выше поднял воротник шинели, стараясь не наступить в лужу. Кто знает, может, ему все-таки стоит прислушаться к совету Пройсса?

Геммекер редко выходил в лагерь. Делами здесь заправляли сами евреи, Шлезингер и назначенные охранники, он же по возможности старался им не мешать. Это означало, что нужда в надзирателях-немцах была небольшой, чему в Гааге были только рады. Потому что руки немцев оставались чистыми, чему он также был рад. Но погрузку на этот транспорт он все-таки решил проконтролировать лично.

Товарный поезд уже вползал на территорию лагеря. На этот раз состав был длиннее обычного. Коменданту вспомнилось, что сказал Брумм, мол, сегодня на Восток отправятся около двух тысяч человек. Впрочем, сейчас, если верить часам, было лишь пять утра. Так что у него впереди еще шесть часов, чтобы распихать всех по вагонам.

Он прошелся вдоль путей, стараясь шагать по гравию рядом со шпалами, чтобы не наступать в лужи и грязь. На платформе уже собралась толпа жидов. Все до единого промокшие до нитки. Даже у тех, на ком были шляпы, волосы свисали мокрыми прядями. Геммекер посмотрел на небо. Дождь, похоже, затянется на весь день.

Он остановился с внешней стороны кольца охранников в длинных коричневых плащах и зеленых комбинезонах. Впрочем, слишком близко подходить не стоит. Было довольно светло, и ему достаточно видеть их силуэты.

— Я уже этих пересчитал, — произнес тем временем Брумм. — Пятьсот девяносто два. Сегодня мы отправим ровно две тысячи сто. Я, как вы мне приказывали, велел Шлезингеру, чтобы он прекратил отбор, как только у него наберется тысяча пятьсот восемь человек.

Геммекер кивнул. Он был склонен доверять данным Брумма. Пусть его помощник тупица, зато по части мелочей равных ему нет.

Где-то посередине огромного мокрого ковра, сотканного из еврейских пальто и плащей, Геммекер заметил движение. Охранник о чем-то спорил с другим евреем. В следующее мгновение охранник повернулся в его сторону. То ли он заметил его, то ли Геммекеру так показалось, не это главное. Однако охранник мгновенно повернулся к еврею, замахнулся дубинкой и ударил. Еврей отшатнулся назад, но его успел подхватить под мышки другой еврей. Затем охранник толкнул двоих женщин. Третья стояла чуть в стороне, с краю платформы. Эта третья была блондинка, что выделяло ее из толпы жидов, — не иначе, как она осветляла волосы перекисью. Так делали многие евреи, которые хотели сойти за арийцев — впрочем, без толку. Охранник замахнулся на эту женщину и толкнул ее в грязь.

Ничего необычного. Евреи вечно пытались сесть в поезд целыми семьями, стараясь держаться вместе.

— Нет причин для беспокойства. Добавьте к охране еще парочку жандармов, если таковые найдутся. А что касается евреев, то просто распихайте их по вагонам и согласно расписанию вывезите отсюда.

— Слушаюсь, оберштурмфюрер, — ответил Брумм. Сейчас он найдет Писка, этого жидовского хорька, который отвечал за охрану, и прикажет ему начать распихивать евреев по вагонам. А вагоны потом пусть как следует закроют на засов.

Геммекер повернулся и зашагал назад к воротам. Кто-то собрался угнать поезд. Он громко рассмеялся этой мысли, чем напугал еврея-охранника, который в этот момент как раз открывал двери ближайшего вагона. Локомотив, подтолкнув состав к платформе, на которой сидели пятьсот девяносто два еврея, застыл в ожидании, прежде чем снова двинуться в путь.

— Пусть они все трое идут сюда, — обратился Маус к охраннику.

— Нет. Двое ушли, двое пришли. Не трое, а двое, — упирал немецкий еврей. — Цифры должны сходиться.

Маус придвинулся к нему ближе.

— Я дал тебе две тысячи гульденов, чтобы ты их выпустил. Я дам тебе четыре, чтобы ты впустил на платформу всех троих.

Маус поймал себя на том, что повысил голос, однако не смог удержаться. Несмотря на облачность и дождь, уже было довольно светло. Второй охранник сейчас заметит, что что-то не так, и того гляди подойдет и начнет задавать вопросы.

Охранник отступил на полшага.

— Нет. Я и так многое им позволил. Только две. Можешь выбрать сам.

Маус шагнул к нему ближе. Его так и подмывало вытащить «вельрод», что даже во рту появился металлический привкус. Охранник снова попятился.

— Стой, где стоишь, не двигайся! — крикнул охранник и поудобнее взял в правую руку палку. Сейчас он замахнется и ударит, подумал Маус.

Затем немецкий еврей посмотрел на состав, который подползал все ближе и ближе. Стук колес на стыках рельс чем-то напоминал тиканье часов. Маус тоже посмотрел в сторону поезда и по фуражкам с высокой кокардой узнал двух немцев. Ни тот ни другой не был тем гадом из СД, которого они оставили в Амстердаме. Тот, что стоял ближе к железнодорожным путям, был выше ростом, второй более коренаст. Охранник повернулся, и Маус заметил, что его лицо перекошено от паники, как будто одного вида двух немцев было достаточно, чтобы у него от страха отшибло мозги. Охранник поднял палку и, хотя Маус и не исключал такого поворота событий, замахнулся, чтобы нанести удар.

Палка больно ударила его по плечу, почти как полицейская дубинка, если не хуже. Маус отшатнулся, поскользнулся в грязи и не упал лишь потому, что кто-то его поймал.

— Живо на место! — рявкнул на него охранник.

После чего повернулся к тем женщинам, что все это время стояли у него за спиной. Сейчас он схватит лишь двоих, понял Маус и обратил внимание, как эти трое стоят. Ближе всего к охраннику Рашель и Вресье, они стоят плечом к плечу. Река — за их спинами, и ее почти не видно. Маус попытался подняться на ноги, хотел проследить за тем, чтобы Река попала в число тех двух, кого охранник пропустит на платформу. Ведь это для него самое главное.

Как только дубинка охранника в грязном плаще описала в воздухе дугу, Река подумала, что их троих сейчас будут бить. Но вместо этого на лице охранника возникла странное выражение ярости и страха, а сам он крикнул по-голландски, правда, с сильным акцентом.