Оказавшись внизу, Пройсс огляделся по сторонам. Его взору предстало убогое помещение: бетонный пол, под потолком на проводе болтается одинокая лампочка. Сам потолок низкий, отчего ему тотчас вспомнились подвалы на Ойтерпестраат. В подполье царил полный хаос — повсюду валялась одежда, пустые жестянки из-под консервов в углу и грязные постельные принадлежности вдоль стен. А еще здесь стояла жуткая вонь, как в отхожем месте.

— Герр гауптштурмфюрер, — произнес чей-то голос, и Пройсс тотчас догадался: это Кремпель. Голос шарфюрера был единственный, который он узнавал. — Что вы скажете по этому поводу?

Кремпель указал на часть побеленной известью стены рядом с углом и посветил фонариком на сделанную на ней надпись:

«Мейер Лански шлет тебе свой привет, ублюдок!».

Это по-английски, сделал вывод Пройсс. Он не знал ни слова на этом языке.

Кремпель поднял с пола под надписью темную грязную тряпицу и, приблизив ее к носу, понюхал, после чего поднес ее к лицу Пройсса. Тот моментально уловил исходящее от нее зловоние и потому не стал к ней прикасаться, чтобы не марать рук. Ибо тряпица воняла дерьмом, с помощью которого, догадался он, и была сделана надпись на стене. Кремпель посветил лучом фонарика в дальний угол, где перекинутое через веревку одеяло было отдернуто в сторону. За этой импровизированной занавеской стояло помойное ведро.

— Кто-нибудь понимает по-английски? — спросил он у присутствовавших. Шаг вперед сделал толстый, с жирной шеей крипо.

— Я, герр гауптштурмфюрер.

Пройсс велел ему перевести надпись. Было видно, что сотрудник крипо слегка растерян и не решается выполнить его распоряжение.

— Я не стреляю в переводчиков, — успокоил его Пройсс.

Сотрудник крипо прокашлялся.

— По-моему, первое слово — это имя. Мейер Лански, гауптштурмфюрер.

— И?

— Похоже, он передает вам привет.

— Вот как? — Пройсс моментально понял, что человек из крипо что-то утаивает.

— И еще он говорит, что вы ублюдок, герр гауптштурмфюрер.

Было слышно, как стоявший рядом де Гроотом негромко фыркнул, а кто-то в дальнем углу подполья хихикнул.

— Живо заткнуться! — рявкнул Пройсс, так громко, что голос его словно в лесу несколько раз эхом отскочил от стен подвала. — Заткнитесь все, или же вы у меня собственным языком будете вылизывать это дерьмо! Все поняли?

Выкрикнул эту угрозу, он тотчас помассировал переносицу, чувствуя, как к нему подбирается мигрень.

— Это вы позволили им уйти, — процедил сквозь зубы Пройсс, обращаясь к детективу-сержанту де Грооту. Они вновь стояли на Линденстраат, вдали от вонючего подвала и послания, написанного экскрементами на белой стене. Головная боль громким молотом стучала ему в виски, однако он пытался не повышать голоса.

— Неправда, — возразил де Гроот, просунув одну руку под подтяжку. Его массивное брюхо выпирало вперед, и казалось, что подтяжка вот-вот не выдержит и лопнет.

— Я, кажется, сказал вам, чтобы вы приложили все усилия к тому, чтобы не дать им уйти. Вы же не выполнили моего распоряжения, — Пройсс шагнул почти вплотную к де Грооту. Ранее утреннее солнце отбрасывало на лицо голландца длинные тени.

— Неправда, я сделал все, что вы от меня требовали. Я провел здесь всю ночь. Я позволил девушке выйти из машины, я проследил за тем, как она вошла внутрь, затем отъехал к телефонной будке и позвонил к себе на работу. Мои люди были здесь уже через полчаса.

— И чем же вы тогда объясните, что здесь никого нет? — спросил Пройсс.

Де Гроот на мгновение улыбнулся.

— Может, они вышли через заднюю дверь?

— Нет здесь никакой задней двери! — произнес Пройсс, с трудом сдерживая рвущийся наружу гнев.

— Значит, в окно, — предположил де Гроот. Пройсс заметил, что четверо из шестерки голландских полицейских шагнули к ним ближе. Он бросил взгляд за спину. Кремпель и его подчиненные все еще находились в магазине, переворачивая там все вверх дном, в попытке выяснить имя его владельца. В данный момент он был единственным немцем на всей улице.

— Там нет никакого окна, — Пройсс на мгновение собрался с мыслями, а затем вновь посмотрел на толстого голландца. — Вы отвернулись… — начал он.

— И я пальцем не пошевелил ради еврея.

Кольцо полицейских в синих мундирах сомкнулось еще теснее. Или это ему только кажется, подумал Пройсс.

— Вы! — начал он, но де Гроот вновь не дал ему договорить.

— Да, к сожалению, им удалось бежать. И я приношу за это мои извинения. Но этот факт нетрудно объяснить. Возможно, они сделали это, пока мы говорили с вашей Виссер. Или же она играла и нашим, и вашим — предупредила их, чтобы они сбежали до того, как она придет на условленную встречу с нами. Насколько я понимаю, она и раньше от нас пряталась?

Черт, а ведь все это вполне правдоподобно, подумал про себя Пройсс. Кто знает, возможно, его «вальтер» помог бы ему докопаться до истины. Но четверо амстердамских полицейских были рядом, и все как один при оружии. Он же совершенно один — рядом нет никого из СС, никого из СД или крипо. Нигде поблизости нет даже одного солдата вермахта, который бы в случае чего обеспечил ему безопасность.

Маус курил «честерфильд», наблюдая за тем, как Река загнала Аннье в угол.

Река начала полчаса назад — мягко, едва ли не вкрадчиво. Разговор проходил тихо и мирно, правда, Маус не мог разобрать слов, но, судя по всему, он ни к чему не привел. Аннье продолжала лить крокодиловы слезы.

Но вот теперь Река решила, что немного давления не помешает. Она нагнулась над самым лицом Аннье, — та стояла перед ней на коленях, — и что-то сказала ей, а потом, указав на Мауса, добавила что-то еще. Он узнал игру, хотя сама Река об этом вряд ли догадывалась. Это означало одно: у нее прирожденный талант к таким вещам, решил он.

Река задала еще один вопрос, все еще полная терпения, и девушка расплакалась еще сильнее, посмотрела на Мауса и в конечном итоге кивнула. Затем последовал еще один вопрос и очередной кивок. Затем третий. Девушка вновь заплакала, хотя на этот раз тише, однако ничего не сказала.

И тогда Река с размаху ее ударила. Звук пощечины ужалил Мауса. Аннье растерялась. Река повторила вопрос. За вопросом последовала пощечина. Аннье вскрикнула и попыталась прикрыть лицо. Однако Река схватила обе ее руки одной своей и прижала их к груди своей жертвы. Вопрос. Пощечина. За ней другая.

Однако Аннье ничего не говорила, хотя из носа у нее уже струилась кровь. Возможно, нацисты избивали ее сильнее, когда выпытывали у нее то, что хотели услышать.

Лицо Реки пылало гневом. Громко топая, она вышла вон из маленькой комнаты и оставила дверь распахнутой настежь. Маус смотрел, как Аннье тихо плачет на полу. Вскоре Река вернулась. В одной руке у нее был «люгер». Впрочем, сама рука была опущена и подрагивала. Она что-то крикнула Аннье по-голландски, и, когда та не ответила, Маус подумал, что Река сейчас приставит ей к виску пистолет и нажмет курок, но этого не произошло. Вместо этого она подошла к Аннье, приставила дуло к лицу девушки и заставила заглянуть в него, для чего схватила ее за подбородок и повернула к себе лицом. Она вновь что-то крикнула, на этот раз Маус понял одно слово по-голландски, — moeder, — потому что оно было очень похоже на слово mutter. Река вновь что-то выкрикнула, и в ее крике он снова различил слово moeder, а Аннье издала истошный вопль.

Маус услышал у себя за спиной какой-то звук и обернулся. В дверном проеме застыл Иоганнес. Он стоял, вытаращив глаза. Они стали такими огромными, что казалось, в любой момент вылезут из орбит и сольются в один общий глаз. Маус ухватился за дверь и поспешил ее захлопнуть. Иоганнес что-то крикнул ему из-за двери. Но Маус лишь повернул ключ в замочной скважине.

Аннье заговорила, вернее, то что-то шептала, то лепетала сквозь слезы, и все это время взгляд ее был устремлен в пол, а не на дуло «люгера». Она все говорила, и говорила, и говорила. Река слушала, присев рядом с ней на корточки. Пистолет она опустила, чтобы Аннье его не видела. Впрочем, рука по-прежнему продолжала подрагивать.