Они остановились посреди дороги, глядя друг другу в глаза. И когда он был уже больше не в силах сносить взгляд ее пронзительных глаз, она негромко сказала:

— Аннье.

— А что с ней такое?

— Думаю, тогда на поле нас выдала она, — сказала Река. Впрочем, на лице ее, насколько Маус мог судить, читалось сомнение. — Незадолго до того, как ты прилетел, Аннье арестовали, однако спустя несколько часов выпустили. По ее словам, полиция якобы ошиблась. Но я в этом не уверена, мистер Вайс. Возможно, она рассказала полиции о нас о том, что вы должны прилететь из Англии.

— Так, значит, она настучала? — спросил он, но ответа на свой вопрос не получил. — То есть она предательница? Ты уверена?

Река покачала головой.

— Нет, не уверена.

— Ты видела, как она пела немцам?

— Пела?

— Ну, рассказывала, — вновь был вынужден пояснить Маус, а про себя подумал: предательница. Стукачка. Совсем как Кид Твист. Жаль, здесь нет гостиницы, из которой можно было эту Аннье вышвырнуть.

Но Река покачала головой.

— Нет, хотя я проследила за ней.

Их нагнала ватага голландских детей, и Река вновь взяла его за руку, давая знак, мол, иди вперед. Дорога вскоре перешла в улицу, отдельно стоящие дома уступили место целому их ряду, магазинам, а редкая телега на сельской дороге — оживленной мостовой и велосипедам. Еще пятнадцать минут, — и им в ноздри ударил запах рыбы и моря, и после того, как Река уточнила у какого-то старика дорогу, они вступили в район прибрежных складов. Впереди замаячили краны, и они, обогнув последний угол, вышли к пристани. Рыбацкие лодки рядами качались на волнах, привязанные веревками к бетонному причалу словно припаркованные автомобили.

— Вот, — сказала Река, когда они прошли вдоль всего причала, а затем повернули и прошагали полпричала назад, и указала на лодку, на носу которой было написано «Рози», большие черные буквы на фоне выцветшей оранжевой краски. С мачты свисали потемневшие от времени сети, на корме — крошечная квадратная рубка. Лодка была небольшой, футов тридцать-тридцать пять в длину.

— Оранжевая краска. Видишь? — спросила Мауса Река. — Это знак. Оранжевый — это цвет Голландии. Владелец лодки — патриот или себя таковым считает. Скорее всего, он согласится взять твои деньги.

Перед лодкой на бетонной ограде сидел мужчина с седой бородой и курил сигарету. Он был высокий и крупный, что бросалось в глаза даже несмотря на то, что он сидел. Зеленая куртка с трудом сходилась на широкой груди и трещала в плечах. На коленях у него лежала сложенная сеть, починкой которой он, судя по всему, занимался.

Река подошла к краю причала и негромко обратилась к мужчине по-голландски. Тот поднял глаза, затем встал, хотя лицо его ничего не выражало. Река опять что-то сказала ровным, спокойным тоном. Маус сумел разобрать лишь одно слово «geld», которое, по всей видимости, означало то же, что и в немецком. Волшебное слово. Услышав его, крупный мужчина слегка улыбнулся в густую бороду. Бросив сигарету в воду, он шагнул на причал, взял в свою огромную лапу обе руки Реки, и они вдвоем, о чем-то быстро переговариваясь, поднялись на борт лодки. Маус последовал за ними к рубке на корме.

Внутри крошечного помещения, такого тесного, что он едва не задел бедром руль, Маус постарался «прощупать» глазами голландца. Тот был как минимум фунтов на пятьдесят тяжелее его, руки большие и загрубевшие, в уголках глаз залегла сеть глубоких морщин. А еще у него была дурацкая привычка моментально отворачиваться в сторону, стоило заглянуть ему в глаза, которая показалась Маусу подозрительной.

— En hoeveel gaan jullie mij kiervoor betalen?[8] — сказал великан-голландец. Маус расслышал слова, однако не понял их смысла. Но в следующий момент Река уже наклонилась к нему и шепнула на ухо по-английски:

— Я сказала ему, что ты английский летчик. Твой самолет был сбит, и ты спрыгнул на парашюте. Ты якобы хочешь вернуться домой. И еще я сказала, что в Англию хотят попасть и другие, причем, много, очень много людей. Что это голландцы, которые не хотят попасть на принудработы, и те, кто хотел бы вступить в британскую армию. Понимаю, звучит не слишком убедительно, но не могла же я ему сказать, что лодки нам нужны для… — она не договорила. — Не знаю, как бы он это воспринял. Он спрашивает, сколько ты готов заплатить. По-моему, за деньги он это сделает, если сумма его устроит. Что мне сказать ему?

— В одну лодку они все не поместятся. Ты сама говорила, что их будет около тысячи. Как ты рассчитываешь втиснуть тысячу человек в крошечную лодку?

— Под палубой, в трюме есть место, там можно стоять. У мистера Бурсмы есть еще одна лодка, но думаю, что нам понадобится как минимум три других. Возможно, он знает других капитанов, к которым можно обратиться. Но вы не ответили на мой вопрос, мистер Вайс. Сколько вы готовы ему заплатить?

— Он говорит по-английски? — спросил Маус.

Река перевела его вопрос капитану. Тот ответил на голландском.

— Немного. Совсем чуть-чуть, — вновь перевела она.

Маус сунул руку в карман своего коричневого плаща, чтобы достать одну или две пачки английских денег. К стене рубки был привинчен небольшой столик, и поверх разложенной на нем карты он положил пять стопок двадцатифунтовых купюр. В каждой стопке — по двадцать банкнот, иными словами, по четыреста фунтов. Итого восемь тысяч, если пересчитать на «зеленые».

Маус посмотрел великану в глаза, пытаясь понять, достаточно тому или нет, но лицо рыбака ничего не выражало.

— За каждую лодку. Лодки, ты меня понял? — Маус поднял руку вверх и показал все пять пальцев. — Половину сейчас, вторую половину — когда доберемся до Англии. Ты понял меня?

Рыбак покачал головой.

— Мало, — сказал он упрямо. Акцент у него был даже сильнее, чем у Йоопа. — Три лодки, надо больше.

— Нет, не три, — Маус показал три пальца и покачал головой. — Пять, — и он растопырил всю пятерню.

Бурсма пристально посмотрел на деньги. Было заметно, что он буквально поедает их глазами. Затем медленно поднял четыре пальца.

Четыре, пять, одна. Еще неделю назад это не имело значения. Тогда ему хватило бы всего одной лодки, которая доставила бы его назад. Но в глазах у него словно живописное полотно Бергсона стояла картина — мертвая женщина на булыжной мостовой. Река пристально смотрела на него, ожидая, что он скажет в ответ.

— Пять, — повторил Маус и снова показал все пять пальцев, а затем указал на пять стопок английских банкнот. — Здесь куча денег — geld — в этих пачках. Но лодок должно быть пять. Пять, — громко повторил он для пущей выразительности, чтобы голландец его понял.

Бурсма сначала пожал плечами, а затем кивнул. Пять, значит, пять.

— Не Англия, — сказал он, — Duitser, немцы, у них лодки, — и он издал губами звук, напоминающий фырканье. Маус понял. Моторные лодки. Морской патруль. Схаап упоминал про них тогда в Лондоне.

Маус положил в каждую стопку еще по пять двадцатифунтовых бумажек и посмотрел на Бурсму. Но голландец с горестным выражением на лице покачал головой.

— Дизель, — сказал он.

— Что?

— Дизель. Топливо. Для лодок.

Было заметно, что он потихоньку начинает терять терпение и что-то проговорил на голландском, обращаясь к Реке.

— Он говорит, что для лодок требуется топливо, — перевела она для Мауса. — Дизель придется покупать на черном рынке. Того количества, которое они приобретают по карточкам, не хватит, чтобы доплыть до Фризских островов, а оттуда до Англии. Не говоря уже о том, чтобы затем вернуться назад. И он прав.

Маус вздохнул, пересчитал оставшиеся банкноты в тощей пачке, добавил еще по пять в каждую стопку и вопросительно посмотрел на голландца. Пять стопок, по шестьсот фунтов в каждой. Маус произвел в уме кое-какие вычисления. На крошечном столике лежало двенадцать тысяч долларов. В итоге у него остается меньше пятидесяти. Деньги, которыми его снабдил Лански, казалось, утекали у него между пальцев, причем утекали с пугающей быстротой.