— И что это за имя такое, Маус? — спросила Река и ехидно улыбнулась. Эта ее улыбочка ничуть не украсила ее довольно некрасивое лицо. Нос длинноват, губы слишком тонкие. Темно-каштановые волосы, почти черные, длинные, по плечи, обрамляя лицо. Но ее глаза… В свете лампы эти темные глаза еще больше напомнили ему Лански — нет, дело даже не в цвете, а в том, как они как будто прожигали вас насквозь. — Потому, что ты хитрый, как мышь? Или потому, что трусливый? — уточнила она.

Он пропустил мимо ушей ее колкость и отплатил той же монетой.

— Спасибо за вчерашний день, — сказал он. Однако, похоже, она не поняла, что это были отнюдь не слова благодарности.

Впрочем, какая разница, была она на том поле или нет. Он задумался об этом лишь, когда они добрались до подвала. И, немного поразмышляв, пришел к выводу, что даже не появись она там, и пристрели он тогда всех четверых, в том числе и Рашель, ему бы ни за что не добежать до самолета прежде, чем немцы открыли стрельбу. Если задуматься, весь его план полетел к чертовой матери еще до того, как самолет приземлился. Потому что кто-то настучал немцам, и те были в курсе их прибытия.

— Да? — спросила она. Нет, от этой девицы просто так не отвяжешься.

— Спасибо, что вытащила меня из самолета, — пояснил он, на этот раз без всяких иносказаний.

— Маус, — произнесла она, словно пробовала имя на вкус. — Мыши обычно прячутся в траве, верно я говорю?

Он заглянул в ее пронзительные глаза, — что было сделать ничуть не легче, чем посмотреть в глаза Лански. Он слышал, как утром, после того, как они проснулись, она читала шему, да и накануне вечером тоже, прежде чем лечь спать «Sh'ma Yisrael Adonai Elohaynu Adonai Echad» — с этих слов на иврите она начала оба раза. Впрочем, он узнал молитву уже по самому первому слову — «шема». Он знал, как это будет по-английски: «Слушай, Израиль, Господь есть наш Бог, Господь един». В свое время мать вбила в него эти слова, когда он был еще маленьким ребенком. Он попытался улыбнуться ей.

Река улыбнулась в ответ. На этот раз в ее улыбке уже было больше тепла, и она осветила ей лицо. И вообще, если дать ей привести себя в порядок, она будет даже очень ничего.

— А почему тебя так назвали? — похоже, вопрос был задан вполне серьезно.

— Moyz? Знаешь это слово? На идише оно означает «мышь». Ты ведь знаешь идиш?

— Да, немножко.

— А еще оно означает «ас». В Америке этим словом называют все самое лучшее. Люди, на которых я работаю в Америке, они сказали, что я прирожденный стрелок. Ас. Moyz. Отсюда Маус. Ну как, теперь понятно?

По растерянному выражению ее лица было видно, что нет. Продолжая смотреть в эти пронзительные глаза, он напомнил себе, что предательница не она. И потому спросил:

— Кто-то предупредил их о нашем прилете. Иначе, как они догадались, где нас искать? Я имею в виду немцев.

Накануне тот же самый вопрос задали Каген и Схаап, однако ответ, который он услышал от Иоганнеса, его не удовлетворил.

Она быстро стрельнула глазами куда-то в сторону, мимо него. Было видно, что она не умеет лгать, и тем самым себя выдала. Маус тоже покосился туда, куда только что посмотрела она — на Аннье и Иоганнеса, своих друзей. Хотя кто знает, друзья ли они ей?

— Не знаю, мистер Вайс, — ответила она. Похоже, она так и не смогла заставить себя назвать его Маус. Как и Лански, подумал он.

Впрочем, сегодня ему известно гораздо больше, чем вчера, когда Иоганнес сказал ему лишь то, что в ряды участников Сопротивления затесался предатель. Неприятности начались две недели назад, пояснил он, но уточнять не стал, ограничившись лишь тем, что какая-то явка провалилась и они заподозрили, что немцы каким-то образом в курсе той информации, которую Схаап передал для них из Англии в Амстердам.

Маус подумал, что она скажет что-то еще, но в следующее мгновение Каген с грохотом вытащил на середину подвала деревянный ящик. Затем развернул карту и положил сверху.

— Подойдите ко мне все, — скомандовал он.

Маус помог Реке подняться на ноги. Ему было приятно ощущать ее руку в своей. Это напомнило ему, как тогда, возле канавы, она прижала свои пальцы к его губам. Они перешли на середину пола и сели. Каген стоял к ним лицом, заложив руки за спину. Впрочем, взгляд его был устремлен главным образом на Иоганнеса и Аннье. Глаза у девушки были красны от слез — она все еще продолжала горевать по своему пропавшему брату.

— Мы все здесь для того, чтобы захватить состав с евреями. Мы захватим поезд, а спасенных нами людей на лодках переправим в Англию, — он на минуту умолк и вновь посмотрел на Иоганнеса и Аннье. — Нам понадобится ваша помощь.

Каген говорил по-английски, Схаап переводил на голландский.

Маус почувствовал, как Река положила ладонь ему на запястье — сначала легкое прикосновение, но затем ее пальцы сжали ему руку. Он посмотрел на нее, но глаза ее были устремлены на Кагена. В сторону парочки голландцев она даже не посмотрела.

Первым заговорил Иоганнес. В его голосе слышалась злость и что-то еще.

— Это невозможно, — заявил он по-английски.

Да, начало не слишком вдохновляющее. Но, с другой стороны, разве он не того же самого мнения, что и этот голландец?

На тыльной стороне ладони у него две свежие раны, края которых сшиты белой ниткой. Как это похоже на железнодорожные пути! Река прикоснулась к шраму на собственном виске. А вдруг это знак?

Увы, из Америки, чтобы составить ей компанию, прибыло лишь два еврея. А ведь она рассчитывала на большее количество! Впрочем, тот, который называл себя Маус, был хорош собой, и она быстро забыла о своем разочаровании. Он был высок, темноволос, и темные волосы эти прекрасно оттеняли его лицо — сильный, волевой подбородок и румяные щеки. Его глаза, серые, как дым, хотя сейчас они казались темнее, смотрели из-под тяжелых век. И все-таки, этот красавчик был напуган. Как он тогда выскочил из самолета и нацелил пистолет на другого еврея, немецкого, а потом на нее, но в последний миг дрогнул и не стал стрелять. На его лице читался страх. Он тогда бросился назад к самолету, в надежде спастись бегством, подумала Река.

Второй еврей был еврей немецкий, и его акцент неприятно резал слух. Этого еврея красавцем назвать было нельзя. Он был ниже ростом, а его единственный голубой глаз резко выделялся на темном, покрытом густым загаром лице. Но как только Пауль Каген заговорил, Река тотчас забыла про его глаз и стала внимательно слушать, что он скажет.

Каген сказал, что они захватят поезд, поезд, в котором немцы будут перевозить евреев. Река почувствовала, как от его слов ей сделалось жарко. Частично причиной тому радость, что она получит возможность хотя бы косвенно отомстить за родителей, и одновременно с радостью злость. Где ты был, Пауль Каген, полгода назад?

— …не скажешь нам, когда вы это сделаете? — спросил Иоганнес. Задумавшись, Река пропустила начало вопроса.

Каген покачал головой.

— Никаких подробностей. И тем более не сейчас. Если вы даете согласие, тогда да.

Высокий блондин-голландец, Кристиан, перевел для Аннье его слова.

— Вы нам не доверяете, — ответила ему Аннье. Кристиан перевел ее ответ для гостей из-за океана на английский.

— Нет, — честно признался Каген.

Отлично. Каген не должен им доверять. В особенности Аннье. Возможно, Иоганнес вчера был прав, сказав что Сопротивление — это решето, сквозь которое информация протекает словно вода, и нечему удивляться, что на польдере их уже поджидала полиция. Легавым уже было известно и про самолет, и про его пассажиров. Возможно, предатель где-то совсем рядом. Впрочем, доказательств у нее пока не было.

— Увести состав, набитый до отказа евреями? — уточнил Иоганнес. — Но с какой целью? Да ведь это чистой воды безумие!

И тогда Каген рассказал им, что на самом деле происходит на Востоке. Он нарочно говорил короткими предложениями, чтобы Кристиану было легче переводить. Его рассказ был еще даже более неправдоподобным, чем мамины сказки про Голема, которые та рассказывала ей в детстве на ночь.