Сквозь сон Владислав Сергеевич слышал топот, словно кто-то бегал и скакал неподалеку, вокруг его палатки. Можно сказать, топот копыт слышал… Слышал смех и даже хохот! И обонял при этом Владислав Сергеевич какой-то странный запах, нечеловеческий. Не то чтобы звериный, но явно запах животного…

Или все это ему снилось?

Когда Владислав Сергеевич наконец проснулся — верней сказать, очнулся от своего тяжкого сна — и вылез из палатки, взору его предстала довольно необычная картина. Зина, Валя и Наташа, обвитые венками и гирляндами из каких-то цветов, бегали по траве. Собственно, кроме венков, на девушках больше ничего и не было.

Владислав Сергеевич тряхнул головой, прогоняя остатки дурного сна. Но сон не прогонялся. А Зина, Валя и Наташа продолжали бегать и хохотать. Сон, по-видимому, продолжался.

И следовало признать: это продолжение отнюдь не казалось Кленскому неприятным. Назвать же этот сон дурным просто язык не поворачивался. Школьницы были и впрямь прекрасны.

«Однако… — тем не менее озадаченно пробормотал Кленский. — Разве можно школьницам столько пить?»

Из соседней палатки в ответ на его бормотание высунулась голова.

Это был студент Саша. Но в его лице сейчас почему-то уже было совсем мало человеческого… Тупой вздернутый нос, узкий лоб, острые мохнатые ушки, козлиная бородка, расположение глаз — все это напомнило Владиславу Сергеевичу некое популярное в народе животное…

Голова между тем снова исчезла.

— Нет, нельзя школьницам столько пить! И студентам нельзя… Никому нельзя столько пить… Но сколько? Сколько же можно пить школьницам и студентам? На этот вопрос, увы, наука не дает четкого и ясного ответа… — пробормотал опять Владислав Сергеевич.

В ответ голова высунулась снова. И вдруг вполне внятно сказала Кленскому:

— Бэ-э…

— Что значит это ваше «бэ-э»? — изумился Кленский.

— Бэ-э… — повторила голова.

— И потом… почему вы так выглядите? Право, Саша… Просто морда какая-то, а не физиономия. Тупой вздернутый нос, острые мохнатые ушки, козлиная бородка…

— Бэ-э… — упрямо повторила морда.

«Как же я напился!» — с искренним огорчением подумал Кленский.

Увы, давняя слабость, с которой Владислав Сергеевич полжизни с переменным успехом боролся, то побеждая, то сдаваясь, опять дала о себе знать.

Бахус мог быть доволен…

Корридов тоже: Кленского уже не волновало отсутствие Филонова.

Вообще, после исчезновения тела Нейланда это было уже привычно: все могло исчезнуть.

Зыбкость действительности наблюдалась необыкновенная.

К тому же, казалось Кленскому, теперь он пребывал в каком-то ином измерении. И все его убеждения, привычки, правила, повадки его прежней жизни больше не действовали. В нем, этом ином измерении, Кленского уже ничто почти не волновало.

В нем, этом ином измерении, в девять утра на пронзительно синем небе была видна — на некотором удалении от солнечного диска — луна!

Слева солнце, справа луна.

Наблюдая это явление, Кленский лениво возлежал в траве среди метелок ковыля, и только белый след от самолетика над головой вдруг немного напомнил Кленскому о том, что он может бросить всю эту мороку, взять билет на такой вот самолетик — и забыть!

Просто забыть обо всем, что здесь происходит.

Увы, он уже не мог этого сделать.

Между тем с наступлением жары с Прекрасными Школьницами стало твориться что-то невообразимое… Они все время возились в своей палатке, похохатывали, похотливо визжали.

Присутствие студентов, кажется, действовало на них совершенно определенным образом. Самые простые вещи — типа «надо помыть посуду» — понимались девушками с трех раз. Поскольку глаза им явно застилала пелена каких-то сексуальных мечтаний.

За обедом, сидя за несколько опустевшим столом, Вера Максимовна обратила на это внимание Кленского: мол, не случилось бы чего с девчушками!

Но Кленский, занятый мыслями об ускользающей зеленоглазой Вите, только отмахнулся. Он сказал, что Вера Максимовна отстала от жизни и что теперь школьниц даже в пионерский лагерь отправляют с презервативами. Зубную пасту родители еще забывают иногда положить в рюкзачок, а «это» уж никогда.

Однако он не мог не признать, что Китаева верно улавливает суть происходящего… Прежде студенты-второкурсники на Прекрасных Школьниц не обращали внимания. Теперь же у ребят словно начался гон, как у оленей. Особенно оживился Миха.

— Мы должны серьезно поговорить с молодежью! — продолжала донимать журналиста Китаева.

— Оставьте…

— В отсутствие Корридова, как взрослые серьезные люди, мы просто обязаны остановить это безобразие, Владислав Сергеевич!

— Ну, хорошо… — нехотя согласился Кленский. — Подождите… одну минуточку!

Он нырнул в палатку и приложился к заветной фляжке с коньяком.

— О’кей! — бодро отрапортовал он, возвращаясь к Вере Максимовне. — Я готов говорить с молодежью!

Девушек они нашли в лесу неподалеку. Они возлежали на изумрудных пышных мхах. Минимум одежды… Лишь какой-то поясок вокруг талии Зины — только и всего.

Правда, Дашенька была в каком-то сарафанчике — она пристроилась неподалеку от прекрасного трио, поджав целомудренно коленочки.

— Пристыдите их! Срочно! И заставьте вернуться на работу! — грозным шепотом потребовала Вера Максимовна у своего спутника.

Но Кленский, заглядевшись на представшую его очам картину, выслушал ее рассеянно.

— Хорошо… — угрожающе произнесла «руководительница юных археологов». — Тогда я сама! Я сама с ними поговорю!

— Зина! Это черт знает что! — энергично начала она.

В ответ Зина, до того прозрачно и безразлично смотревшая на Кленского и Веру Максимовну, усмехнулась и приподнялась на изумрудных пышных мхах.

Опираясь на округлый беломраморный локоть, девушка продолжала усмехаться…

Но в уголках ее губ вдруг обозначилась свирепость. А поясок, обвивающий ее дивную талию, вдруг зашевелился, превращаясь в змею.

Змея высунула раздвоенный язык и зашипела…

— Вакханки! — озаренно воскликнул Кленский, любуясь опоясанной змеей Зиной.

— Какие еще вакханки? — изумилась Вера Максимовна.

— Разве не видите? — продолжал восхищаться Кленский. — Только вакханки опоясываются змеями… Это истинные менады, опоясавшиеся змеями.

— Распоясавшиеся! — парировала гневно Вера Максимовна.

Змея на Зининой талии снова высунула раздвоенный язык и зашипела на Китаеву.

— Вряд ли это ужик… — ухмыльнулся Кленский. — Натуральная гадюка!

Вообще в благодушно размягченном сознании Кленского все как-то спуталось. Опьянение Владислава Сергеевича было бархатным, сладостным. Чувствовал он себя весело и легко. И метаморфозы, случившиеся с «девчушками», в отличие от Веры Максимовны, отчего-то нисколько его не пугали.

— Ды вы пьяны, Владислав Сергеевич! — набросилась на него Китаева.

— Да, я пьян, — сдержанно, с чувством собственного достоинства произнес Кленский. — Бахус тоже всегда пьян. Но… — Кленский покачнулся.

— Что — но?

— Но в определенные моменты его опьянение, заметьте, имеет вдохновляющую силу! Силу, которая помогает открывать тайны бытия! И я… Я их сейчас вам открою… — заплетающимся языком пообещал он.

— Открывайте! — рявкнула Китаева. — Что все это значит?

— Вы же видите, дорогая, эту дивную талию обвивает змея. Когда вакханки спят на мхах, змея их охраняет. А как, заметьте, они одеты…

— Да они вообще раздеты!

— Вот именно. Типичный наряд менады, вакханки. Перед вами древнейшая мистерия, дорогая Вера Максимовна…

— Мистерия? Да что за капустник устроили эти нахалки?! — возмутилась Вера Максимовна. — С Дашеньки пример бы брали. Девочка прикрыла все, что следует! А эти — совсем стыд потеряли! Да я им такие характеристики в школу напишу! Да я…

— Осторожнее! — шепнул Кленский, наклоняясь к уху Китаевой. — Они довольно свирепы.

— Что?!