— Поразительно, как хорошо на тебе сидит костюм, — сказала Пит, всегда готовая заполнить паузу каким-то замечанием, чтобы вселить в мать уверенность.

Беттина улыбнулась.

— Ты очень добра, прислав мне его, Пьетра. У меня так давно не было такого красивого. Я не заслужила этого.

— Конечно, заслужила, мама. Это и еще больше…

Беттина протянула руку и откинула назад густые темные волосы дочери и одобрила прекрасно сшитый шерстяной костюм в черно-белую клетку.

— Ты тоже очень хорошо выглядишь, хотя, может быть, немного серьезна. У нас здесь будет вечеринка, да…?

Пит улыбнулась.

— Да, мама. Благодарение — это своего рода вечеринка.

Их проводили к столику, накрытому на двоих в эркере, выходящем на гавань, несомненно, одному из лучших в ресторане. Пит подозревала, что это дело рук доктора Хаффнера.

Когда они дожидались, пока их обслужат, Пит заметила, как ее мать оценивала каждую деталь сервировки стола, как провела кончиками пальцев по бледно-розовой скатерти, как заблестели ее глаза при виде хрустальных бокалов.

— Красиво, не правда ли? — спросила Пит.

— У них тоже было такое полотно и серебро, — ответила Беттина.

— У кого, мама?

Беттина посмотрела на нее, потом быстро тряхнула головой, словно отмахиваясь от темы разговора.

У столика появилась молодая официантка в костюме пилигрима[18] с меню и картой вин, налила им клюквенного сока и с улыбкой удалилась.

— Посмотри, мама, — сказала Пит, изучая меню, написанное на плотной веленевой бумаге прекрасным каллиграфическим почерком, — это комплексное меню, за нас уже все решили. Как будто мы едим дома. — Глаза пробежали всю карту. — Вот так-так! Они собираются вывезти меня отсюда на тележке.

Глаза у Беттины округлились, когда она изучала список блюд, которые подадут вместе с традиционной индейкой.

— Так много, — тихо проговорила она. — Слишком много.

Пит уловила некоторую неловкость и небрежно заметила:

— На День Благодарения всегда слишком много еды, мама. Это торжество изобилия. Но тебе необязательно есть все.

Взгляд, брошенный Беттиной на Пит, показался необычайно скептическим.

— Посмотрим, — проговорила она.

Пит почувствовала еще одну вспышку тревоги. Ответ был произнесен с оттенком угрозы. Однако у мамы всегда были странные замечания, напомнила себе Пит. В целом она, кажется, была довольна, что было важно. Услышав, как мать начала тихонько напевать мотив, который играл пианист, Пит почувствовала себя лучше. Чтобы отвлечь себя от пристального наблюдения за матерью, Пит оглядела зал.

Почти сразу же ее взгляд упал на столик рядом с камином, где сидели двое мужчин — те самые, которых она видела пару недель назад на пляже, один светлый и хрупкий, другой плотный с темно-каштановыми волосами. Сегодня на обоих были слаксы, блейзеры и галстуки. Но Пит вспомнилась выцветшая военная куртка, которая была на темноволосом мужчине. Блондин смотрел в ее сторону, и их взгляды встретились. Он широко, радушно улыбнулся ей, заметив его улыбку, темноволосый тоже повернулся. Когда Пит улыбнулась в ответ, ее опять поразила суровая красота второго мужчины, но его приветствие было гораздо более сдержанным, чем его спутника, намек на улыбку и вежливый кивок, нельзя сказать, что неприветливый, но очень сдержанный. Он ведь ветеран, вспомнила Пит; вполне объяснимо, что он отгородился защитной раковиной.

Спустя мгновение он отвернулся от нее, возобновляя прерванный разговор.

Внимание Пит вновь обратилось на мать. Беттина пристально смотрела на вид за окном. Пит заметила, что она даже слегка приподняла стул, чтобы приблизиться к окну, словно напуганная таким большим числом людей в комнате вокруг нее.

Пит подыскивала какие-нибудь успокаивающие слова, но не успела произнести их, как пианист в соседнем зале заиграл прелестную мелодию «Потанцуем», и Беттина сразу же просияла.

— Ах, та песня. Она напомнила мне о твоем отце.

Пит улыбнулась.

— Как, мама?

— Он повел меня в кино на Бродвее посмотреть «Король и я», как только фильм вышел, — так давно это было. Когда вернулись домой, он все еще был полон музыки. Он начал петь эту песню, танцуя со мной по гостиной, будто это он был король Сиама. — Она посмотрела на Пит сверкающими глазами. — Это было за девять месяцев до твоего рождения.

Воспоминания, игривые намеки — точно так же вела бы себя в этой ситуации любая другая женщина, подумала Пит. Если мама может не бояться воспоминаний, значит, она обязательно поправится.

— Когда-то твой отец был так добр ко мне, — продолжала Беттина. — Очень жаль, что он не мог приехать сегодня.

Пит собиралась найти какое-то оправдание ему, но Беттина добавила:

— Я его, разумеется, не виню. Он знает, что я мразь.

Пит онемела, мысли бешено неслись в голове. Как ей ответить? Посмотрев через стол, она увидела, что мать по-прежнему безмятежна, слегка улыбаясь, смотрит в окно. На какое-то мгновение Пит засомневалась, что правильно расслышала.

— Но я так голодна, — прошептала Беттина. — Если только я смогу поесть, я сделаю все, что они захотят.

— Мама, с тобой… все в порядке? Если тебе здесь не нравится, мы можем уйти.

Беттина опять посмотрела на нее. Глаза неестественно блестели.

— Конечно, я должна остаться. Я так хочу есть. Постоянно.

Пит поняла, что сейчас происходит. Благодарение, с его обещанием изобилия, напомнило Беттине то время, когда она вынуждена была существовать на рационах и объедках. Пит могла только надеяться, что так же быстро, как мать погружается во мрак, так же быстро она может выйти из него. Конечно, не поможет, если увести ее, лишить праздника.

Спустя несколько минут прежнюю мелодию сменили величественные ритмы традиционного гимна в честь Дня Благодарения, и хор поющих голосов стал разливаться по всем залам.

— Мы собрались вместе, чтобы попросить благословение Всевышнего…

Потом появилась процессия, официанты и официантки, все одетые в пуританские черно-белые одежды, с красиво расставленной на подносах едой. На серебряном блюде во главе процессии была необыкновенно большая индейка, ее золотистая грудка блестела, ножки украшала белая гофрированная бумага. Ее нес на подносе на поднятых руках молодой официант в костюме пилигрима — широкие черные брюки, черный сюртук, застегнутый на все пуговицы, и широкий крахмальный белый полотняный галстук.

Все зааплодировали, когда процессия извивалась змеей вокруг столиков, официанты пели гимн.

— …он спешит и карает Своей волей, чтоб знали… злой гнет нужды прекратится…

Пит услышала, как ее мать тихонько подпевает на голландском. Из праздников в честь Дня Благодарения много лет назад, еще до болезни Беттины, Пит помнила, что за основу гимна была взята старая голландская мелодия, которую ее мать слышала сотни раз в детстве, когда ее играли церковные колокола недалеко от их дома в Роттердаме.

Беттина пристально следила за извивающейся колонной одетых в черное официантов и официанток. Когда процессия приблизилась к их столику, Пит поняла, что состояние матери изменилось, она помрачнела. Пит на мгновение увидела внезапно вспыхнувшую панику в глазах матери, до того как официант с индейкой стал обходить их столик.

И тогда произошло нечто страшное: за считанные секунды с трудом установившаяся связь Беттины с реальностью распалась. Она упала на колени перед молодым официантом, целовала его туфли с пряжками, затем подняла голову, глядя огромными синими глазами на его изумленное лицо, и начала что-то говорить по-голландски.

Пение оборвалось. Все в зале замерли в шоке. Пит огляделась, мгновенно сраженная видом матери, покорно обхватившей ноги официанта и быстро бормочущей голландские слова. Нет, вдруг дошло до Пит, она достаточно много слышала голландскую речь, чтобы понять, что это что-то другое. Немецкий. Но она никогда не знала, что мама говорит на нем. Где она…?

Но вопрос вылетел из головы Пит, когда ее мать изменила позу. Отпустив официанта, она откинулась назад на бедрах, залезла под юбку и начала тянуть нижнее белье, словно собираясь раздеться.