– Длинное и довольно нудное предисловие, – сказал я.

– Согласен. – Чернышев с силой ударил ладонью по столу. – Вот японский траулер перевернулся, Паша. Как думаешь, кто виноват?

– Капитан, конечно.

– Обывательская глупость. – Чернышев сжал в ниточку и без того тонкие губы. – В Мировом океане, по данным Ллойда, гибнет ежегодно тысячи две судов. Так что, их капитаны – поголовно индюки? Капитаном лишь бы кого не поставят, капитан – это моряк с большой буквы, Паша. А рыбак, запомни, – трижды моряк! Если у тебя мозги не бараньи, поймешь, что я не набиваю себе цену. Мы не вылезаем из штормов, от которых сухогрузы и пассажиры драпают без оглядки, их капитаны в накрахмаленных рубашках щеголяют, а нам исподнее сменить некогда, помыться нечем: промысел, рыба идет навалом, а пресной воды кот наплакал, стаканами выдаем… Встречаются два капитана, один щеголь, в белом кителе на мостике, в салон к пассажирам войдет – морской волк, гром и молния! – а у другого руки как кувалды, огрубевшие от подвахт, мужик неотесанный по сравнению с тем! Чернорабочие мы в море, зато знаем его, поверь, получше других… Японцы – рыбаки отменные, это еще очень разобраться нужно, кто виноват…

– Так кто же все-таки?

– Может быть, не кто, а что. – Чернышев задумался, закурил. – Слишком быстро обледенел и потерял остойчивость. Бывает, Паша, люди делают все, что в их силах, а сил не хватает, и чуда никакого не происходит… Ладно, все это и в самом деле предисловие. Полчаса назад я беседовал по радиотелефону со своим опекуном.

– С Васютиным, капитаном спасателя?

Чернышев кивнул:

– Мы старинные друзья, водой не разольешь – как двух сцепившихся кобелей. Так он напомнил про свои полномочия и потребовал, чтоб мы шли в укрытие.

– Разве он имеет право приказать?

– Приказать, пожалуй, нет, а вот переложить на меня ответственность – вполне. Разговор-то занесен в вахтенный журнал.

– Как же наш эксперимент?

– А Васютину на него начхать, ему главное, чтоб мы целее были. За эксперимент с него не спросят, а за наше драгоценное здоровье шкуру спустят.

– И что же вы ему ответили?

– Погоди. – Чернышев загасил сигарету и прикурил другую. – В связи с этим, Паша, возникает, как ты пишешь в газете, морально-этический вопрос. Помнишь, Перышкин на собрании спросил, сколько льда мы можем набрать?

– Вы ответили, что не знаете.

– Я и в самом деле не знаю. А теперь представь себе, что я ослушался товарища Васютина и погубил корабль. Кто будет виноват?

– Вы.

– Правильно. А если подчинюсь и уйду в укрытие, чтоб товарищ Васютин спал спокойно, кому воткнут шило за сорванный эксперимент?

– Вам.

– Умница! – Чернышев чмокнул губами. – Догадайся, что ответил своему старинному другу?

– Послали его подальше.

– Ясновидец! – выдохнул Чернышев. – Я тебе потом напомню, дашь автограф. Однако темный лес только начинается. Мой разговор на мостике слышали, а раз так, весь экипаж знает, что «хромой черт» будет набирать лед, и шлет в мой адрес самые наилучшие пожелания. Теперь так. На борту, не считая меня, двадцать четыре человека. Ну собой – дело ясное, а другими я имею право рисковать? Тобой, Зиной, Лыковым? Подумай и скажи.

– Щепетильная ситуация.

Чернышев выразительно посмотрел на меня.

– Я знал, на что иду, – быстро добавил я. – И другие тоже.

– Спасибо, утешил… Значит, так?

– Значит, так.

– Нынче ведь не война, Паша, – неожиданно мягко сказал Чернышев. – Тебе хорошо – бобыль, пустоцвет, а Лыкова шесть человек ждут на берегу.

– Тогда выходите из шторма. – Я развел руками: – Не пойму, чего вы хотите.

– Хорошо быть на свете нейтральным пассажиром, – позавидовал Чернышев, вставая. – Ни хрена ты не понял, Паша… Ишь раскачало! К себе спускайся, на мостике и яблоку упасть негде… Стой, забыл! Окалываться начнем – послать за тобой али приказать не беспокоить корреспондента?

– Не будь вы, Архипыч, капитаном… – И я захлопнул за собой дверь.

Озадаченный и злой, я спустился по трапу и хотел пройти в свою каюту, но меня перехватил Никита.

– Выгнали? – спросил я.

– Лучше звучит «предложили удалиться», – невозмутимо ответил Никита. – Они намекнули, что без цыплят обойдутся. Так что прошу в наш курятник.

Цепляясь за все, за что можно было уцепиться, мы пробрались в салон и уселись в кресла. Судно стремительно взмывало вверх, на мгновение, казалось, застывало и столь долго падало обратно, что замирало сердце.

– Кто-то хочет вдавить нас в море, – сказал я. – Тяжелой лапой.

– Хорошее сравнение, – похвалил Никита. – Запишите, вам потом за него заплатят.

– Идите к черту, и без ваших шуточек тошно.

– Помогает. – Никита достал из кармана валидол. – Хотите?

– Самообман…

Я, однако, взял таблетку и сунул под язык. Организм мой слегка взбунтовался: подташнивало и болела голова.

– Что он вам заливал? – слишком уж равнодушно спросил Никита. – Наверное, как любит штормовать и бороться со стихией, – догадался он.

– Даже речи об этом не было, – сказал я. – Мы решали кроссворд.

– Все решили?

– Нет, одно слово осталось: спортивная игра из шести букв, начинается на «ф» и кончается на «л».

– Трудное слово, ничего похожего не слышал.

– Вот мы на нем и споткнулись.

Скрывая разочарование, Никита стал протирать очки. Без них его глаза казались совсем не плутовскими, скорее беспомощными. В сущности, он еще мальчишка, хотя и аспирант. Впрочем, мальчишка, а осмотрительный, из тех, кто не любит делать ошибок, – рационалист: станет зятем Корсакова, легко пойдет по проложенной лыжне. Кто знает, может, это и будет первая его ошибка. Жениться нужно на ровне, расчет никого счастливым не делал. Ладно, не мне мораль читать, мой-то опыт наверняка ему не пригодится. Я подумал о том, что уже полночь и самое время завалиться в постель, но разве в такую ночь уснешь?

– Вы правы, заснуть не удастся, – сказал Никита.

– Черт возьми, – удивился я.

– А вы сначала закрыли глаза, потом открыли и чуть развели руками, – весьма довольный эффектом, пояснил Никита. – Люди почему-то склонны видеть чудо там, где имеет место элементарная наблюдательность. И вообще им всегда, во все времена очень хочется какого-нибудь чуда, недоступного их пониманию. Отсюда в прошлом Зевс и Дажбог, а сегодня летающие тарелки. Сыграем партию?

– Боюсь вам проиграть, голова побаливает.

– Вы боитесь другого. – Никита сделал умное лицо. – Шторма и всех сопутствующих штучек.

– Еще чего!

– Зря храбритесь, Павел Георгич, это от незнания. Я же не боюсь признаться, что мне не по себе, мы уже тонн двадцать набрали.

– Не так уж и много.

– Опять от незнания, – строго указал Никита. – Во-первых, в шторм это довольно много, и, во-вторых, Чернышев решил не окалываться.

– Почему же?

– Говорит, что людей может смыть за борт, не хочет рисковать.

– Значит, так и есть.

– Лукавит! Бороться за живучесть судна нужно в любую погоду. Просто хочет набрать побольше льда.

– В этом тоже есть логика, – сказал я.

– Только не в шторм.

– Но другие, которых мы собираемся учить, именно в шторм могут подвергнуться обледенению!

– Каковы бы ни были результаты нашего эксперимента, первую нашу рекомендацию я могу сформулировать заранее: при штормовом предупреждении немедленно покидать зону обледенения.

– А что думает ваш шеф?

– Своего мнения Виктор Сергеич не скрывает: из шторма нужно выходить. Наша остойчивость уже нарушена, случись что с машиной – и неминуемо развернет лагом к волне. Догадываетесь, что произойдет в этом случае?

– Догадываюсь, меня уже Перышкин просвещал. А Корсаков высказывал свое мнение Чернышеву?

– Дважды и во всеуслышание.

– А Чернышев?

– Пропустил мимо ушей. Вру, один раз он все-таки отреагировал. – Никита скорчил гримасу, сжал губы и проскрипел голосом Чернышева: – «Какие брюки посоветуете шить, Виктор Сергеич, узкие или широкие, а то до нас, глухой провинции, моды доходят с опозданием!»