И тут прозвучала тревога.
Как опытный хирург лёгким ударом ставит на место вывихнутый сустав, так резкий сигнал тревоги в мгновенье концентрирует все мысли и чувства пожарного: как можно быстрее привести себя в порядок и занять своё место в машине. Все, что было до сигнала тревоги, — суета суёт; тревога — точка отсчёта, с которой пожарный начинает борьбу за секунды: не секунды спринтера, приносящие ему лавровый венок, а мгновенья, каждое из которых оценивается в человеческую жизнь. Чья она, эта жизнь — неизвестно: может, безымянного человека, которого пожарный вынесет из огня, а может — самого пожарного.
Поэтому с момента сигнала тревоги — шутки в сторону. Отныне, до самого возвращения с пожара, улыбок больше не будет — если, конечно, тревога не учебная…
Учебную пожарный нюхом чувствует, это была боевая.
Командовать во время тревоги не надо, каждый обязан знать, что ему делать. Кто стоял ближе к люку, скользнул по шесту вниз, другие затопали со второго этажа по лестнице. Раз — каска на голове, два — боевка надета, три
— пояс с карабином вокруг талии — и по машинам. Распахнулись створки ворот, машины выползли во двор и рванулись одна за другой на улицу.
С момента сигнала тревоги до выезда — сорок четырв секунды, привычно отметил Гулин. Его рекорд был тридцать пять, но и сорок четыре тоже совсем не плохо. Жаль, что люди, которые острят и анекдоты сочиняют, не видят, как пожарные выезжают по тревоге… Через три, три с половиной минуты будем на месте, и за эти минуты нужно привести себя в боевую готовность.
Четыре красные машины, весь боевой расчёт караула, мчались по расчшценной от снега главной магистрали города, рёвом сирен предупреждая водителей всех видов транспорта и пешеходов: «Будьте осторожны! Дайте дорогу!» Впереди автоцистерна (две с половиной тонны воды), в кабине — водитель, Гулин, связной Гриша Локтев и в задней кабине четверо; за цистерной автонасос, насосно-рукавный автомобиль, и в нем девять человек; автомобиль газодымозащитной службы — газовка, и в ней отделение газодымозащитников, тоже девять человек, и замыкала колонну автолестница, ведомая Потапенко, рядом с которым сидели двое — им лестницу устанавливать и выдвигать. Итого двадцать пять человек — полный боевой расчёт, ибо в этот день никто не болел и не был в отпуске.
Только что ржали до слез, думал Гулин, а теперь небось молчат — не к тёще на блины едут, а на пожар, и не куда-нибудь, а на высотку. Сам Гулин в дороге всегда молчал, чтобы в короткие минуты пути отключиться от всего ненужного, перестроить свою психику. По опыту знал, что эти минуты самые волнующие, потому что ничто другое так не воздействует на нервную систему пожарного, как неизвестность. Конечно, опасность тоже влияет, но неизвестность куда сильнее. Как в книгах про фронтовиков — пока не увидишь врага. Увидишь, вступишь в бой — в бою думать о собственной судьбе некогда, там тобою овладевают совсем иные чувства, и только, когда бой заканчивается, позволяешь себе подумать: ну, пронесло на этот раз, и спасибо. А в дороге нужно молчать, накапливать в себе силу и злость, готовность увидеть самое худшее, доложить о прибытии, получить от штаба приказ и пойти в атаку.
— Вот шмякну тебя… — выругался водитель, обгоняя заюливший «Запорожец» и грозя ему кулаком.
— 13-я, полный боевой расчёт на Некрасова, 21, — слышалось по радиосвязи. — …Некрасова, 21…
На пожар высылались все новые подразделения, и Гулин вдруг весь напрягся, даже похолодел: ведь он — ближе всех, он — первый! Первый!
С того смехотворного случая, с мансардой, прошло лет восемь. Не раз с той поры ему приходилось быть первым РТП, но все это были не очень серьёзные пожары; в пожарах более сложных он всегда оказывался подчинённым, выполнял приказы, и, как считалось, исполнял их отменно. Но — исполнял!
Информация была скупая, он ещё не знал подробностей, но кожей чувствовал, что на сей раз дело очень трудное — и ему быть первым РТП. Пусть несколько минут, пока не приедет начальство, но все равно — первым.
Он представил себе Дворец искусств, в котором часто проводил учения, и по спине снова пополз холодок: только бы горели не нижние этажи! Ветер, как назло, северный, в самый фасад Дворца, пламя с нижних этажей пойдёт наверх, да ещё подвалы там — не подвалы, а катакомбы, врагу их тушить не пожелаешь: гаражи, склады…
Сейчас, совсем немного, и он появится… вот за этим кварталом… Уже тянет дымом, высотка — как дымовая труба, тяга там огромная… Люди бегут, в мороз и ветер многие без пальто и шапок — оттуда? Машина круто свернула налево, на улицу Некрасова — вот он!
— К центральному входу! — Гулин выпрыгнул из кабины на заснеженный асфальт, отбросил от себя какогото гражданина (вцепился в него с криком: «Людей спасайте!») — и начал оценивать обстановку.
Из окон Дворца искусств начиная с пятого этажа вырывалось пламя и валил дым. Сначала Гулину показалось, что все здание объято пламенем, но он тут же сообразил, что высотная часть, водружённая, как огромный куб, на десятиэтажное, стометровой длины, основание, не горит — не дошёл туда огонь. Полыхают с пятого по восьмой этажи, выше — только дым… Но что его ошеломило — так это неумолчный гул, не такой, как на стадионе, когда атакует любимая команда, а какой-то непонятный, абсолютно неуместный в центре города, неумолчный, грозный и страшный гул.
Это кричали люди. Одни высовывались из окон, другие уже стояли на подоконниках, молили о помощи, кричали и те, кто уже выбрался вниз, на асфальт, словно криком своим облегчали душу тем, кто остался, — и это было страшнее всего: слившиеся в один сплошной гул вопли сотен людей.
Несколько мгновений Гулин стоял и впитывал в себя впечатление: эмоции
— побоку, профессионалу эмоции вредны. И передал в радиоцентр: «Прибыл к месту вызова, Некрасова, 21, из окон пятого и вышележащих этажей до высотки пламя и дым, большое количество людей просит о помощи, приступаю к спасению, пожару номер пять! Пожару номер пять!»
И, убедившись, что понят правильно, приступил к руководству тушением пожара. Через несколько минут уже будет другой РТП, но сейчас РТП — он. Так и будет впоследствии проходить по всем документам: лейтенант Гулин первый РТП на Большом Пожаре.
— Всем разойтись! — бешено закричал он в толпу окруживших его растерянных, с безумными глазами людей, и — трём подбежавшим милиционерам:
— Помогай, братва, всех зевак — к дьяволу! Командиры отделений ко мне!
Теперь важнее всего правильно поставить задачи. Двадцать пять человек
— это не шутка, двадцать пять многое могут сделать. Как «Скорая помощь» — первый укол, а потом уже все другое.
Взгляд на фасад: больше всего людей просит о помощи с правого крыла, туда — автолестницу. Над центральным входом, на уровне четвёртого этажа, большой бетонный козырёк, туда — трехколенную десятиметровую лестницу и штурмовки. Других средств спасать с этажей пока что нет, но вот-вот придут, по пятому номеру придёт все, что есть в городе и области. Автонасос немедленно поставить на гидрант и проложить магистральную линию — уже прокладывают, без команды, молодцы! И линию от автоцистерны тянут — тоже без команды, вот что значит выучка! Пятерых газодымозащитников со стволами Никулькин поведёт на автолестницу, остальных взять с собой на разведку через центральный вход…
— Задачи ясны? Вы-полнять!
Взглянул на часы, было 18.25. С этой минуты началась атака на Большой Пожар.
Из объяснения на имя начальника УПО полковника Кожухова:
«…Лейтенант Гулин приказал мне развернуть лестницу у правого крыла. Я говорю, там стоянка и личные машины, а л-т Гулин приказал: „Сбрось их к чёртовой бабушке!“, что лично я считаю мудрым и правильным, потому что если эти собственные машины не сбросить, то где разворачивать лестницу? А когда я сказал л-ту Гулину, что эти сброшенные собственники за горло возьмут в смысле возмещения убытков, л-т Гулин справедливо послал меня и велел выполнять, что считаю мудрым и правильным.
Ст. сержант Потапенко И. И.
