— Здесь… Только папа еще на работе.

— Не беда, встречусь с тобой и с твоим братцем, — сказал Ветров, не раз видевший мичмана с детьми.

Брат, в протертых на коленях колготках, не обращая ни малейшего внимания на гостя, упорно бил игрушечным автомобилем по кухонному столу, на котором сестра готовила нехитрый ужин — намазывала маслом хлеб. На замурзанном лице мальчика не просохли слезы.

— Кто тебя обидел, герой?

Молчание и стук, стук и молчание…

— Он мои тетради цветными карандашами разрисовал, — обиженно проговорила девочка.

— Какая же «награда» досталась ему за это? — поинтересовался Ветров, незаметно разглядывая кухню, коридор и угол комнаты, что виднелся за приоткрытой дверью. На полу бумажки, лоскуты, в комнате тоже лоскуты, на кухонном столе пирамида немытых тарелок, в миске почерневшая высохшая картошка.

— Какая? — Девочка, вытянув от чрезмерного старания губы, намазывала ломоть так, чтобы все масло с ножа оставалось на хлебе. — Поколотила его!

— Такого маленького? — Ветров укоризненно покачал головой.

— Да-а, ма-а-ленького! — протянула девочка. — Генка, знаете, какой сильный?.. Так меня ударил!

— Выходит, обменялись любезностями? — усмехнулся Ветров.

— Вот!.. — пробасил Генка, вскинув вверх сжатый кулачок, и исподлобья, с вызовом посмотрел на сестру: — Дуйя!.. Ка-ак дам!

— Это уж ни к чему. — Ветров строго погрозил пальцем. — Разве можно старшую сестренку так называть? Ее уважать надо.

— Ду-у-йя!

Видя, что упрямца не переубедишь, Ветров сменил тему:

— Где ваша мама?

— Умотала! — словно отрезал Генка грустным голосом и со всхлипом вздохнул.

— Как-как?..

— У-мо-та-ла! — по складам повторил Генка непонятливому дяде.

— Мама уехала в город к подруге, — пояснила девочка.

— Когда?

— Вчера вечером, — последовал равнодушный ответ, и тонкие покрасневшие пальчики, подхватив оборку сарафана, начали вытирать братишкин нос, что вызвало у того бурное недовольство: в ход немедленно был пущен автомобильчик, колотивший теперь по рукам сестры.

Ветров положил ладонь на теплую шелковистую головку мальчика. Тот сразу сжался и притих.

— Как тебе в садике, нравится?

— На него Зоя Александровна опять жаловалась! — кипятилась сестра.

— Что ж ты натворил?..

Нос захлюпал сильнее, на ручонках, которые его вытирали, потянулись мокрые следы.

— Он там всех по голове игрушками бьет! — продолжала безжалостно аттестовать брата девочка.

— Нехорошо! Ты ведь сильный, Генка, а сильные всегда добрые и справедливые, защищают слабых.

— А… А они пейвые!

— Вот оно что! — Ветров словно бы соглашался с Генкой. — Тогда надо разобраться. Для этого у вас воспитательница Зоя Александровна, ты к ней и обращайся. Ладно?..

— Я-а-дно! — важно протянул бутуз.

— Значит — по рукам!

…У Ветрова остался горький осадок от неухоженности детей и всего жилища.

«Прав мичман. Надо брать мамашу за шкварник да трясти, пока она не выйдет на истинный курс!»

Молоканова сидела напротив, подперев щеку, закинув ногу на ногу.

— Вызывали?..

Ветров, как ни старался, не мог побороть в себе возмущения. Видно, Молоканова это замечала, и ее лицо все больше принимало вызывающее и вместе с тем настороженное выражение.

— Приглашал. Догадываетесь, по какому поводу?..

— Откуда мне знать! — Она говорила с хрипотцой, с ворчливыми нотками. — Наверное, Лешка накапал!

— Лешка — это Алексей Иванович, ваш муж? — спросил Ветров, с трудом сдерживая себя.

— А кто ж еще?! — Женщина брезгливо наморщила нос. — Только он и может посторонних путать в нашу жизнь.

— Для меня ваш муж не посторонний. Он командир расчета, от него многое зависит.

— Видать, потому на работе днюет и ночует. — Молоканова отворачивала голову и косилась в сторону. — Дети его почти не видят.

— Еще больше они не видят вас, — холодно сказал Ветров, в упор глядя на собеседницу. — А Алексей Иванович на военной службе!

— Не скажи́те! — оживилась Молоканова. — Вон наш сосед Чулков — тоже на военной службе. В шесть часов склад на замок и тут как тут!

— А другой ваш сосед — Чулькин?

— Тот, как и Лешка, — непутевый! Тоже мне — службу выбрали!

— Службу не выбирают. — Ветрова не на шутку начинала раздражать эта женщина. — Однако мы отвлеклись. Речь не об этом…

На скулах Молокановой вспыхнул яркий румянец, в ее расширенных зрачках задрожал испуг.

— Почему вы не ночуете дома? — напрямик спросил Ветров, решивший, что пора переходить к главному.

— Я… Я тогда у подруги на свадьбе гуляла, — скороговоркой выпалила Молоканова, часто моргая.

— Но «тогда» был не единственный раз. Вас нередко видят в сомнительной компании.

— А-а, это Катька, зараза, нажаловалась! Сама святошей прикидывается, а может, хуже меня! Простых щей сготовить не умеет, в кафе обеды берет, все деньги на наряды пускает. Она… — с хриплым смехом Молоканова выпалила скабрезность.

— Хватит, Фаина Степановна! — прервал Ветров, отбрасывая со лба вечно мешавшую прядь, и отодвинул на край стола календарь на тяжелой подставке. — Разговор не о недостатках других, а о вас. И прошу выбирать слова. И не только для меня — ваши дети в таком возрасте, когда впитывают все как губка. Для Генки ваша ругань уже не прошла бесследно. Да и бить по голове чем попало он у вас научился.

— А чего особенного?.. — Густо накрашенные брови Молокановой с удивлением взметнулись кверху. — Иногда и стукну сгоряча. Нас самих так воспитывали, ничего — выросли!

— Вырасти-то выросли… — мрачно проговорил Ветров. — Но вот скажите откровенно, вы собой довольны?

— Уж какая есть! — горячилась Молоканова, ее лицо опять перекосила ухмылка. — Чему хорошему могла я научиться у отца-пьянчужки? А я к своим детям всей душой!..

— По ним что-то незаметно. По квартире тоже.

— Знаете, это наше личное дело!

— Нет, не так! — жестко возразил Ветров. — Судьба Алексея Ивановича нам не безразлична. Как я понимаю, только ради детей он и пытается сохранить семью.

— Неправда, меня он тоже любит!

— Любовь, не подкрепленная уважением, быстро гаснет, а вы сами ее просто-напросто убиваете.

Наклеенные ресницы вспорхнули, как потревоженные птицы, открывая круглые испуганные глаза.

«До чего на Генку похожа! — поразился Ветров. — Глаза — копия. Видно, запуталась по глупости. Теперь надо действовать решительно, вытягивать ее из болота, пока не поздно, пока она еще может глядеть вот такими глазами».

Он встал и сурово проговорил:

— В общем так: или вы образумитесь, или, заявляю с полной ответственностью, будете выдворены из городка в двадцать четыре часа!

— У вас нет такого права!

— Обратимся к командованию, — Ветров словно выносил приговор. — Наш городок закрытый, и разлагать молодежь вам не дадим. Этот разговор считайте предупреждением — первым и последним!

Откровенный испуг согнал с лица Молокановой остатки бравады.

— Валентин Петрович… Верьте мне… Я…

— Все! Разговор закончен. До свидания.

Хорошо идти по бетонке, да еще домой! Спуск к берегу длинный, пологий, широкий. Идешь, а перед глазами бухта, чуть правее — океан. Неоглядная синяя равнина ласкает взор и будто притягивает: вниз так и несет.

Павлов с Ветровым, как всегда, поначалу безмолвствуют: за полдня накомандовались, набеседовались, в общем, наруководились, надо с мыслями собраться.

С утра был туман, такого давно не было. Густой, холодный, непроглядный. Теперь туман отступил, его белесая стена уже далеко за входными мысами, а сверху солнце — яркое, слепящее, греющее. Земля просыхает, парит, одаряет грибными запахами, прелью…

За спиной послышались шаги. Торопливые, робкие, настигающие. Оглянулись — Самойленко.

Чего это он? Даже по дороге на обед нельзя от службы оторваться!

Павлов вспомнил, что он и сам нынче хотел вызвать капитан-лейтенанта. Выходит, на рыбака и рыбка…