Она задохнулась от гнева.

…Это было месяца три назад. Так же, как сегодня, Грачев подходил к редакции и встретил на ступенях двоих — парня и девчонку.

Вообще-то говоря, их в одинаковой степени можно было принять за двух девушек или за двух парней, по крайней мере со спины. Те же взвихренные, спутанные волосы, те же линялые майки, те же неопределенного цвета джинсы. По сравнению с этими джинсами даже потертые, видавшие виды на самых разных земных широтах и долготах Славины брюки казались новыми. На ногах у них одинаковые сандалии из перекрещивающихся веревочек. У парня в руках была гитара, с плеча свисала самодельная холщовая сумка-торба, над девчонкой реял бледно-салатовый надувной шарик, привязанный ниткой к поясу. Руки ее были заняты: она старательно пришивала к прохудившимся на колене джинсам ярко-красную заплатку в виде зубчатой шестеренки-цветочка. Девочка, увлеченная работой, молчала, ее спутник бренькал на гитаре, напевал хриплым голосом:

Парень держался вызывающе, странный он какой-то. В его лице всего немножко больше, чем нужно. Слишком густая шапка черных волос, слишком широкие брови, слишком большой рот с искривленными тонкими губами, слишком яркий, почти лихорадочный блеск в близко посаженных черных, как антрацит, глазах. Все это усугублялось выражением мрачной решимости.

Напевая, он глядел прямо перед собой. Там, на другой стороне улицы, стояли назначенные к капремонту строения с зашитыми на первых этажах фанерой проемами окон. У парня было недоброе замкнутое лицо. Казалось, его внутренний мир наглухо закрыт для посторонних, как вот эти заколоченные фанерой дома.

«Перентсов — это, должно быть, родителей», — догадался Вячеслав. Парень ему с первого мгновения не понравился. Это нахальство — сидеть на редакционном крыльце и как ни в чем не бывало распевать блатные песни. Явный вызов. А вот девчонка, склонившаяся над своим нехитрым рукоделием, вызвала щемящую жалость. Подумалось о ее родителях, которые растили себе на радость это голубоглазое существо, а оно вдруг отдалилось от них, ушло из дому, чтобы принять над собою беспощадную власть какого-то амбала. Куда ее заведет?

— Вы что тут, ребята, взыскуете? — поинтересовался Вячеслав.

Девушка аккуратно перекусила зубами нитку и ответила:

— Мы к Вячеславу Грачеву. Нам сказали, что он скоро будет.

— А что вам от него надо? — удивился он. И тут же вспомнил: — Ах, да! Телефон доверия! Почему же вы пришли без звонка?

— Мы решили сразу. — Она усмехнулась: — А разве нельзя?

Честно говоря, Вячеслав точно сам не знал, что нельзя, а что можно. Легкомысленно было, конечно, открывать «Телефон доверия», предварительно не изучив проблему. Он решил больше спрашивать, чем отвечать:

— Где вы живете, ребята?

— Нигде. Мы ушли из дому.

— Ушли? А куда, если не секрет? Где вы теперь обитаете, чем кормитесь?

Девушка снова махнула рукой, и снова шарик покачнулся над ее головой.

— Где придется. В брошенных зданиях. Иногда ночуем в парках, когда холодно — на вокзалах. Вообще-то мы летом подаемся в теплые края.

— А чего вы хотите? Чего добиваетесь?

— Ничего. Хотим жить, как нам нравится.

— То есть не учась, не работая?

— Вот вы учились и работаете. А разве вы счастливы?

Вячеслав задумался: счастлив ли он? Ну, это долгий разговор. Сейчас — не время. Ему в голову пришла неплохая мысль: заставить этих двоих рассказать о себе.

— Вот вы говорите: вас не понимают. Так расскажите же о себе. А мы напечатаем.

Лера снова обменялась быстрым взглядом с хмурым парнем и сказала:

— Уже написали.

— Написали? Кто?

— Мы. Я и Дик.

— Так давайте… — Вячеслав протянул руку.

Она покачала головой:

— У нас сейчас нет. Мы сначала хотели на вас посмотреть.

— Ну и что, посмотрели?

Лера смутилась:

— Да…

Дику эта сцена не понравилась. Он нахмурился.

— Вот что, ребята. Я сейчас тороплюсь, меня ждут, — Вячеслав немного поважничал. — А вы подумайте и приносите свою писанину. Можно ко мне домой. Попьем кофе. Поговорим. Условились? Запишите адрес.

Лера снова посоветовалась с Диком взглядом:

— Хорошо.

— Можно, я щелкну вас на память?

Дик с неудовольствием передернул плечами. Лера взяла инициативу на себя:

— Снимайте. Только чур — нам по фотке. Договорились?

— Договорились.

Стоя на крыльце, Вячеслав проводил их взглядом. Лера шла, волоча за собой бледно-салатовый шарик, словно упирающуюся собачонку. Дик что-то с недовольным видом выговаривал ей.

…И вот теперь Лера одна, без своего спутника, стоит перед Вячеславом. И осыпает его проклятьями.

— Что же случилось? Расскажите толком.

Лера давится слезами:

— После того как вы напечатали свою гнусную заметку, они взяли и забрили его в солдаты!

— Призвали в армию? Так, наверное, пришел срок?

Она выкрикнула с яростью:

— В том-то и дело, что не пришел! Его призвали досрочно! Да-да! Из-за вашей паршивой заметки. Зачем вы его так сфотографировали? Он у вас похож на дебила. Это вы нарочно сделали. Эх, вы… Только о себе и думаете. Вам бы только покрасоваться. Трепач!

Ее миловидное лицо исказилось и стало некрасивым. Ссутулившись, она стала спускаться с лестницы. Сзади она была похожа на старушку, силы в ее теле не было, дунет ветер — и улетит.

Сдав рукопись в секретариат (заместитель ответственного секретаря пробежал материал по диагонали, воскликнул: «Ну ты, старикан, даешь!» — украсил статью размашистой подписью), Вячеслав отправился в библиотеку. Взял подшивку своего еженедельника за последнее полугодие и отыскал там злополучную фотографию, на которой были изображены угрюмый подросток с гитарой и девчонка с воздушным шариком в руке. Внимательно прочел текст, сопровождавший снимок. Сейчас написанное его собственной рукой не понравилось Вячеславу. Приходилось признать: девчонка права. Ему не понравился Дик, в результате тот предстал перед читателем в самом невыгодном свете. В нем как бы сосредоточились, слились воедино те отрицательные черты, которые сегодня беспокоили старших в молодом поколении, — цинизм, отрицание того, что сделано отцами, чувство безответственности и вседозволенности. Поглядев на доверчиво прильнувшую к плечу парня юную миловидную Дюймовочку, читатель испытывал страстное желание защитить беззащитное создание от губительного, развращающего влияния этого мрачного типа… А ведь Вячеслав, по существу, ничего не знал об этом парне в то время, когда публиковал свой снимок. Так ли тот плох, как показалось ему?

Дома, в шкафу, среди бумаг где-то валяется школьная тетрадка, исписанная детским угловатым почерком. Исповедь. Лера принесла ее Вячеславу в надежде, что он поможет ей и Дику разобраться в том, что с ними происходит. То был крик души. Или вернее, двух душ. Но он его не услышал. Тетрадка осталась непрочитанной.

У Вячеслава стало гадко на душе. Он подошел к зеркалу, прикрепленному к стенке шкафа с внутренней стороны. Однажды в сердцах он сильно хлопнул дверцей, зеркало треснуло, образовалось три осколка, которым распасться мешала рамка. Теперь это разбитое стекло напоминало зеркало в «комнате смеха». Но Вячеславу сейчас было не до веселья. Он поглядел в зеркало. Лицо его было деформировано: два глаза сблизились, подбородок скособочился и отъехал в сторону. На Вячеслава глядел урод. Причем злой урод. А может, он такой и есть?

На него иногда находили приступы самоотрицания. Он вдруг становился противен сам себе. Ему не нравилось в себе все — от внешности до внутренней сути. Сейчас был как раз такой случай.