«Я охарактеризовала Вас и как человека, и как издателя», — писала Алчевская.
Как человека… Никогда не задумывался над тем, какое впечатление произвожу на окружающих своей внешностью?.. Скорее всего самое невыгодное: угрюмый, суровый, не располагающий к общению. Если разговор выходил за рамки деловых взаимоотношений, то у меня и совсем терялся к нему интерес…
Стареющий издатель несомненно здесь лукавил. Все, кто близко знал его, утверждали, что на самом деле это был в душе чрезвычайно добрый, отзывчивый и уступчивый человек.
…Павленкову попалась на глаза еще одна бумажка. Список книг, переданных А. П. Чехову. Когда тот, возвратившись из поездки на Сахалин, развернул активную кампанию по сбору литературы для сахалинских школ, ну как было не откликнуться на призыв писателя? С большим удовлетворением пожертвовал книги для этой благородной цели. Да, вот и приписка о том, что 25 января 1891 года книги, собранные А. П. Чеховым, в том числе и полученные от павленковского издательства, были отправлены из Петербурга…
…Огромная папка переписки с Петром Владимировичем Засодимским. Вот, в частности, 6 июня 1887 года он рекомендовал ему в качестве переводчицы с немецкого языка Анну Павловну Саввину, отбывавшую ссылку в Архангельской губернии. «Немецкий язык она знает как родной, а человек она добросовестный и аккуратный, — писал Засодимский. — Судьба безжалостна с нею; пострадала она по делу Герм Л. (очевидно, Германа Лопатина. — В. Д.). Списаться с нею можно будет через меня…»
Сколько таких вот людей помогало ему! Да, и «неблагонадежность» в глазах у властей усугублялась тем, что не «раскаивался в своих грехах», «никогда не приносил повинную», а как раз напротив: боролся, грызся, спорил, отстаивал свою точку зрения, свои убеждения. Да к тому еще сплачивал вокруг себя таких вот неугодных…
Трудно даже перечислить всех тех, кто тем или иным способом подставлял свое плечо под их общую нелегкую издательскую ношу. Многие, очень многие помогали. Но их нужно было сорганизовать. Дать каждому дело по призванию.
Павленкову самому приходилось работать так, как будто бы у него вообще не было никаких помощников, исполнять, не пренебрегая и мелочами, тьму разнообразных обязанностей в многосложном и быстро растущем книгоиздательстве. «Одно исправление оригиналов чего стоит! — часто говорил он В. Д. Черкасову. — Ведь пишущих вполне правильно, как показал мне опыт, так же мало, как вполне честных людей».
Вот письмо П. В. Засодимского от 11 мая 1888 года. Он также сотрудничал с Павленковым в вычитке корректур. Очевидно, не все получалось у него хорошо, и Флорентий Федорович высказывал писателю нелицеприятные слова. В ответ Засодимский писал: «Недоразумения насчет корректур “Физики” не разъяснились, — да и Бог с ними! Личные неприятности лучше побоку, а то, чем больше в лес, тем может выйти хуже». Вслед за этим Павел Владимирович добавлял: «Благодарю Вас за предложение работы, но воспользоваться им не могу (писатель в то время уезжал в Саратовскую губернию на кумыс, лечить свои легкие. — В. Д.). Корректура сочинений Успенского, без сомнения, работа хорошая и выгодная; я даже думаю, что возьмут менее 4 руб. с листа, — ибо никаких умствований ни синтаксических, ни относительно знаков препинания при этой работе не потребуется, так как набор будет делаться с печатного оригинала».
Правда, вскоре пришлось отказаться от его услуг. Когда он вычитал корректуру «Физики» А. Гано, то написал: «Так как оказалось, что я оставлял в корректуре много ошибок неисправленных, то я считаю справедливым уменьшить плату за чтение корректур на 1 р. с листа». «От дальнейшего чтения корректур отказываюсь».
Не удалось избежать и конфликтных ситуаций. Чаще всего они происходили от несовершенства юридической службы, от неверного толкования законоположений и норм. Может быть, причина и в том, что за многое приходилось браться самому лично. Все ведь не додумаешь до мелочей, все ситуации не предусмотришь…
…Шла работа над одним переводным изданием юридической библиотеки. Павленков, как условились заранее, послал корректуру Илье Лазаревичу Лазареву. И вскоре получит «рассерженное» письмо. «Милостивый государь Флорентий Федорович! Сколько помнится, мы условились, что я буду получать совершенно выправленную корректуру, делать по ней поправки, касающиеся юридических терминов, имен, неправильно понятых переводчиком. Теперь же я, проверив перевод по рукописи, проверяю его еще раз по первой корректуре — что уже совсем не то же самое…» Кто тут прав, кто виноват, разобраться трудно. Пришлось брать расходы дополнительные на себя, ибо в конце письма Илья Лазаревич уже добавлял слова обиды: «Вместе с тем, считаю необходимым указать на то, что ничем до сих пор не дал оснований заподозрить себя в каких бы то ни было неблаговидных поступках».
Произошла какая-то размолвка в Вятке с одним из близких людей в ссылке — с Марией Егоровной Селенкиной. Обидно и горько оттого, что все так обернулось. Она укоряла Павленкова за скаредность, за то, что он мало платил в ту пору Николаю Николаевичу Блинову, который помогал ему. Не раз потом вспоминал он ее слова, когда строил свои денежные взаимоотношения с авторами и сотрудниками издательства… Старался быть крайне щепетильным и в размерах оплаты, и в соблюдении сроков выдачи гонораров, авансов писателям и авторам. Нельзя допустить, чтобы еще кто-нибудь подумал о нем так, как в тот далекий день Мария Егоровна.
Конечно, бывали случаи, когда допускались сбои, возникали недоразумения. Но каждый раз, несмотря даже на имевшиеся причины, объясняющие допущенную неаккуратность, Павленков считал своим долгом принести извинения за задержку оплаты, тут же снять проблему. 23 июня 1893 года, в самый разгар сражения издателя с московской цензурой за выход биографии Кромвеля в серии «Жизнь замечательных людей», Флорентий Федорович писал Р. И. Сементковскому: «Задержка произошла отчасти по случаю переезда моего на дачу в Царское (Магазинная улица, д. 47, дом. Алмазова), отчасти же вследствие суматохи, вызванной историей с “Кромвелем”. Завтра Вам будет послано 200 рублей».
В этом отношении авторитет Павленкова в писательской среде был безукоризненным. То ли потому, что не пытался ущемлять гонорарами, то ли своей деловитостью: если предложил условия, то это уже все продумано до последней точки и за данными словами не следует искать никаких уловок, рассчитанных на то, чтобы ввести автора в заблуждение. Поэтому, если тот или иной писатель решал установить сотрудничество с другим издателем, то считал своим нравственным долгом обязательно поставить в известность Флорентия Федоровича. Так было, к примеру, с П. В. Засодимским.
11 мая 1888 года тот объяснялся с Павленковым, поскольку решил выпустить свои «Задушевные рассказы» новым изданием у другого издателя. «…Я очутился в положении очень неприятном, — писал он Павленкову. — Не сказать Вам о своих переговорах с Девриелем — значило, что я как будто бы искал, помимо Вас, другого, лучшего для себя издателя (детских рассказов). Молчал, значит, — было неудобно. Говорить было еше неудобнее, поэтому я предпочел молчать. Если бы я заговорил с Вами об этом предмете, то можно было бы подумать, что я вымогаю, насилую, что я как будто хочу сказать: “Издавайте! А то вот г. Девриель желает купить у меня рассказы!” Меня всегда глубоко возмущают подобные насилия в частных делах — и вот почему я, решительно, не мог говорить с Вами об этом деле. Случись опять такая же история, — и я опять поступил бы так же точно».
Павленков обладал удивительной способностью все воспринимать без обид. Возможно, тем самым он и сплачивал вокруг себя талантливых людей, умел строить с ними свои взаимоотношения на строго деловой основе. Один из его биографов точно определил — «артельно», никогда никого не подводил (а если случались непредвиденные, не от него зависящие срывы или сбои, то тут же искал пути для улаживания возникших недоразумений!), пользовался такой репутацией в их глазах, что каждый стремился вести себя с ним подобным же образом. «Мне в течение почти 20-летней литературной работы, — читаем в воспоминаниях о Павленкове публициста-народника Я. В. Абрамова, опубликованных в «Бессарабце» в 1900 году, — пришлось иметь дело со значительным числом издателей как периодических изданий, так и книг, и я считаю себя вправе заявить, что другого такого бессребреника, как Ф. Павленков, я не видел среди этих издателей. Он платил за работу так, как ни один книжный издатель. При малейшем недоразумении, при малейшем неудовольствии со стороны сотрудника, Павленков, хотя бы считал себя безусловно правым, немедленно же уступал во всех пунктах и уплачивал беспрекословно все, что претендующий считал себя вправе получить. Никогда, решительно никогда я не слышал от Павленкова выражения хотя бы малейшего неудовольствия на того или иного из лиц, которые работали для его изданий, хотя между ними были и люди крайне тяжелого характера, предъявлявшие прямо нелепые претензии. Круг лиц, с которыми работал Павленков, представлялся ему чем-то вроде одной семьи, все члены которой имеют право на то, что создает вся эта семья. И так как на то, что давали ему издания, Павленков смотрел не как на собственное достояние, а как на достояние всех, работавших с ним, то он и считал себя обязанным удовлетворять все претензии со стороны своих сотрудников относительно вознаграждения их труда». Для сравнения приведем отрывок из самохарактеристики героя уже упоминавшегося романа И. Н. Потапенко: «Я смотрю на дело так, что у меня нет своего капитала. Это капитал моих книг, моих изданий. Каждая вышедшая в свет и распроданная книга кормит следующую книгу — одну или две или полторы, смотря по цене, успеху и по другим условиям. От этого так быстро возрастает количество моих изданий. Я не имею права оставлять капитал без движения; чуть я замечаю, что он накапливается, как немедленно стремлюсь облечь его в плоть и кровь, то есть превратить его в книгу. Сам же я — только приказчик при моих изданиях; я получаю от них жалованье, ровно столько, сколько мне нужно на мою довольно скромную жизнь…»
