…Всего более будут рады запрещению “Незабудки” подонки общества, социальные воры, мазурики и разбойники…»

Повлиять на Министерство внутренних дел в нужном направлении не удалось. Как уже известно из предыдущего повествования, Тимашев высказал в Комитете министров свою точку зрения весьма однозначно, а тот 9 мая 1878 года после обсуждения его доклада на своем заседании постановил запретить выход в свет «Вятской незабудки». Санкт-петербургский градоначальник 17 мая 1878 года предписал полицмейстеру отправить на картонную фабрику Крылова 2080 экземпляров «Вятской незабудки». Эго было принято к неуклонному исполнению. Как видно из дел Санкт-Петербургского цензурного комитета 1877 года и Главного управления по делам печати 1878 года № 36, судьба отпечатанного тиража «Вятской незабудки» оказалась следующей: 2075 экземпляров были брошены в бумажную массу, пять экземпляров были препровождены в Главное управление по делам печати, из которых два попали в Санкт-Петербургскую публичную библиотеку для хранения в секретном отделении.

Уничтожение тиража «Вятской незабудки на 1878 г.» отразилось на первом и втором изданиях «Незабудки на 1877 г.». На основании пункта 3 к статье 175 устава о цензуре и печати, как явствует из списка, составленного Главным управлением по делам печати, они были воспрещены к обращению в публичных библиотеках и общественных читальнях.

Новый период своей петербургской жизни после столь многолетней изоляции от общества в крепости и ссылке Павленкову приходилось начинать практически с нуля. Издательство находилось в состоянии краха. Кроме трехтысячного тиража «Физики» А. Гано да еще около шестнадцати небольших изданий, на общую сумму 16–18 тысяч рублей, ничего не было. Второе издание «Сочинений Д. И. Писарева» было запрещено. Альбом «На елку!», два выпуска «Вятской незабудки» и «Страдания Великого Учителя, Господа нашего Иисуса Христа» разгромлены цензурой.

«Дела мои за 10-тилетний вятский период, — писал Павленков А. С. Гацисскому осенью 1878 года, — расстроились… Надо стараться зашить прорехи, во что бы то ни стало поправиться, и затем — осуществить свою давнишнюю мечту — пробить дорогу газетному листу в такие места, где он никогда не бывал, или иначе — издавать ежедневную копеечную газету. Эго совсем нетрудно: нужно только смотреть на дело, как на общественную службу во имя нравственного долга, и забыть о какой бы то ни было прибыли — иначе выбросить “коммерцию” за окно по первому же абцугу. Я издал “Азбуку-копейку”; будущая “Копейка” должна быть также азбукой — азбукой социальных наук, но не теоретической, а практической. Люди найдутся и деньги будут — за то и другое можно ручаться. Но кто поручится за время, за наше все более и более “новое время”? Воображение отказывается идти далее, но действительность, но неумолимая действительность гигантскими фантастическими шагами перескакивает через все барьеры и, наконец, самое воображение запрятывает в кутузку. Теперь, говорят, можете издавать “Копейку”!*

Дешевая газета для народа так и осталась неосуществленною мечтою Флорентия Федоровича. Но поражает его оптимизм. Все дело находится на краю пропасти, а Павленков не только не унывает: он полон новых планов и проектов, цель которых — служить народному просвещению.

Десятилетие, проведенное в Вятке и Яранске, для Павленкова оказалось суровой жизненной школой, испытанием на верность идеалам юности, проверкой самих этих идеалов реалиями тогдашней действительности. Получивший блестящее образование в кадетском корпусе и академии, молодой человек уже в Киевском арсенале столкнулся с таким противоречием между своими радужными надеждами отдавать знания, энергию и талант на алтарь служения народу и Отечеству и практически невостребованностью их в насквозь прогнивших, пропитанных коррупцией и цинизмом общественных отношениях того времени. Первый удар не сломил воли молодого офицера.

Под влиянием широко распространявшихся в шестидесятые годы идей об активном участии мыслящей личности в противодействии всему тому, что тормозило прогресс развития страны, Павленков избирает издательское дело в качестве арены для приложения своих сил. Победа на литературном процессе по второй части издаваемого им собрания сочинений Д. И. Писарева, казалось, открывала перед ним простор для новых издательских начинаний. Но все это резко оборвалось уже в самом начале пути. В Вятке Павленков получил возможность своими глазами увидеть жизнь всех слоев общества, самостоятельно оценить происходящие в нем процессы, продолжил поиск собственного места в тех усилиях, которые предпринимались тогда различными партиями и группами по ускорению преобразовательных процессов в России.

Сплоченно выступала на общественной арене группа славянофилов, революционные шаги предпринимали народовольцы. Вокруг Некрасова и «Современника» объединялось немало единомышленников. Наряду с ними в разных общественных сферах подвижнически, по собственному разумению вели работу по обустройству жизни народа на более справедливых началах сотни одиночек, мыслящих личностей, родственных по духу Павленкову.

Но издавать книги ему запрещено. И власти делают все, чтобы подавить волю молодого человека. Вятский полицмейстер почти с радостью встречал донесение о том, что поднадзорный не выходит из дома и, очевидно, пьет запоем. Но полицейские осведомители желаемое выдавали за действительное. Павленков был волевым человеком, хотя на первых порах в Вятке в минуты отчаяния зарождались мысли о том, чтобы свести счеты с жизнью.

Именно в период ссылки он создает наглядно-звуковую азбуку, придумывает школы с переходящими педагогами, организует эксперименты, чтобы проверить их действенность на практике. Продолжает заниматься также переводческой деятельностью, вовлекает в нее местных интеллигентов…

Даже изобретает какой-то механический двигатель, чертежи которого пересылает в русское техническое общество, просит ходатайствовать об освобождении из ссылки, чтобы изготовить и испытать его в действии. Как утверждают биографы, член императорской фамилии герцог Лейхтенбергский, возглавлявший общество, действительно обращался в соответствующие инстанции с такой просьбой, но… безрезультатно.

Именно во время ссылки Павленков выпускает свою «Вятскую незабудку», где помещает критические статьи из Вятской губернии о мошенничестве и самодурстве представителей местной администрации.

Начинает работу и над подготовкой «Энциклопедического словотолкователя», которую будет продолжать еще в течение двух десятилетий, пока, перед самой кончиной, не получит сигнальный экземпляр словаря, прочно вошедшего в культурную сокровищницу народа, как «Энциклопедический словарь» Флорентия Павленкова…

Период ссылки сформировал его как антагониста к существующим порядкам, действующего нередко с нескрываемой ненавистью к режиму, бросающего ему вызов за вызовом, часто даже пренебрегая опасностями для собственной судьбы.

И все же главным итогом десятилетнего вятского затворничества стало другое: Павленков твердо уверовал в то, что только на издательской ниве, только через книгу, адресованную народу, он сможет реализовать себя, принести ощутимую пользу Отечеству, сделать что-то полезное, нужное, чего так настоятельно требовали наступающие новые времена в общественном и социальном движении России.

Как только удалось вырваться из вятской ссылки, Флорентий Федорович сразу же приступает к любимой работе. По прибытии в Петербург он принимается за возрождение едва не заглохнувшего за время ссылки издательства. Материальная база его была сильно подрезана конфискацией ряда подготовленных изданий. К довершению неприятностей потерпели крах банкир Ф. П. Баймаков, в конторе которого было около тысячи рублей павленковских денег, а также владелец книжного склада А. Ф. Базунов, где помешалась значительная часть изданий Павленкова. Все это практически сводило на нет с таким трудом начатое дело. Однако опускать руки было не в его характере.