Энергичные усилия, предпринимаемые Павленковым по выпуску его собрания сочинений, и удивляли и радовали писателя. Ему впервые встретился издатель, который беспокоился прежде всего о качестве издания, душевном равновесии автора, с которым он вступил в деловые взаимоотношения, а затем уже — о собственных интересах. Вначале Успенский даже ожидал какого-нибудь подвоха.
Но оказалось, что в лице Флорентия Федоровича Глеб Иванович встретил преданного и верного друга, которому будет суждено быть его добрым ангелом на многие годы. Вскоре писатель поселяется в доме Павленкова. В письме Г. И. Успенского московской писательнице Е. С. Некрасовой от 27 января 1885 года сбоку сделана характерная приписка: «Я беру комнату у Павленкова и буду там долго жить один: М. Итальянская 6. кв. 16».
Флорентий Федорович делится с Г. И. Успенским всем, что его волнует и тревожит. «У меня пошли жестокие месяцы: в августе 8000 р. расхода, то есть на 4 или на 3 '/г тысячи более прихода, — сообщает он Глебу Ивановичу. — В сентябре — что-нибудь вроде же этого — пока не знаю точно. Словом, выходит то, что на техническом языке называется “перепроизводством”, а на обывательском просто: “зарвался”».
Глеб Иванович принимает близко к сердцу эту серьезную опасность, грозящую самому существованию павленковского издательства, и стремится оказать практическую помощь другу. В ноябре 1884 года он обращался к Е. С. Некрасовой с просьбой похлопотать о кредите у денежных людей Москвы для Флорентия Федоровича. Показательна та характеристика, которую дает Успенский Павленкову: «Человек этот вполне верный, аккуратный до щепетильности и ни за одну копейку, данную ему, нельзя иметь ни малейшего опасения… Его надо поддержать, потому что он и сам поддерживает таких людей, которым и Вы… отдадите последний грош».
27 января 1885 года в очередном письме Е. С. Некрасовой Г. И. Успенский благодарит ее за оказанное содействие. «Вам большое спасибо», — пишет он. Затем сообщает своему корреспонденту о том, что еще ему удалось сделать для Павленкова: «Вот Вам нечто приятное: недавно я доставал Павленкову деньги 5000 р. и достал у Сибирякова; Павленков предложил им 8 процентов, следовательно, в 2 года — 800 р. Они сначала загордились, не хотели брать, но как раз в эту минуту из Минусинска пришла к ним же просьба о книгах, написанная Ал. Иван. Книг требовалось на 1100 р., и Сибиряковы… вероятно бы, отказали, но тут подвернулись эти 800 р. процентов, от которых они отказывались, и явилась возможность, не потратив ни копейки, тотчас исполнить просьбу сибиряков».
Как явствует из содержания последующей части письма, Павленков взял на себя заботу о комплектации и отправке библиотеки. А поскольку он мог брать книги в обмен с уступкой, то «дело сделалось в одну минуту», и «не позже 2-й недели будет послана чуть не целая библиотека».
На самом деле все было не так просто и легко. Успенскому довелось не один раз встречаться по этому поводу с Сибиряковым. Флорентий Федорович с трудом дожидался срока завершения этих бесед. Конечно, кредит у богатого купца И. М. Сибирякова помог бы ему выбраться из того труднейшего состояния, в каком оказались его дела в то время. Но все же особых надежд на успех переговоров Успенского с Сибиряковым, по его мнению, питать не приходилось.
«За последнее время я все хвораю и почти совсем не выхожу из дома, — пишет Павленков Глебу Ивановичу. — Сейчас к Вам приехать поэтому решительно не могу. Если погода немного исправится, постараюсь у Вас быть в пятницу вечером (часов в 8) или в субботу утром (часов в 12). Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что переговоры с Сибиряковым не приведут ни к каким результатам».
Еще в одном письме сквозит тот же пессимизм. «На основании Вашего последнего письма, — писал Павленков Глебу Ивановичу, — я полагаю, что Вы сегодня были у Сибирякова; но так как, в случае благоприятного результата, Вы, вероятно, заехали бы ко мне или прислали записку, а между тем не «лучилось ни того, ни другого, то надо думать, что исход дела не соответствовал Вашим ожиданиям. Так ли это действительно? Я, по правде сказать, не жду ничего хорошего, потому что твердо уверен в том, что говорил Вам на словах, а именно, что в письме Сибирякова выставлена не истинная причина отказа, — иначе отказ этот был бы мотивирован более логично. Это-то соображение и заставило меня прибегнуть в данном случае к посредничеству живого человека, — ибо бумаге легко выдерживать всякие “категорические императивы”; на словах же очень трудно решать дела, “неудобно” и обосновывать решения на логике трех ходов. Тут всегда приходится или уступить, или же отступить, то есть взять назад не выдерживающую критики мотивировку и заменить ее другой, настоящей. Если Вы были у Сибирякова сегодня и не застали его дома, то считаю нелишним предупредить Вас, что его можно застать всегда от 4 до 5 часов».
Можно привести и другое павленковское письмо Успенскому, в котором улавливается тревожное душевное состояние в период острой материальной нужды, постигшей издателя. Помощь Успенского была как нельзя кстати. Он писал Глебу Ивановичу: «Неужели возможно то, о чем Вы пишете с такой уверенностью в успехе? По правде сказать, я уже давно перестал и думать о займе у Сибирякова как о серьезном деле, и записал его в область огородных мечтаний (“если бы да кабы, во рту росли бобы…” и т. д.). Совершенно бесполезно говорить о том, что я буду бесконечно обязан Вам, если только Вы устроите это дело. До последнего времени я не был совсем знаком с тем отвратительным состоянием, в каком находится человек, прижатый к стене каким-нибудь гидравлическим кредитором, и узнаю это удовольствие только теперь. Если бы, при Вашем содействии, Сибиряков открыл мне кредит в 10 тысяч (с правом брать, по мере надобности, с выдачей по каждому получению 24 месячных векселей), то я бы сразу освободился от давящего на меня хомута и привел бы свои дела в совершенный порядок. А то, при краткосрочном кредите маленькими суммами, приходится только “переворачиваться”, как переворачивается рыба на сковороде, когда ее жарят: и там и здесь в конце концов не хватит сил на такую пляску и Вам предстоит скоро, оставив всякие треволнения, лечь пластом…
Ваш проект относительно двух векселей на 9 месяцев для меня очень удобен. Но он был еще удобнее, если бы Вы исполнили свое намерение — съездить в Москву. Ей-богу же нет ничего дурного познакомиться с Морозовой. Что же, скажите, тут предосудительного? Разве мы с Вами можем когда-нибудь подумать о каком-либо подражании Хващинской.
А раз у человека нет в голове “улова” — в чем он может себя упрекнуть? Я знаю, что для другого много легче сделать, чем для себя. Поэтому если Вы не можете познакомиться с Морозовой для себя, — познакомьтесь для меня: этим Вы, быть может, создадите (в письме далее неразборчивое слово. — В. Д.)… для меня в тех иногда внезапных затруднительных случаях, которые встречаются в каждом большом деле вообще, и издательском, в особенности. Хоть убейте меня, а дурного я тут ничего не вижу: ведь Морозова во всяком случае будет получать в подобных случаях проценты, и причем больше, чем ей платил бы банк или какая-нибудь облигация.
Если я говорю о Морозовой одновременно с Сибиряковым, то это потому, что для получения сколько-нибудь верного результата всегда необходимо рассчитывать не на одно лицо, а на нескольких.
5-й том давно готов, но не выходил из-за обертки, которую чуть не две недели протянула типография Котомина. Пока они ее воспроизводили, “Общественная польза” успела уже набрать 10 листов 6-го тома… Судя по Вашему письму, Сибиряков будет здесь до октября. Значит, нужно ждать к этому времени и Вас. Буду ждать».
Последний том восьмитомного собрания сочинений Успенского Павленков выпускает в 1886 году. И именно в этом же году Глеб Иванович, продав право на издание своих сочинений И. М. Сибирякову за пять тысяч рублей, передает их тут же Павленкову. Кроме того, правопреемник Успенского тоже не собирался самостоятельно издавать его новое собрание сочинений. Павленков 13 ноября 1886 года вступает с Сибиряковым в договорные отношения и таким образом получает право на последующие издания сочинений Успенского.
