В одном из подъездов, в который они забежали, они натолкнулись на женщину в каске и противогазе, которая бегло осмотрела раненого.

— Есть ли вообще смысл возиться с ним? — скептически осведомилась она, закончив осмотр.

— Нужно, — чуть не плача сказал Джонни.

— Врач! — вставил Франц. — Вы не знаете, где здесь можно найти врача?

— Попробуйте в Фридрихсхайн-бункере.

— Далеко это отсюда? — спросил мальчик.

— Самое большее с километр.

— Километр — это не много. — Джонни вздохнул.

— В мирное время, — заметил Франц, вновь взваливая на себя юношу.

Когда стемнело, они добрались до большого сквера, который был обезображен многочисленными окопами, проволочными заграждениями и другими препятствиями. Среди растрепанного кустарника располагались огневая позиция артиллерии и несколько пулеметных гнезд.

Джонни увидел здесь огромное количество военных: солдат, ополченцев и эсэсовцев. Впереди, серо-зеленые и неуклюжие, подобно мрачным крепостям, возвышались два отличающихся друг от друга гиганта из железобетона, или, как их все здесь называли, бункера. На самом большом из них, в верхней его части, виднелись стволы зениток, которые, однако, были нацелены не на небо, а вниз, на улицу, по которой они и вели время от времени огонь.

Франц, согнувшись под тяжестью своей ноши, шел медленно. Вот он остановился перед тяжелыми железными воротами, до которых они с трудом добрались, но ворота были закрыты на замок.

Джонни поднял кусок камня и постучал им в ворота. Мальчик колотил так отчаянно, что скоро у него заболела рука. Наконец одна створка двери приоткрылась, а в щель высунул голову старый мужчина в форме полицейского. Он был в каске и больших очках, которые придавали его лицу что-то совиное.

— Мы хотим войти! — воскликнул Франц.

— Все полно!

— Но немного места все же найдется! — Здесь уже пять тысяч человек!

— С нами будет пять тысяч три, — решительно проговорил Франц и сильным ударом ноги шире распахнул створку двери.

Мужчина в полицейской форме встал у него на пути.

— Я должен вас арестовать?

— Дружище, — пробормотал Франц почти просящим голосом, — мне лично все равно, где я доживу до конца войны, но посмотри-ка на него. — Он кивнул на Грилле, который висел на его спине как манекен. Голова, руки и ноги бессильно свисали вниз.

— Но этот же уже не нуждается в вашем спасении, — не уступал полицейский.

— Только в том случае, если мы тут и дальше будем стоять и болтать вздор. Есть же в этом здании что-то похожее на лазарет, не так ли?

— Второй этаж, третья дверь направо. Но едва ли туда можно пройти!

— Уж с этим-то мы как-нибудь справимся, дружище! — Не дожидаясь приглашения, Франц с раненым на спине прошел мимо полицейского, вслед за ним проскользнул в ворота и Джонни.

Оба очутились в огромном помещении типа пещеры с очень высоким потолком. Лампы едва освещали пространство. Здесь стояло несколько военных и легковых машин. Между ними, прижавшись плечом к плечу или же спина к спине, находилось бесчисленное множество людей. Они сидели на своих скудных пожитках или же прямо на голом полу, некоторые из них расположились на машинах.

У Джонни перехватило дыхание от зловония, пота и человеческих испарений. Плакали дети. Он скользнул взглядом по их лицам, похожим на желто-серые маски, на которых отражалось одно отчаяние.

С большим трудом, помноженным на бесцеремонность, Францу удалось проложить себе дорогу. Люди неохотно ее уступали. Некоторые вообще не отодвигались в сторону, так что Франц и Джонни должны были попросту перешагивать через них. Вслед им неслись проклятия. Тем не менее они довольно скоро добрались до каменной лестницы, которая вела на верхние этажи. Направо и налево, как будто высеченные из скалы, расходились мрачные, похожие на штольни коридоры, а по бокам от них располагались голые, серые кабины. И куда бы Джонни ни взглянул, он видел везде одно и то же: головы женщин и детей, подростков и стариков, тесно прижавшихся друг к другу.

Мальчуган уже отставал от Франца на несколько метров. Он старался идти, хотя сильно устал. Когда проходили мимо туалета, его одурманило такое невыносимое зловоние, что он почувствовал страшную тошноту и закрыл глаза. Его зашатало из стороны в сторону.

— Сядь-ка лучше где-нибудь здесь! — прошипел на него кто-то и грубо толкнул в спину.

Джонни безнадежно смотрел вслед Францу, который со своей тяжелой ношей исчез за лестничной площадкой. В этот момент свет сначала начал мигать, а затем совсем погас. И несмотря на то, что вокруг него были сотни людей, Джонни вдруг почувствовал себя покинутым, словно он неожиданно оказался в мире призраков.

«Ночь сейчас или день?»

«Мамочка, я хочу пить!»

Джонни подводит итог.

«Ночь сейчас или день? Или опять ночь?» — Джонни этого не знал, а спрашивать никого не хотел. Он втиснулся между телами двух людей, которые сдавили его своей тяжестью. Он слышал их дыхание. Собственно говоря, это было не дыхание, а скорее всего какое-то странное сбивчивое пыхтенье и фырканье. И он сам, Джонни, начал пыхтеть и фыркать. Кто-то попытался было зажечь свечу. Но она не светила, а лишь безрадостно коптила.

— Ей нужен кислород. Если в воздухе недостаточно кислорода, свеча не горит, — разъяснил кто-то невыразительным голосом.

— «Для нас, людей, должно хватать кислорода, — раздумывал мальчик. — Но как надолго еще его хватит. Как заживо замурованные, как похороненные, торчат здесь люди».

— Мы сидим уже семь дней, — сказала женщина, сидевшая, по-видимому, совсем близко от Джонни.

— На третий день комендант бункера хотел нас всех выгнать на улицу. Выгоняли всех гражданских, но мы наотрез отказались.

— Почему, спрашивается, мы должны были освободить им бункер? — спросил кто-то в той же стороне.

— Говорят, это помещение предназначено для раненых. Лазаретов уже давно не хватает. Постоянно прибывали все новые и новые раненые, их уже набралось, должно быть, больше тысячи.

«Больше тысячи? Надо надеяться, Франц как-нибудь пробьется в лазарет. Бедный Грилле!» — думал Джонни.

— Но вы же не вышли?

— Нам не оставалось ничего другого. Был отдан приказ, но, когда вышли первые, как раз начался сильный артиллерийский обстрел. Принесли еще несколько раненых…

— Мы же попросту не пошли, — сообщил следующий голос. — А куда нам было идти? Наш дом уже четыре недели как разбомбили.

— Мы уже больше трех месяцев без крова над головой. С тех пор как русские стоят под Шнайдемюлем, а это случилось в январе, пришли эсэсовцы и выгнали нас из домов. И это в середине зимы. Многие замерзли, и прежде всего маленькие дети.

Джонни слушал все эти разговоры без особого интереса. Он мог легко представить себя на их месте. Среди тягучих и длинных разговоров он слышал приглушенные раскаты. Иногда ему казалось, что удар прошел через бетонированные стены.

«Воюют ли еще снаружи? А на Нойруппинерштрассе? Там уже мир? — мысленно спрашивал себя Джонни. — Сумасбродный Грилле, если бы он не делал глупостей, я бы не сидел теперь здесь».

— Я хочу пить, — захныкал в тишине чей-то ребенок.

— Мы должны подождать, малыш. Ты же недавно пил.

— Но я хочу пить, мамочка!

Задребезжала отвинчивающаяся крышка от бутылки, забулькала жидкость, наливаемая в чашку или кружку.

«Мамочка». Что за слово! Сейчас такое же непривычное, как «школа» или «апельсин». Что бы ты попросил, Джонни, если бы твоя мать была с тобой рядом?»

Мальчуган попытался представить себе свою мать, но это ему не удалось. Зато он вспомнил отца, представил его себе отчетливо: вот он в своей изношенной, черной от масла форме железнодорожника, вот в своем праздничном костюме. Но мама? Почему не она? Потому что она всегда была сдержанней, незаметней, не такая веселая, как отец? Джонни беспокоило, что он больше не может представить себе свою мать. Но ее волосы! У матери были гладкие, черные волосы, в которых уже попадались серебристые нити.