1951 Москва «Листьев вечереющих прохлада…» Листьев вечереющих прохлада, Облака проходят не спеша. Сколько тысяч лет прожить мне надо, Чтобы успокоилась душа? Кажется, что все от жизни взято, Что умолк твой юношеский пир, Но лишь вспыхнут отблески заката — И другой перед тобою мир. И опять все начал бы сначала, Все движенья повторил бы вновь, В океане плыл бы без причала С тайной верой в вечную любовь. 1951 Русская улыбка Как душепотрясающую скрипку, Как звездной ночью трели соловья, Люблю простую русскую улыбку, Зовущую в счастливые края, Ласкающую светлым обещаньем, Дарующую солнечный простор, Таящую и радость, и страданье, И тот доброжелательный задор, Который весь пронизан обаяньем. Улыбка русская чиста и простодушна, Слегка лукава и всегда светла. Мягка — как воск, как буря — непослушна Кривым дорогам и веленью зла. Я в жизни часто совершал ошибки, И мной не раз овладевала мгла, — Меня спасала русская улыбка Безбрежным морем света и тепла. 1952 Москва Севастополь Смотрите на меня во все бинокли, Расширьте изумленные глаза: Я пережил осаду Севастополя, Хоть не был в нем сто лет тому назад. Забыв от страха ощущенье страха, Влюбленный в жизнь, но не дрожа за жизнь, Я защищал крутой курган Малахов Под ядрами средь беспрерывных тризн. Я задыхался от священной мести И становился варваром в тот миг, Когда в бою в живых телах, как в тесте, Орудовал мой очумелый штык. Я был убит, как адмирал Нахимов, Я разрывался на куски стократ И был зарыт в бесчисленных могилах, Как тысячи матросов и солдат. Но, как сама бессмертная Россия, Став в эти дни сильней, чем Голиаф, Я, зубы сжав и муки пересилив, Восстал из гроба, смертью смерть поправ. 1955 Москва Где ты, счастье? Где ты, счастье, милое, живое, Теплое и нежное такое, Как брюшко веселого щенка? Вот, мелькнув, оно щеки коснулось, Вот во сне внезапно улыбнулось, Вот глядит уже издалека. Вот вернулось, тихо скрипнув ставней И напомнив об улыбке давней, Светом дня наполнило меня. Вот ушло, чтоб больше не вернуться, Чтобы горем мог я захлебнуться Черной ночью и при свете дня. Но внезапно, позабыв угрозы, Вновь вернулось. Я смеюсь сквозь слезы, Я ловлю края его одежд. И в порыве радости бескрайней Я склоняюсь перед вечной тайной Никогда не меркнущих надежд. 3 августа 1956 г.
Тбилиси. Вечер. Гроза Я повинен перед тобой, любовь Я повинен пред тобой, Любовь! Но скажи, Вселенная, как быть И какой ценой угомонить Буйную, неистовую кровь? Эту кровь голландских моряков, Признававших только страсть одну, Что взошла из глубины веков Для того, чтобы пойти ко дну. Как мне этот ток разъединить, Что идет от предков по наследству? Как порвать нервущуюся нить Их неумирающего детства? Как унять мне этот шум в крови — Отголосок вздыбленного моря, Требующий страсти от любви И всепоглощающего горя? Как уйти мне от свирепых лиц На несохранившихся портретах, От несуществующих гробниц Молодых пиратов кругосветных? Как уйти, когда они — во мне Воскресают каждое мгновенье, Чтоб гореть на медленном огне, Как в аду до светопреставленья? Пред тобой повинен я, Любовь. Но скажи, Вселенная, как быть И какой ценой угомонить Буйную, неистовую кровь?! 1956 Москва Ловцы жемчуга Не видел я кораллового рифа И жемчугов Дахлакских островов. Не орошал слезами труд сизифов И не мелькал, кляня в душе улов, Средь черных волн ныряющих голов. Но я познал, как некогда Овидий, Всю глубину волнений и тревог. Мне кажется, что я когда-то видел Морское дно, небесный потолок, Что я нырял, как сомалийцы, в море, Вылавливая жемчуг для купцов, А для себя и для других ловцов — Одни крупинки девственного горя, Что я стоял над сомалийцем юным, Когда нагим лежал он на песке, Безмолвно, в неосознанной тоске, Отдав дыханье европейским гуннам, Жемчужины сжимавшим в кулаке. Века прошли, но предо мной стоят Пустые шхуны, выстроившись в ряд, На трупы деревянные похожи. Меня зовет ребенок чернокожий, Свершающий последний свой улов, Без горьких жалоб и без укоризны. На мертвый жемчуг обменявший жизнь. |
