— Приспичит — сварят! — пообещал Семен. — А боеприпасы привезли?

— Никак нет, товарищ лейтенант. Из отряда звонили: к вечеру подвезут. У них машина на левом фланге в болоте застряла.

— У них всегда застревает, — из-за спины Семена проворчал Фомичев.

«Какой же сегодня день? — спешиваясь, переключился на другие заботы Семен. — Кажется, четверг. Или пятница? Завтра — непременно телеграмму Насте, благо адрес нашелся. Пусть приезжает. А война — так вместе…»

— А как старший лейтенант Хлебников? — спросил Семен, поднимаясь по ступенькам крыльца. В такт шагам поспешно звякали шпоры. — Не полегчало?

— Не полегчало, товарищ лейтенант. — Улыбка не сходила с лица дежурного. — Бредит. А военврача вызывать запретил. Военврач, он, само собой, лихорадку не переборет, а все ж таки медслужбе — процент. У них как? У них тоже борьба за план.

— Стройте заставу на боевой расчет, — оборвал его Семен, не любивший пространных объяснений.

— Есть строить заставу на боевой расчет! — озабоченно повторил дежурный, моментально уловив настроение командира.

И зимой и летом бойцы выстраивались на боевой расчет в коридоре — высоком, сводчатом, с толстыми, как в крепости, стенами. Здесь всегда царила полутьма: приглушенный густой листвой деревьев свет падал сбоку, из дальнего узкого, забранного железной решеткой оконца, и потому лица бойцов казались скульптурно очерченными. Голос Семена в этом коридоре звучал гулко, стегал по ушам.

— Нового мне вам, товарищи пограничники, сказать нечего, — выслушав рапорт дежурного, медленно, но уверенно, стараясь не показать усталости, заговорил Семен. — Фашисты наглеют. Сегодня мы с Фомичевым своими глазами наблюдали: немецкий офицер наш погранстолб раскачивать вздумал.

— Шарахнуть бы по этому гаду — своим правнукам заказал бы, — не выдержал стоявший на левом фланге низкорослый, похожий на щуплого подростка боец Карасев.

Семен хотел было одернуть его, но вид у всегда тихого, неприметного и смирного Карасева был такой воинственный, что вызвал вместо гнева улыбку.

— Шарахнуть — ума не требуется, — назидательно сказал Семен. — Войну развязать и дураку нипочем. А вот как стоять, не дать границу нарушить, и главное, не поддаться на провокацию, — тут голова нужна, и, между прочим, с мозгами.

Семен, разумеется, не имел в виду именно Карасева, но тот принял эти обидные слова на свой счет.

— А у нас отродясь так — тебя дубиной по хребтине, а ты вроде подарок огреб — рот во всю харю, рад до смерти: на провокацию не поддался. Боец я или чрезвычайный посол? Не служба, а сплошная терпимость. А ежели, товарищ лейтенант, терпежу не осталось, весь вышел?

— Карасев, вы действительно не чрезвычайный посол, — помрачнел Семен. В душе соглашаясь с Карасевым, он тем не менее не мог допустить разговоров в строю, да еще такого рода. — И здесь не Наркоминдел, а пограничная застава. К тому же построенная на боевой расчет. И потому свои эмоции держите при себе.

— Есть держать при себе эти, как их… — серьезно и послушно отчеканил Карасев.

— Эмоции, — коротко хмыкнув, подсказал кто-то из второй шеренги.

— Помолчите, короче говоря, — примиряюще сказал Семен.

— Есть помолчать! — уже веселее выкрикнул Карасев. — А только у нас в деревне так заведено: сдачи не дашь — тебя в слабаки запишут, девки и те за версту обходить будут, до смертной щекотки засмеют.

— Им наши выстрелы — как яичко к христову дню, — возражая Карасеву, сказал обычно замкнутый командир отделения Деревянко. — Им бы только зацепку заиметь.

— А они и без зацепки полезут, будь спок, — раздался уверенный голос с правого фланга.

— Смирно! — рассвирепел Семен. — Из боевого расчета новгородское вече устроили. В колокола бы еще ударить.

Строй застыл. Семен продолжал объяснять обстановку, ставить задачу на очередные сутки, но теперь уже говорил резко, коротко, словно хотел своей отрывистой, не допускающей рассуждений речью предотвратить возможные реплики из строя.

После боевого расчета Семен пошел к Хлебникову.

— Вот, чуток отпустило, — удрученно сказал он, боясь взглянуть в лицо Семену. — Отпустило, а сила ушла. Вот, гляди, пальцы в кулак сжать не могу…

— Куда уж хуже, — согласился Семен. — Сейчас каждый кулак, знаешь, какую цену имеет?

— Не береди, душу не береди. — Хлебников застонал, но тут же подавил в себе эту непростительную слабость. — Вот в баньке попарюсь — потягаемся кто кого.

— Дай-то бог, — усмехнулся Семен. — А пока тебя ветром шатает — держись за койку, она железная.

— Ты меня на завтра в наряд включай, на проверку вместе поедем, — не очень уверенно попросил Хлебников.

— Встанешь на ноги — поедем. Коня подседлать недолго. А сейчас главное — харч покрепче. И чтоб тарелку после тебя мыть не требовалось. Пойду скажу, чтоб обед принесли. А сам в село на часок отлучусь.

Хлебников встрепенулся, пытался сесть на койке, но тут же сдержал себя.

— Ты не подскакивай, не ванька-встанька, — усмехнулся Семен. — Поеду я с Фомичевым, не один. Телеграмму надо послать. Вот теперь по твоим глазам вижу: от любопытства сгораешь, какая там еще телеграмма. Могу процитировать, а то опять затрясет: «Приволжск. Насте. Приезжай». И адрес. А Настя, если тебя и это мучает, — моя жена.

Хлебников напрягся и, приподняв подушку, сел на койке, укрыв себя до пояса одеялом.

— Ты что, очумел? — тревожно спросил он. — Мы из отряда уже часть семей проводили, мечтаем, чтобы все жены поскорее уехали, а ты на заставу зовешь. Смородинов тебе разрешил?

— А я не спрашивал, — с вызовом ответил Семен. — Она моя жена и может приехать в любое время.

— Не озоруй, — пытался утихомирить его Хлебников. — Все ты прекрасно понимаешь и не озоруй. Да и числишься холостым по всем анкетам.

— А что — анкета? — запальчиво спросил Семен. — Анкета — у нее жизнь короткая. Вчера заполнил графу — холост, а за ночь женился. Тебя по вчерашней анкете изучают, а сегодня ты, может, уже совсем не тот.

— Это как понимать? В прямом смысле? — насторожился Хлебников.

— Человек стал на день старше — такое изменение ты в расчет не берешь? Текучесть человека игнорируешь?

— Ну и мудрец ты, Легостаев, — снова улегся на подушку Хлебников. — По мне так: человек хоть через сто лет — каким был, таким и должен остаться.

— В главном — да, — согласился Семен. — Ну, а в частностях? Человек — не камень. Камень и тот ветрами выветрит, дождями иссечет. В главном — другое дело.

— Главное — оно не из дыма, из частностей складывается, — строго сказал Хлебников, радуясь, что вот-вот загонит этого самоуверенного лейтенанта в угол.

— Все же, — не сдавался Семен, — сегодня еще пока мир, и ты дрыхнешь на койке, а завтра, если война, твою лихорадку из тебя мигом выбьет. И про койку не вспомнишь.

— Злорадствуешь?

— Никогда, — бодро ответил Семен. — Просто насчет все той же анкеты. Кто ты сегодня и кто ты завтра.

— Философ… — процедил Хлебников. — Кто мы с тобой будем завтра — тут бабки-отгадки не требуется. Те же, что и сегодня, только огнем крещенные.

— Вот с этим согласен, — встал с табуретки Семен. — Выходит, и спорить-то было не о чем.

— Выходит, — подтвердил Хлебников. — А на проверку меня запланируй, не забудь.

— Не забуду. Сам напомню.

— И насчет Насти своей крепко подумай, — еще раз попробовал повлиять на Семена Хлебников. — Хороша Настя, да принесет ли счастье? Ты уж не мальчик, соображай.

— Соображаю, будь спок, — хмуро откликнулся Семен, злясь на себя за то, что въедливые, по-дурацки сокращенные слова «будь спок», услышанные на боевом расчете, прицепились к нему, как репьи.

Выйдя от Хлебникова, он приказал Фомичеву подавать коней, Фомичев, как всегда, стремглав кинулся на конюшню. Семен едва успел сказать повару, чтобы тот поплотнее покормил Хлебникова, как к крыльцу уже подскакал Фомичев.

Семен вскочил на коня, дежурный распахнул ворота, и они выехали на дорогу, ведущую к селу.