Перед тем как ехать на станцию, Легостаев побывал в отряде. Орленко сказал ему, что все офицеры выехали на заставы в связи с осложнившейся обстановкой и что, собственно, выступать не перед кем.
— Может, задержитесь денька на три? — попробовал уговорить его Орленко.
Легостаев сказал в ответ, что остаться не сможет, билеты на ночной поезд в кармане и что, по всему видать, не за горами горячие схватки, по всей вероятности, жарче, чем в Испании.
— За сына не беспокойтесь, — сказал на прощание Орленко. — Мировой парень, надежный.
— Спасибо, — сказал Легостаев.
Обратный путь до Москвы показался Легостаеву вечностью. И когда ранним солнечным утром поезд плавно подошел к перрону Белорусского вокзала, он облегченно вздохнул.
«Куда же теперь? — растерянно подумал он, сразу же поняв, насколько обманчиво это облегчение. — Домой — там хоть в петлю. К братьям художникам? А кому нужен мрачный, нагоняющий тоску неудачник? А что, если махнуть на Казанский, и — прямехонько в Тюмень, к Ирине? — Легостаев усмехнулся: — Ну и авантюрист же ты, братец, чистейшей воды авантюрист…»
Так и не решив, куда ему ехать, Легостаев вышел на привокзальную площадь. Неподалеку от остановки такси к нему подошли два человека в темных плащах. Один из них негромко спросил:
— Афанасий Клементьевич? Легостаев? Прошу в машину, поедете с нами.
— В чем дело? — удивился Легостаев. — Я вас не знаю.
— Зато мы вас знаем, — вежливо и спокойно сказал человек в плаще и показал Легостаеву удостоверение сотрудника НКВД.
— Ну что ж, — пожал плечами Легостаев и сел в черную «эмку», застывшую у тротуара.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В начале июня Ярославе переслали роскошно изданную книгу Двингера «И бог молчит?.. Отчет и призыв». В свое время она уже читала ее. Герой романа, молодой немец, сын крупного фабриканта, разуверившись в Гитлере, решил уехать в Советский Союз. Однако вскоре он приходит к выводу, что совершил ошибку, и возвращается с повинной на родину. Обращаясь на границе к германскому пограничнику, он произносит покаянные слова: «Арестуйте и накажите меня — я был коммунистом!».
С каждой страницы двингеровского творения несло антисоветским смрадом. Автор пытался внушить немецкому обывателю, что большевики не умеют и не могут править страной, что без капиталистов на заводах ржавеют станки, без помещиков поля зарастают чертополохом, а интеллигенты скудеют умом и с вожделением вспоминают о добром старом времени.
Собственно, все это нисколько не удивляло Ярославу, ибо было совершенно бессмысленно ожидать от Двингера чего-либо другого. Да и не содержание книги интересовало ее сейчас.
Она тщательно перелистала каждую страницу, запоминая слова, помеченные карандашом. Соединенные вместе, они составили фразу:
«Двенадцать. Семь часов. Фатерланд. Бавария».
Это означало: Курт Ротенберг будет ждать ее двенадцатого июня, в семь часов вечера, в ресторане «Фатерланд», зал «Бавария».
Ярослава уже как-то была в этом кричаще помпезном ресторане, находившемся на Потсдамской площади. Каждый зал его был оформлен в стиле какой-либо германской провинции: Рейнской области, Саксонии, Баварии. Здесь всегда было многолюдно. Ресторан привлекал эсэсовцев и офицеров вермахта, которые собирались большими компаниями, обмывали награды, звания и повышения по службе. По мнению Ярославы, предпочитавшей тихие, уединенные места, этот ресторан был не лучшим местом для конспиративных встреч, но в данном случае она положилась на выбор Курта.
Ярослава вошла в зал «Бавария» и остановилась у входа, ища глазами свободный столик. На помощь ей поспешил сухопарый метрдотель с бесстрастным, будто неживым, взглядом круглых, навыкате глаз, прятавшихся за выпуклыми стеклами массивных очков.
Ярослава уселась на предложенное ей место и, стараясь не привлекать к себе внимания, осмотрелась вокруг. Соседний столик плотно облепила группа уже подвыпивших офицеров. Среди них выделялся один — у него было на редкость меланхолическое выражение лица. Пепельно-светлые волосы и женственные руки, которые он то и дело мечтательно складывал на груди, увешанной орденами, усиливали его почти болезненно печальный вид. Он сидел молча, окаменело и, казалось, не слушал, что говорили его весело настроенные собеседники.
— Если бы вся Германия была такой, как Пруссия, мы уже давно играли бы земным шариком, как детским мячом! — азартно, как бы выплевывая слова, без умолку говорил пышущий здоровьем, но необычно сутулый полковник. — Пруссия — это армия, мощь, это шеренги непобедимых солдат. Когда посланник Фридриха Великого в Лондоне попросил денег, указывая, что он — единственный из всех дипломатов должен ехать ко дворцу в ветхой карете, король ответил: «Скажи этим людям, что двести тысяч солдат маршируют впереди тебя». Прекрасный ответ!
— Мы слишком долго церемонимся и нянчимся с Россией, — медленно, будто прожевывая каждое слово, произнес молчавший до сих пор офицер с меланхолическим лицом. — У нас есть все, чтобы сделать то, чего не удалось Наполеону. Мы можем и обязаны победить там, где он потерпел поражение. В самом деле, господа: у нас превосходная экономика, прекрасная армия, непревзойденные полководцы…
— Фюрер, как всегда, поступил исключительно мудро, назначив Франца Гальдера начальником генерального штаба сухопутных войск, — все более сутулясь, прервал его полковник. — И хотя фюрер произвел его всего лишь в генерал-полковники, мы скоро убедимся в мудрости его полководческого мышления. Господа, — оживился полковник, — в свое время я имел возможность быть на банкете, где чествовали новых фельдмаршалов, и, признаюсь, внимательно наблюдал за Гальдером. На его месте, говорю об этом открыто и прямо, я лично чувствовал бы себя более чем оскорбленным. Ведь звание фельдмаршала получили и те, кто гораздо моложе его и занимают менее ответственные посты. Но Гальдер, господа, был на высоте! Ни тени дурного настроения — он, как и все, был оживлен, бодр и весел!
— Войну выиграют танки, — вступил в разговор самый молодой из всех — жилистый майор-танкист, затянутый ремнями. — И хотя Фритч ядовито высмеивал танки, называя их «гробами на колесах», в этой войне они покажут себя в полном блеске! След их гусениц надолго впечатается в дороги России. Гейнц Гудериан не привык бросать слов на ветер!
— Да, у нас превосходные полководцы, — упрямо развивал свою тему сутулый полковник. — И наше счастье, что у русских нет таких, какими гордимся мы. Я хорошо знаком, например, с фон Рейхенау. Великолепный спортсмен и, уверяю вас, — он скользнул ледяным взглядом по молодому танкисту, не желая, видимо, прощать ему того, что он без разрешения включился в разговор, — уверяю вас, что он запросто обогнал бы вас в беге, если бы пустился наперегонки. Да что там в беге! Бывало, на учениях, если саперы не успевали к назначенному часу навести мост через реку, он преодолевал ее вплавь! А Вильгельм Кейтель? Представьте, когда ему необходимо принять ответственное решение, он удаляется и часами слушает патефон с пластинками симфоний Бетховена.
— И все-таки всем им далеко до Вальтера фон Браухича, — зажевал губами меланхолик. — Вы видели когда-либо на его мундире другие ордена, кроме Железного креста? Его девиз: «Я организую, прежде чем начинаю сражаться». Идеальный тип полководца! А какая гибкость ума, эрудиция, манеры!
— Но у него, мягко говоря, натянутые отношения с Кейтелем, — заметил сутулый полковник.
— Вероятно, из-за Бетховена, — бросил едкую реплику кто-то из офицеров.
— А главное, — не принимая во внимание реплику и замечание полковника, будто не расслышав их, продолжал меланхолик, — не забывайте, что именно Браухич, командовавший самым восточным из германских военных округов, подробно изучил организацию Красной Армии. Кстати, ему помогал Гудериан, хорошо знакомый с русскими механизированными силами.
— В войне с Россией, — продолжал меланхолик, — будут неуместны рыцарство и военная честь, и уж Браухич для этого подходит по всем статьям.
