Пожалуй, впервые в жизни дуче по-настоящему полюбил. Трудно сказать наверняка, сколь долго он переживал это чувство. Временами оно то обострялось, то притуплялось, но так или иначе давало о себе знать, и Муссолини снова и снова шел к этой женщине, допускал ее к себе, потом отторгал и вновь допускал, и так продолжалось на протяжении десяти последних лет его жизни. Он был привязан к Ракеле, которую любил как мать своих детей, он изредка по привычке встречался с Анджелой Курти Кучатти из Милана, он заводил интрижки со случайными знакомыми и не отказывал себе в наслаждении, если оно само шло в руки. Но он по-прежнему оставался одинок, особенно после смерти брата Арнальдо в декабре 1931 года, и это одиночество все больше заполняла Кларетта.
Хотя дуче был не бог весть каким эрудитом, он значительно превосходил ее своим интеллектом и кругом интересов. Кларетта не получила высшего образования, поскольку совершенно к этому не стремилась, у нее не было устойчивых увлечений каким-то делом, как не было постоянных симпатий в литературе и искусстве. Ее нельзя было назвать женщиной умной. Она всегда внимательно слушала, но зачастую даже не понимала того, о чем ей рассказывал дуче.
Однако все это меркло перед ее ослепительной красотой и беззаветной, трогательной преданностью возлюбленному. Она жила лишь одним чувством, одной страстью. Кларетта была одержима своей любовью, упивалась ею, страдала, переживала минуты чудных наслаждений и горьких обид. Она просыпалась и засыпала с мыслью о «любимом Бене», о его настроении, о предстоящей встрече или разлуке.
Поначалу эти встречи были частыми и регулярными. Муссолини поселил ее в одном из тихих кварталов старого Рима вблизи церкви Сан-Пьетро-ин-винколи (Святого Петра в веригах), той самой, в которой нашел убежище легендарный «Моисей» работы Микеланджело. До площади и дворца «Венеция» рукой подать: минут пятнадцать неспешным шагом. Но Кларетта предпочитала ездить на велосипеде или на мотоцикле с коляской. Ее пускали в резиденцию через боковой вход, затем она поднималась на лифте в отдельные апартаменты, не менее роскошные, чем парадные залы дворца. Просторные комнаты были отделаны ценными породами дерева, стены украшала лепнина, а потолки были расписаны позолоченными знаками зодиака. Широкие окна гостиной выходили во двор, где красовались широколистные магнолии и раскидистые пальмы, где били фонтаны и неизменно трудился садовник. Кларетта принимала горячую ванну с душистыми травами, подравнивала и красила ногти, любовалась на себя в зеркало, а затем ложилась на диван в ожидании дуче, хотя это ожидание могло тянуться часами. Тогда она садилась за пианино, что-то наигрывала и пела или включала граммофон и слушала популярные пластинки. Иногда она брала в руки карандаши и рисовала простенькие картинки, животных и птиц, эскизы одежды и шляп. Будучи очень сентиментальной, она с упоением читала любовные романы и так ими увлекалась, что иногда пыталась делиться своими переживаниями с дуче.
Но Муссолини, как правило, было не до сентиментальных разговоров. Нередко случалось так, что он приходил к Кларетте всего на несколько минут, выкраивая время между приемом посетителей и бесконечными совещаниями. Она обижалась, но виду не подавала. Тем более что дуче использовал почти любую возможность, дабы развлечь ее во время своих многочисленных поездок. Если он отправлялся в провинцию для инспекции воинских частей, открытия новой автострады, моста или предприятия, поблизости в одном из отелей бронировался номер для госпожи Петаччи, куда ее сопровождал отец, брат или сестра с мужем маркизом Боджиано. Летом Кларетта и Бенито вдали от любопытных глаз купались на пляжах Адриатики, зимой катались на лыжах в Германии или забирались на пологие склоны Апеннин, иногда им удавалось уединиться в загородной резиденции короля, предоставленной в пользование главе правительства. И обо всем этом Кларетта аккуратно записывала в своем дневнике, который никогда не показывала дуче.
Сам Муссолини в отличие от юных лет уже не рассказывал миру о своих любовных похождениях. В маске добропорядочного семьянина, приличествующей дуче, он пытался скрывать от окружающих связь с Петаччи, но сделать это было практически невозможно. В высшем свете слухи подобного рода мгновенно «под большим секретом» передавались из уст в уста, обрастая скабрезными деталями и нелепыми подробностями. Да и сама Кларетта не прилагала усилий к тому, чтобы строго соблюдать конспирацию. Ее устраивало положение фаворитки, и с каждым годом она все больше входила во вкус. С просьбами о содействии к ней стали обращаться представители промышленной и финансовой аристократии, партийные и государственные чиновники разных рангов, провинциальные «бароны», депутаты и сенаторы. Многие из них преувеличивали возможности Кларетты, пока еще предпочитавшей не вмешиваться напрямую ни в кадровые назначения, ни в другие важные решения дуче. Но просители нуждались в ее покровительстве, поскольку сам дуче с каждым годом становился для них все более недоступным.
К середине 30-х годов он превратился в настоящего небожителя, особенно после провозглашения себя Первым маршалом империи. Решением фашистского парламента это высшее воинское звание присваивалось лишь дуче и королю и тем самым как бы ставило их на один уровень. Виктор-Эммануил пришел в ярость: он лишь формально оставался главой государства. Робкий и нерешительный, король редко настаивал на своем мнении, а чаще просто такового не имел. Зато его неприязнь к Муссолини была глубокой и устойчивой. Монарх не забывал о революционном прошлом и антироялистских высказываниях диктатора, презирал его за плебейское происхождение и привычки, боялся и ненавидел своего «покорного слугу» за ту силу, которой он располагал.
Муссолини ощущал внутренний негативный настрой короля, но не придавал ему серьезного значения. В кругу семьи он не раз бахвалился тем, что «с Савойской династией можно покончить одним ударом», но делать этого никогда не собирался. Более того, он стремился укрепить союз фашизма с монархией, а в мае 1936 года преподнес королю титул «императора Эфиопии».
Это был период наивысшего триумфа диктатора, к которому он неустанно и последовательно стремился с момента захвата власти. Возглавив итальянское правительство, Муссолини не раз заявлял о необходимости «превратить Средиземное море в итальянское озеро», воссоздать империю и «оплатить великий счет», открытый Эфиопии в конце прошлого века, когда итальянские войска потерпели сокрушительное поражение и были вынуждены убраться из этой страны. Возрождение былого могущества и величия Римской империи стало одной из главных тем фашистской пропаганды и навязчивой идеей самого дуче, который кроме этой задачи, то есть расширения и укрепления господства Италии во всем средиземноморском регионе и на Балканах, каких-либо иных ясных идей и твердых принципов во внешней политике не имел. Как правило, он руководствовался сугубо прагматическими соображениями, стараясь из каждой конкретной ситуации извлечь максимум возможного для укрепления своего реноме. Он всячески пытался привлечь к Италии внимание крупных держав, изобразить увеличение ее веса в международной политике, снискать себе лавры вершителя судеб народов мира. Прагматизм толкал его к поиску трещин и противоречий в отношениях между европейскими государствами, к их углублению и расширению. Он был готов заключать какие угодно договоры, ибо они усиливали в нем чувство собственного величия, а на деле почти ничего не значили. В начале 30-х годов многие видные деятели стран Запада ценили Муссолини за его последовательную борьбу против коммунистов, за непримиримость ко всякой оппозиции, за поощрение крупного капитала. Особенно щедрым на комплименты оказался Уинстон Черчилль, назвавший дуче «романским гением». Но маститый политик оказался недостаточно прозорлив, чтобы в тот период разглядеть опасность, которую новоявленный «гений» представлял для сохранения мира в Европе, особенно в Средиземноморье.
Муссолини часто произносил речи о внешней политике и часто угрожал. Некоторые европейские дипломаты настолько к этому привыкли, что даже не придавали угрозам особого значения. Они не без оснований полагали, что крикливость дуче не подкреплялась ни военно-экономической мощью Италии, ни высокой боеспособностью ее вооруженных сил. Однако этих сил оказалось достаточно, чтобы разгромить бедную Эфиопию.
