Директива от 7 октября, как записано в журнале боевых действий группы армий «Север», была передана 12 октября. Но в связи с некоторыми требованиями этой директивы в штабе группы армий возникли вопросы, которые Лееб даже задавал Гитлеру.

24 октября в журнале боевых действий группы армий «Север» записано: «Возникает вопрос, как вести себя, если город Ленинград предложит свою сдачу, и как следует относиться к выходу из города голодающего населения. Возникает впечатление, что для войск это представляет большое беспокойство. Командир 58 п. д. подчеркивал, что он отдал в своей дивизии приказ, полученный им сверху, который соответствовал отданной директиве, — стрелять в случае подобных прорывов, чтобы покончить с ними в зародыше. Он был того мнения, что войска выполнят этот приказ. Но он сомневается в их нервах: будут ли они стрелять при повторных прорывах снова и снова в женщин, детей и беззащитных стариков. Стоит отметить его отзыв, что у него нет страха за общую обстановку на его фланге под Урицком, но что ситуация в отношении гражданского населения всегда вызывает страх. И это не только у него, но и у войск. В войсках полностью сознают, что миллионы окруженных в Ленинграде людей не могут быть накормлены нами так, чтобы это не сказалось впоследствии на обеспечении продовольствием собственной страны.

По этой причине немецкий солдат будет препятствовать с применением оружия таким прорывам. Командование и войска упорно стремятся найти другое решение этого вопроса, но еще не нашло сколько-нибудь пригодного способа». 27 октября в журнале боевых действий группы армий «Север» записано: «В 17¹⁵ телеграмма командующего группой в адрес 18-й армии… Главнокомандующий сухопутными силами предложил создать минные поля перед своими позициями, чтобы избавить войска от непосредственной борьбы с мирным населением. Если войска „красных" сдадутся в районе Ленинграда и Кронштадта, и их оружие будет собрано, командующий группой армий не видит больше причины продолжать блокаду города. Войска тогда должны быть переведены в казармы. Также в этом случае большая часть населения погибнет, но по крайней мере не на наших глазах.

Должна быть, кроме этого, рассмотрена возможность отвода части населения из города по дороге на Волховстрой».[120]

А на двенадцатом судебном процессе пятого американского военного трибунала по делу Верховного главнокомандования гитлеровского вермахта, происходившем в Нюрнберге в 1948 г., на котором судили Лееба, был озвучен прослушанный телефонный разговор Лееба с Гитлером. Лееб спросил Гитлера: «Что должно произойти, если однажды перед колючей проволокой начнут скапливаться женщины, поднимающие детей на своих руках?». Гитлер ответил: «В этом случае будет открыт огонь». Лееб сказал: «Это может произойти один раз, но больше не повторится. Немецкие солдаты не стреляют в женщин и детей. Впервые будет создан прецедент, когда войска откажутся повиноваться и возникнет кризис дисциплины с тяжелыми последствиями».[121]

То, что ни на какую снисходительность фашистов рассчитывать не приходилось, свидетельствуют слова Гитлера, высказанные им 16 сентября 1941 г.: «Гнездо заразы Петербург, из которого столь долго изливался яд в Балтийское море, должен исчезнуть с земли. Город уже блокирован, остается еще немного, чтобы разрушить его артиллерией и с воздуха… Азиаты и большевики должны быть изгнаны из Европы, эпизод 250 лет азиатчины завершается».[122] Своим ближайшим доверенным лицам Гитлер изложил с полной откровенностью преступный характер своего намерения.

«Наверное, — заявил он, — какие-то люди схватятся обеими руками за голову и спросят, как мог фюрер уничтожить такой город как Санкт-Петербург? По своей сути я ведь отношусь к иному типу. Мне было бы приятней не причинять никому зла. Но если я вижу, что биологический вид в опасности, то меня покидает чувство холодной рассудочности».[123]

Что касается Лееба, то, несмотря на его сомнения в возможности выполнить указание Гитлера об уничтожении Ленинграда и его заявление на том же судебном процессе американского военного трибунала в Нюрнберге в 1948 г., что «было что-то сверхъестественное в том, что непосредственно за линией фронта находился миллионный город, и озабоченность, конечно, была обусловлена следующим фактором: имеет ли этот миллионный город запас продовольствия или население находится на пороге голода»,[124] он, как и все последующие командующие группой армий «Север», все время наращивал артиллерийские средства и авиацию под Ленинградом и, подвергая город ежедневным артиллерийским обстрелам и бомбардировкам с воздуха, стремился выполнить приказ Гитлера уничтожить ленинградцев и сравнять город с землей.

Намерение Гитлера было точно усвоено командирами немецких соединений и частей, действовавших под Ленинградом. Например, командующий 4-й танковой группой генерал-полковник Гепнер еще в мае 1941 г. заявил, что война должна вестись как «древняя борьба германцев против славянства, защита европейской культуры от московско-азиатского наводнения, оборона от еврейского большевизма». Защита европейской культуры должна «иметь своей целью разрушение нынешней России и вестись поэтому с неслыханной жестокостью».[125]

Для уничтожения ленинградцев кроме снарядов и бомб гитлеровское командование неоднократно намеревалось использовать и химическое оружие. Так, в декабре 1941 г., как записал в своем дневнике Ф. Гальдер, было дано задание «составить расчет на использование химических средств против Ленинграда». Второй раз фашисты собирались применить химическое оружие против Ленинграда в 1943 г., после прорыва блокады города. Была спланирована специальная операция, которая должна была начаться 1 апреля. В ее ходе должны были быть использованы 1350 тыс. артиллерийских снарядов, снаряженных отравляющими веществами, которые бы уничтожили все живое внутри блокадного кольца. Однако, видимо, боясь ответного химического нападения союзных антифашистских стран, гитлеровское командование не решилось использовать химическое оружие.[126]

Таким образом, в своем стремлении уничтожить население Ленинграда, которое являлось частью стратегии уничтожения советского народа, фашисты исходили из своей расовой теории.

В свете всего сказанного не может не удивлять и не вызывать протеста заявление писателя В. Астафьева о том, что лучше было бы Ленинград сдать врагу. «Миллион жизней за город, за коробки… Люди предпочитали за камень погубить других людей», — заявил Астафьев.[127] Конечно, лишения и жертвы Ленинграда неизмеримы. Но сдача Ленинграда не означала бы спасение его жителей. Нетрудно представить, что было бы с ленинградцами, если бы советское командование, рассчитывая на «гуманность» фашистов, объявило Ленинград открытым городом. Кроме того, заявление Астафьева является кощунством над могилами погибших. Получается, что их подвиг был напрасен.

Но сдача Ленинграда, кроме гибели всего его населения, утраты крупного промышленного центра и гибели Балтийского флота, привела бы к резкому изменению обстановки на советско-германском фронте в пользу германских войск. Высвободившиеся из-под Ленинграда силы фашистов были бы повернуты на усиление группы армий «Центр», наступавшей на Москву.

Ленинград в блокаде — это легендарные дни обороны великого города, когда его защитники и население, испытывая нечеловеческие страдания и лишения, показали в сражениях с врагом невиданные образцы мужества, доблести и геройства.