Отряд ехал в молчании. Быстро темнело.

«Неужели урусы так и останутся невидимыми?» — недоумевал Кучар, и мрачные предчувствия мучили его. Но он ошибся.

Неожиданно он увидел врага прямо перед собой. Неспешной мерной рысью навстречу скакал тяжеловооруженный всадник на огромном буланом коне. Лоб коня был закрыт металлической пластиной, а его бока и грудь защищала кожаная броня. Лучи заходящего солнца осветили латы всадника, выставленное вперед копье и шлем, прикрывавший лицо, оставляя только узкую щель для глаз. По знаку Кучара в него полетели стрелы, но они отскакивали от панциря, не причиняя никакого вреда.

— Мы слишком далеко от него, — закричал Кучар, — а он всего один! Вперед!

С привычным зовом «Хурай! Урда!» чэриги рванулись к нему, но вражеский всадник сначала остановился, а потом развернулся и поскакал прочь. Это еще больше раззадорило таурмен: забыв об опасности, они перевели лошадей в галоп. Вот они уже поравнялись с крутым поворотом реки, за которым скрылся рыцарь, и помчались вслед, втягиваясь в узкую лощину. Кучар резко осадил доставшегося ему пегого жеребца, увидев, что река перегорожена поваленными санями и бревнами, а вражеские всадники поджидают их в полном вооружении: с пиками наперевес, в шлемах и кольчугах, прикрываясь круглыми деревянными щитами, обтянутыми кожей, с выпирающими железными умбонами[64] посредине. Белые балахоны они успели сбросить. И тут же из засады десятки стрел вонзились в коней чэригов. Ведь один всадник стоит десяти пеших воинов, и дюжина урусских верховых может справиться с целой их сотней оставшихся без лошадей!

Низкое солнце било в глаза, но фигуры урусов четко вырисовывались на снегу. Среди них был и давешний воин-призрак, стоявший в центре.

«Он нарочно заманил нас, — подумал Кучар в ярости. — Как часто мы сами действовали таким же образом и все же попались…»

Тут в воздухе послышалось странное гудение, и в тех, кто еще удерживал коней на месте, врезалась огромная, в полный человеческий рост, стрела, поразившая сразу двух чэригов, другая свалила коня. Какой великан из какого лука мог послать их? Некоторые чэриги пытались скрыться от этих стрел на берегу, но тут же увязали в глубоком снегу, и им приходилось возвращаться на лед. Чудом уцелевший Кучар с горечью огляделся: в живых оставалось совсем немного чэригов.

Части легкой ордынской конницы не любят ввязываться в рукопашный бой, но сейчас не было другого выхода. Кучар обнажил клинок и уже собирался отдать команду: «Вперед на врага!» — когда к нему подъехал командир второй сотни и остановился сзади. Чутье опытного воина заставило Кучара насторожиться.

— Покажи свое лицо, — резко обернулся он к Аджару.

— Зачем тебе? — глухо спросил джаун-у-ноян.

— Покажи, — упрямо повторил Кучар.

— Время ли на виду у врага разглядывать друг друга?

— Я хочу видеть твое лицо, чтобы знать, что ты замышляешь.

— Я замышляю избавить землю от таких, как ты! — вскричал ноян и выхватил саблю.

Кучар успел подставить свою. Раздался звон от удара металла о металл. Начался жестокий бой.

Вдруг Кучар почувствовал, как холодный металл вошел в его тело прямо против сердца. Он медленно завалился на шею коня, бессильно распластав руки. Аджар спокойно вытер кровь с клинка о гриву своей лошади. Чэриги растерянно смотрели на поединок своих командиров, служа хорошими мишенями для стрел урусов.

В это время над рекой разнесся звонкий крик:

— Кто против Бога и Новгорода?

Ему вторил сильный густой бас:

— Где Святая София, там и Новгород!

— Вперед! — скомандовал рыцарь. — Deus cum nobis! С нами Бог!

И отряд русских бросился в атаку. Застучали по льду подковы, засверкали мечи. Новгородцы мчались рысью, все ускоряя бег коней.

Потеряв одного предводителя, чэриги тщетно ждали команды от другого. Только несколько всадников послали свои стрелы во врага, который быстро приближался. Некоторые выхватили сабли и поскакали навстречу. Хотя числом они еще превосходили русских, но растерянность воинов авангардного отряда позволила новгородцам смешать их строй. Рубились молча, с ожесточением. Один из чэригов косым ударом сабли сбил остроконечный шлем русского и невольно отпрянул, увидев рассыпавшиеся по плечам волосы и нежное девичье лицо. Однако он быстро пришел в себя и собрался нанести новый удар, когда Аджар наотмашь рубанул его по плечу, и чэриг упал с коня, заливая снег своей кровью.

Митрофан и Афанасий, разделавшись со своими противниками, помчались на помощь Александре. Афанасий скакал, заткнув за пояс рясу и размахивая мечом. Они с Митрофаном одновременно занесли оружие над головой джаун-у-нояна. Александра еле успела заслонить его:

— Это друг! Князь Андрей! Он спас меня!

Оба новгородца недоверчиво смотрели на князя, лицо которого все еще было покрыто личиной.

Митрофан наклонился и, не слезая с коня, ловко поднял шлем боярышни. Не успела она надеть его, как враги вновь окружили их и началась сеча. Булатные мечи русских с лязгом опускались на круглые плоские шлемы таурмен. Налетев и получив должный отпор, поганые отскакивали на безопасное расстояние, потом нападали вновь. Отражая одну атаку за другой, все трое старались защищать Александру от ударов.

В это время Евлампий и рыцарь тоже оказались в кольце. Монголы на своих приземистых лохматых конях, самый высокий из которых не достигал в холке и полутора метров, налетели на них с гиканьем и криками «Хурай! Урда!» и заскакали по кругу. У Евлампия не было никакого оружия, кроме рогатины[65], с которой он ходил и на медведей. Сидя верхом на сером в яблоках коне, выпряженном из саней Александры, он вонзал острый конец рогатины то в одного, то в другого поганого и одним рывком выбрасывал из седла, а рыцарь добивал их пикой. На Евлампии была плотная кольчуга. Она надежно защищала его от стрел, на голове посверкивал помятый железный шлем, из-под которого свисала кольчужная сетка, защищавшая шею от сабельного удара.

Бирюк со своими охотниками засели за перевернутыми санями у самого берега. Каждая стрела, выпущенная ими, достигала цели, поражая всадников или их коней. Сначала таурмены не понимали, где прячется враг, но потом часть тех, кто остался без лошадей, бросилась к саням. Завязался рукопашный бой. Бирюк знал, что тяжелое оружие делает его воинов менее поворотливыми, и занял круговую оборону.

Общая схватка распалась на несколько яростно сражающихся групп, шипящих, как раскаленное железо, брошенное в воду. В центре одной из них бились Илья и Миша. Миша вертелся на своей рыжей кобыле с поднятым мечом, рукоять которого он держал обеими руками, стараясь покончить с ненавистным врагом одним ударом. Его багровое от усилий лицо было забрызгано кровью. Лошадь под Ильей пала, и теперь он стоял рядом с Мишей, прикрывая его, орудуя копьем. Он разделался уже с несколькими чэригами и высматривал следующую жертву, как вдруг стрела, пущенная с близкого расстояния, пронзила его насквозь и он упал замертво. Смерть богатыря придала монголам новые силы, и казалось, что исход битвы предрешен. Но тут из-за поворота реки с гиканьем появилось десятка два крестьян на санях и верхом, предводительствуемые Игнатом Трефилычем. В руках у них были кистени[66], рогатины, булавы[67], топоры и шестоперы[68]. Они врезались сзади в ряды сражающихся, и вскоре десятки трупов чэригов лежали на льду.

Бой был выигран русскими. От обеих авангардных сотен Батыя в живых остались только Аджар и еще какое-то количество всадников, спасшихся бегством. Афанасий остановил руку князя Андрея, занесенную над одним из раненых.

— Только поганые добивают беззащитных, — сказал инок.