Великолепно!

Ба не знал, что выбирает погибель целого народа, свою потерянную любовь, символ красоты для всех времен, навсегда. Он не сразу заметил, что улыбается. Остановить дурацкую улыбку было не в его силах.

— Послушай, Нетчеф… — сказал Ба, заставляя себя отвернуться от них. — А кто у тебя еще есть?

— Куда же лучше? — повторил старик. — Лучше не бывает.

Лучше действительно трудно было представить. Но Ба хотел… Он не мог объяснить. Тайну пирамиды, тот камень из сокровищницы… Она должна быть как сумасшествие сфинкса.

— Двадцать дебенов, Нетчеф, — сказал он, — двадцать дебенов. Лучше не бывает, я знаю. Но ты попробуй угадать, что мне нужно.

Старик кивнул.

Она была фантастической. Ее не могло быть, но она существовала.

В изгибе ее шеи задолго до ее рождения пряталась тоска, о которой Ба только что догадался. Вспышка глаз обещала блаженство, которого можно не выдержать. Ее усмешка заключала в себе все аментеты, сфинкс зарылся в песок от стыда, а демон-змей Апеп в ожидании ее пропустил толпу осужденных. Напрасно! Он ее не дождется, потому что Ба отдаст ей свой участок на полях Налу.

Точнее… Ну что же тут скажешь точнее? Она выглядела странно — повторить сочетание богине Хатхур будет непросто. В ней отразилось движение времени, пойманное за хвост и подаренное… Кому? Пока что ему, советнику Великого Дома.

— Она дочь самой красивой рабыни и самого красивого раба. Я свел их семнадцать лет назад. Потом я воспитал ее. Я ждал такого, как ты.

— Для чего, Нетчеф?

— Для того, чтобы хоть когда-нибудь, хоть под конец жизни увидеть своими глазами двести тридцать шесть дебенов серебра сразу.

Ба хмыкнул. Надолго воцарилось молчание.

— А те три красавицы, — разорвал тишину старик, — помогут мне его унести.

Ба проснулся с ощущением счастья.

Он лежал, уткнувшись носом в ее плечо; он прикоснулся губами, потом отстранился, посмотрел… Ему хотелось и не хотелось просыпаться; хотелось, потому что, возвращаясь в реальность, он возвращался к ней; и не хотелось, потому что во сне он тоже видел ее, во сне продолжался вчерашний лучший на свете вечер, переходящий в лучшую из всех пережитых ночей.

Ба словно очень долго бежал и уже привык, ноги сами справлялись с усталостью и трудной дорогой, без его ведома, — и вдруг остановился. И с разбегу врезался в это плечо. И в эту грудь. Прямо губами в сосок. В какой, правый или левый?

Сначала левый, затем правый. Он повторил движения.

Надо было все-все ей рассказать, все свои приключения, беды и радости, извилистую свою тропинку пересказать до поворотика. Надо ли?

Незачем.

Он ведь уже рассказал обо всем в храме Хатхур.

Надо было узнать ее имя. Вот что!

— Как тебя зовут?

— Так, как ты назовешь.

— У тебя нет имени?

— Мое имя принадлежит тебе.

Пока Ба видел перед собой ее губы, неуловимую улыбку, ему было трудно думать и осознавать смысл слов.

— Ты принадлежишь мне, — сказал он, вслушиваясь.

— Я принадлежу тебе, — повторила она.

Это звучало прекрасно.

А что, кроме радости?

Торговец вожделением Нетчеф теперь настоящий богач Кемт. Дорога к трону Осириса для старика открыта, серебро перекочует к жрецам да мастерам мумий. Рамзес лишь нахмурился и спросил: «Итак, ты обещаешь?» И Ба ответил: «Я чувствую успех, о Великий Дом!»

Зачем он так сказал? Он действительно был уверен в успехе в тот миг? Сейчас и не разберешь…

Неуловимая улыбка.

Он будет любить ее всегда, не останавливаясь; оказывается, он искал именно ее в пирамиде Хуфу. Нетчеф ждал такого, как он, дурачка, недоумка из знати, и считает себя в выигрыше, он продал Ба страсть, а сам получил вечное существование, отсутствие смерти. Но Ба всю жизнь искал именно ее (как же тебя зовут?) и некуда больше спешить, мчаться, глотать пыль, можно лежать, любуясь…

Неправда.

Она не может без имени. А имя так просто не выдумаешь.

И Ба-Кхенну-ф понял, что ему предстоят новая дорога и новая пыль. Туда, на север. Это он вчера пообещал Рамзесу. И посреди многих будущих смертей там прячется настоящее отсутствие смерти. Старик Нетчеф прогадал. И в поисках имени для нее…

Но ты же должен научиться отказываться!

Зачем?! А если я не хочу?!!!

— Кто-кто нужен? — переспросил Рамзес.

— Человек, знающий и нашу речь, и хеттско-эгейский диалект.

— Раб?

— Лучше раб.

— Хеттский… Эгейский…

— Велусса, — пояснил Ба.

Рамзес глянул на него с явным нескрываемым удовольствием.

— Трудно понять: ты больше мудр, хитер или жаден?

— Больше всего я предан тебе, повелитель. Еще мне нужен кто-то из народов моря.

— Откуда именно? Они встречаются в разных местах.

— Откуда-нибудь. Мы мало знаем о них, повелитель.

— Даже меньше. Они то ли бродяги. То ли нет.

— Этот, из народов моря, он должен понимать нашу речь. Как и первый.

— А зачем тебе двое? — поинтересовался Великий Дом. — Все варвары с севера, так или иначе, понимают эгейские слова.

— Мне нужно владеть их языком так, словно я один из них.

Рамзес помолчал.

— Это гораздо дальше, нежели Палестина, советник.

— Да, о Великий Дом, — ответил Ба. — Еще та девушка… Двести тридцать шесть дебенов серебра… Она будет изучать язык народов моря вместе со мной.

Рамзес задумался.

— Твой план мне пока непонятен.

— Я объясню, — сказал Ба. — Чуть позже.

Нашли колха.

Колх был избитый временем, вступивший в него, во время, лет шестьдесят назад, раньше Рамзеса. Он говорил по-хеттски, и на эгейском наречии народов моря, и на промежуточном диалекте, который использовали в Велуссе; иногда он заговаривался по-колхски, а на языке Кемт объяснялся получше некоторых сынов Черной Земли.

Получше, чем Мес-Су, например.

Ба-Кхенну-ф стал учиться у колха диалекту Велуссы. Пожилой раб готов был рассказать ему все о царе Приаме, о Хеттусе, о своей Колхиде, упорно молчал лишь о том, как он сам попал сначала на невольничий рынок, а затем на берега Хапи.

Царь Приам, по слухам, был невероятно богат и с каждым рассветом все богаче.

Хеттуса, без сомнений, была невероятно грозна и с каждым закатом все сильней и страшнее.

Колхида гордилась стадами дивных тонкорунных овец, а виноградниками такими, что самое дорогое вино из западного оазиса, коим потчевал колха щедрый Ба, раб пил с неодобрительной гримасой.

И Колхида, и Велусса зависели от хеттов. Колхи были их прямыми данниками, частью империи, хотя имели собственного царя. Велусса в империю не входила, но только потому, что хеттам так казалось удобней. Ради свободы Приам присылал больше всех даров. И ничего не просил.

Ба запоминал слова, проникал мыслью в чужой торговый город. Ба уже знал, что не обойтись без торговой миссии. Второй раз ему придется изображать из себя купца. Одни азиаты когда-то поверили. Что опасней? Нет, все же опасней было тогда, прежде.

Довольно скоро Ба пытался разговаривать с колхом по-хеттски, с легкой примесью эгейских выражений.

Время, то, в которое вляпались Великий Дом и северный раб-колх, это время шло. И безымянная девушка любила Ба, и Ба еще был молод, и он наслаждался ею.

За молчанием колха о собственной судьбе прятались новые знания. Ба не раз спрашивал его, даже приказывал, бесстыдно пользуясь своим правом. Раб мрачнел. Странно, рабы в Кемт, как правило, охотно разворачивали свое прошлое, был бы слушатель. Все они словно доказывали, что попали в рабство случайно, что судьба ошиблась…

Колх не скоро подался на уговоры. Для этого Ба пришлось пообещать взять его с собой в северное плавание.

— Ты же хочешь увидеть родину? — спросил как-то Ба.

И услышал:

— Нет.

Слово было твердым и жестким.

Раб не хотел домой!

— Ладно, я скажу тебе… Это будет проверкой. Все ли ты сумеешь понять…