Оказывается, пробравшись в пантеон, в самое святое святилище, веселое и лихое, чего не понять жрецам, он остался неполноценным. Да! Он проник к богам в одиночку, а память подсказывала, что в одиночку — только половина дела.

Он всего лишь вспомнил брата.

Единица высшей силы — Дионис — осознала себя ущербной, половинной и страдающей. Он бы поделился бессмертием. Как жаль, что бессмертием не делятся.

Неужели это прибавляет мощности новому богу? Вот этот ужас утерянной давным-давно парной души, переживаемый на полную мощь нечеловеческих отныне возможностей, в то время, когда ты обязан быть легок.

Да, это сочетание прибавляет кое-что.

Он хотел настичь Сетха. В образе глупого, ни о чем не знавшего человека он угрожал Сетху. И теперь он действительно должен его настичь!

И разорвать пасть.

Что означает — лишить чужой веры, отнять бессмертие.

Его цель, кроме некоторых прочих: люди должны перестать бояться Сетха. Как в приливе отчаяния, перепрыгнув через собственную природу, некогда перестал бояться он сам.

Никто не узнает, что у Диониса был брат. Это звучит еще более странно, чем то, что Дионис вывел народ Израиль из страны Кемт.

Как день и ночь, отличались переживания Диониса и Аякса, как полет орла и тьма заброшенной гробницы, как искания бессмертного духа и терзания необузданной страсти смертного.

Аякс взращивал в себе коварство.

Он был бесхитростен и смел, хотя вряд ли совсем бесхитростен, раз пришел под Трою басилевсом Саламина. Он-то как раз имел брата, Тевкра, они были Теламониды, две мощные опоры среди ахейских героев.

Аякс защитил бы Ахиллеса ценой собственной жизни, если б мог, но когда Ахиллес пал, когда стало ясно, что Атридесы именно тут, под чужим городом выберут наместника морей, что им не быть сыну Пелея, даром что мать его считают нимфой-нереидой, — Аякс сразу же возмечтал. Он имел все права помечтать, он отлично знал: Агамемнон боится Идоменея, боится изворотливых умом критян, опасается удаленности, обособленности Крита, недосягаемости его горных внутренностей. Приамский Илион падет, и Эгейское море, Срединное море, да все известные моря останутся без торговли. А финикийцев, единственных торгашей, принять под щит легче легкого.

И Аякс точно рассчитал: только Саламин. Ну не Беотия же…

Что это за остров — Итака?! Что это за вождь — Одиссей?!

Трус, притворившийся сумасшедшим ради того, чтобы избегнуть войны. И не сумевший даже этого!

Аякс был глубоко оскорблен, жестоко, кровно оскорблен до глубины своей простой, древней, не терпящей обид души. Каменное тело, серьезное выражение лица, ахейский Гектор.

— Ты готов отобрать власть над данами? — спросил он ранним утром своего брата Тевкра.

— Да, — ответил Тевкр.

— Я все крепко обдумал, — сказал тогда Аякс.

— А я подготовлю лук и стрелы.

Тевкр не пользовался железными наконечниками, как Парис, но стрелок был отменный. Брат прикрывал его громадным, самым высоким у греков щитом, и это позволяло несколько раз прицелиться.

— Большая удача, что они собраны здесь, в одном месте, часто в одном шатре.

— Кто? — спросил Тевкр.

— Как кто? Агамемнон, — Аякс с удовольствием загнул палец размером с рукоять ножа, — Менелай, — он загнул второй палец, — Диомед…

Десяти пальцев, в общем, хватило.

— Я бы никогда не смог перебить их всех разом. Ты понимаешь? Только эта война собрала их для меня вместе.

Он посмотрел на брата и поправился:

— Для нас!

— А что будет… после? — осторожно поинтересовался Тевкр.

— После? Для них после не будет.

— А для нас?

— Для нас? Союз с Пелеем. Его суша. Наше море.

— А воины? Их тысячи…

— Воины? Они пойдут за басилевсом. За тем басилевсом, который останется.

Тевкр тяжело наклонил голову. Он размышлял.

— А ты думаешь, воины забыли, кто не позволил Гектору поджечь корабли?

Тевкр промолчал. Он-то помнил, что его стрелы двенадцать раз поражали троян с факелами.

— Досадно, что Терсита больше нет, — сказал Аякс. — Терсит бы пригодился.

Гермес вытряхнул камешек из сандалии. Крылышки при этом нежно затрепетали.

— Я устроил вашу встречу. И я удаляюсь.

Афина была в черном. Дионис облекся в хламиду цвета неразбавленного вина. Сорт определить было трудно, но и Гермес, и Афина понимали, что это вино водой не разведено.

Они встретились не на склоне, а у подножья горы Иды, с плоским видом на Трою и на лагерь двадцати девяти греческих армий с шатрами на берегу. Гермес не стал вертикально взлетать — он скрылся между деревьев, его ярко-желтая фигурка немного помелькала и исчезла.

— Пройдет чуть больше пятидесяти лет, и из всего этого множества не останется ни одного живого, — небрежно указала в сторону людей Афина. — Тебе радостно об этом думать?

— Нет.

— Мне когда-то было радостно. А Мерк только что сказал: пролетит три тысячи лет, и кто останется жив из тех, кого мы сейчас знаем? А?

— Что ты ответила?

— Совсем недавно я бы уверенно ответила: я!

— А теперь?

— А теперь ты задаешь много вопросов.

Дионис представил обреченный смерти город, осаждаемый обреченным смерти войском. В сущности, человек очень недолго жив, можно сказать, что мертвецы воюют с мертвецами.

Он не проникся этой картинкой, и потому опять спросил:

— Скажи, у тебя была сестра?

— Четыре, — с отвращением ответила Афина, — и все старшие.

— Я говорю не о пантеоне.

— А о чем? — и синие глаза ее потемнели в тон платью.

— Раньше. В той жизни у тебя была сестра?

Надо было обладать недюжинной наглостью, чтобы так говорить с ней.

— Вспомни, у тебя должна была быть сестра, такая же, как ты, точь в точь! — настаивал Бакх. — Это больно. Поэтому ты не помнишь. Твоя сестра-двойник всплывет из небытия последней.

Афина направила на него ледяной взгляд змеи. Этот холод испепелял.

— Она была? — спросил Дионис.

— Я вошла в смертную жизнь сама, — с гораздо большим отвращением выговорила Афина, — никто не делил со мной дверь.

Он изменился в лице, но взял себя в руки и просто сказал:

— Ты не помнишь…

Это было уже оскорблением! Она бы хотела не помнить, но она помнила! Она вспомнила до мелочей!

— Я уважаю твой черный цвет, — вдруг сказал Дионис.

— Зачем ты хотел меня видеть?

— Я решил, что будет нести в мир моя избранная.

— И ты откроешь это? — Афина изобразила иронию.

— Да, я не скрою это от тебя.

— Ты раскроешь стратегию избранного?!

— Да.

— Зачем?

— Я объясню. Стратегия вот какая: я намерен использовать чужие сущности, доводить их до абсурда и через это переворачивать души людей.

— Непонятно.

— Например, Афродита. Ее силы прибавляются от каждого удачного любовного акта. Она им покровительствует. Моя Елена работала на нее. Кстати, имя Елена я потом заменю.

— На что?

— Пока не знаю. Неважно. Так вот, моя Елена не будет отвечать на ласки то Париса, то Одиссея, их ведь так зовут?

— В точности.

— Она вовлечет их в хоровод, который перевернет саму идею любви Афродиты. Когда люди начнут забывать себя в этом хороводе, они будут становиться моими.

— Мой Одиссей? — спокойно переспросила Афина.

— Я использую зону власти Артемиды, и Аполлона, и Ареса… Артемида вынужденно поделится со мной, когда люди станут превращаться в зверей: я подарю им сознание волков и собак — кому что… А кому и свиней. Деметре не понравится, как я использую виноград, Аресу — как я насмехаюсь над войной…

— А Фебби?

— Ему не понравится все.

— Ты либо обманул меня… Но как-то неумело, вряд ли. Или же раскрыл замысел. Никто не раскрывает цель избранного до конца. Зачем? Твоя стратегия умрет с заключительным словом.

Дионис покачал головой.