Что-то предназначенное персонально ему, но отчего хотелось пройти мимо.

Первым побуждением Мес-Су было убить увиденное. Оно представляло угрозу его власти.

И все же… Мес-Су помнил, что есть Великий Дом, помнил былую свою преданность. Это посольство? Мес-Су почудилось, будто страны Кемт никогда не было: время и каждодневные заботы оторвали его от старой родины. Теперь был только его народ, а он был вождем, и случайно выбранное слово «богоборец» превратилось в имя его народа.

Он боролся с многочисленными чужими богами ради… Ради которого?

Мес-Су, и брат его Атон-Рон, и все тысячи пустынных жителей не сомневались — ради единого бога, единосущего, воплощаемого сначала солнцем, а потом чистой идеей, ради Атона, избравшего всех этих людей. Они грязны и нищи, но они — избранники. Значит, они могут гордиться — и перед золотым Кемт, и перед железными хеттами.

Надо ли ради единого бога убивать посла долины Хапи?

Патриарх не видал этот образ больше десяти лет. Почему же он не изменился? Или стал еще моложе… Десять лет назад тот человек ушел, и он, Мес-Су, вопреки разуму и советам отпустил его.

Не понимая, что делает, он вернулся в шатер, сел и опустил голову на руки.

Все эти годы Мес-Су скучал по нему сильнее, намного сильнее, чем по своему топору.

Превратить воду в вино гораздо полезнее, чем в кровь. Он мог бы это сделать, но пусть это сделает кто-то другой.

Песок скрипит у них на зубах, скрипят деревянные подпорки, а сами они хорошо, истово молятся. Они молятся богу, который еще не родился.

Кто же это придумал? — спросил Дионис и от этого вопроса провалился в себя, как в колодец.

Место бога, который еще не родился, с легкостью можно занять. Это будет ставка на ноль. Надо при случае спросить того бессмертного математика, оправдана ли ставка на ноль? Каковы таинственные свойства нуля, открывающиеся после вековых размышлений?

Шаг за шагом Дионис чувствовал, что оставляет огромный кусок несотканной паутины. Этот заслон, народ-буфер между двумя странами беспрестанно умирающих бабочек, виделся ему тактическим узлом, целым мешком тактики и стратегии вечной жизни, которую он пока не до конца уяснил. Но он чувствовал и то, что ему лучше сохранить легкость, беспечность, озоновый слой в голове, сосновый лес в сердце.

Дионис уходил, шаг за шагом. Он спешил на север.

Он почему-то был уверен, что сосны шумят там, из них сбивают корабли, корабли вытащены на берег… И. кто-то ждет.

Мес-Су колебался совсем недолго. Потом вышел из шатра, стараясь выступать величественно.

Мес-Су очень не хотел показать египтянину, как ему нужна беседа с ним, беседа один на один, доверительная, которая, может быть, вопреки приобретенному величию, начиналась бы дружеским, даже панибратским: «А помнишь…»

Он приготовился наткнуться на знакомый нахальный взгляд с неуловимым смыслом…

Но тень рамзесова советника уже не стояла перед его шатром. Там никого не было. Скиния завета, как и прежде, раскачивалась на столбах из дерева ситтим. Воскурялось над ней облако благовоний, регулярно отнимаемых Изисом у какого-то из побежденных племен. Нахальный взгляд почудился. Неуловимый смысл, некогда сотворивший Мес-Су вождем, всего лишь мигнул из прошлого.

Величественный выход победителя пропал даром. Тень исчезла.

Наступил вечер. Облако над скинией стало цветным в лучах заходящего пустынного солнца.

Беспечный странник шагал, оставляя закат по левую руку. Моавитяне, амореи, Ханаан не беспокоили его. Он пройдет сквозь них, разрежет их рыхлую человеческую почву, не оставив посева.

Мес-Су плакал в своем шатре.

Мес-Су плакал быстро, скорее бы выплакать слезы, он не умел это делать, потому что раньше не плакал, и он не мог сдержаться, потому что совладать с мгновенным видением потерянной то ли вечности, то ли истины, то ли чего еще, крайне важного для человека, было выше его героических сил.

Он что-то сегодня потерял. Что-то оборвалось.

Словно ковчег завета опустел.

Словно бог отвернулся от него.

По дороге, вихляющей между холмами, но упорно ведущей от Хеттусы к берегу Дарданского моря, того, что меж Понтом и Эгеидой, по дороге к стенам крадущей чужих женщин Велуссы, в пределы зависимого, богатого, злосчастного царства старика Приама двигался, дыша свежестью на заре, железный трехтысячный отряд мстителей за юного Сарпедона.

Нет, люди, идущие к морю, были из плоти и крови. Обычные люди, немножко мускулистые, кровь пряталась в телах, гнала их вперед, заставляла радоваться утренним холмам и грядущим побоищам. Зато по бедрам шлепала не медь и не бронза, а железо. Подверженное ржавчине, если долго лежать под дождем, но крепкое, крепче и страшнее известных металлов.

Отряд имел три тысячи железных копий и столько же длинных ножей — вырезать побежденных.

Кассандра встретила это утро с красными воспаленными глазами. Рассказ о поединке Париса с Менелаем, как она его видела, был сложен, зарифмован, наделен ритмом и спет самой себе дрожащим шепотом.

«Вы аргивянку Елену с богатством ее похищенным

Выдайте нам и немедленно должную дань заплатите,

Память о ней да прейдет и до поздних племен человеков», — еще раз повторила она последние строчки.

Кассандра не знала, что хетты идут на помощь Трое, в ее поэме этого не было.

Железо вообще не имело в ее поэме никакого значения.

— Мы застряли под этим городом! — кричал Менелай.

Агамемнон, Диомед, Нестор, Идоменей, Одиссей смотрели на него с сочувствием. Аякс играл мышцами, а пугающий герой грез Кассандры Ахилл плевать хотел на все в мире советы, но присутствовал, утверждая свое право.

— Моя жена может быть уже далеко. Она была здесь, но сейчас она может быть у царя хеттов в его столице.

— Да где угодно… — бросил Агамемнон. — Ты предлагаешь углубиться в страну хеттов? Уйти от моря?

В воздухе запахло жутью. Удалиться от моря — для них это звучало как погрузиться в Аид.

— Ты желаешь отплыть домой, повелитель? — прямо спросил Диомед.

Одиссей искоса глянул на Ахилла. Он ждал знакомого: «Я не уйду отсюда, пока Троя не будет лежать в пепле…» И так далее, насчет рыдающих троянок. Но Ахилл почему-то молчал.

— Нам мешает Палладий, — произнес тогда Одиссей.

— Что?!

— В Трое хранится волшебный предмет Афины.

— Откуда ты знаешь? — спросил Аякс недоверчиво.

— Одиссей проникал в Трою, — сказал Диомед. — Но! — он оглядел всех, кроме братьев Атридесов: — Но это тайна.

— Чья это тайна? — вскинулся Ахилл. — И зачем эта тайна?

— Затем, чтобы нашего друга, островитянина, не убили во время ночной вылазки из подготовленной засады.

Ахилл поглядел на Диомеда совсем уже свысока:

— Среди нас есть троянцы?!

— Нет. Но в войске довольно болтунов.

— В моем войске только герои! — вскочил Ахилл.

— Есть ведь не только твои мирмидоняни, — произнес Нестор.

Ахилл яростно пронзал взглядом Агамемнона, вождь предусмотрительно смотрел на Диомеда, тот следил за Ахиллом, Аякс сжимал правый кулак левой рукой, Нестор многозначительно хмурился, Менелай нервничал и поворачивал голову ко всем по очереди, критянин Идоменей демонстративно молился.

— Я тайный жрец ее, — сказал Одиссей.

— Ее? — Идоменей деликатно показал вверх, не называя имен.

Одиссей подтвердил жестом.

— Но ведь она богиня Аттики, — удивился Агамемнон. — И даже свой город Тезей назвал в ее честь.

— Оттуда этот подонок и трус Менесфей, — сказал Аякс.

— Он все-таки наш союзник и тоже привел корабли, — напомнил Менелай.

— Что ж вы его не позвали на совет?

Аякс властвовал над Саламином. Этот остров лежал перед носом у афинян. Было очевидно, что со временем либо Афины захватят Саламин, либо жители Саламина, ведомые если не Аяксом, то его сыновьями, подчинят себе Афины.