– В армии начал. Лет двадцать уже получается.

– И никогда не надоедало?

– Ну, пару раз пробовал бросать, но вот результат, – Андрей приподнял руку с сигаретой. – А ты курил когда-нибудь?

– Ага. Пока не побывал на табачной фабрике.

– Правда, что ли? Такая эффективная антитабачная терапия?

– Да. Ножи для резки табака помогли. На них через несколько часов работы налипает столько черной дряни, что даже рядом стоять жутко. Я вообще никогда не считал себя особо впечатлительным, но когда рабочие начали отдирать эти комья, я живо представил свои легкие. У меня-то в них рабочих нет, почистить некому, все остается.

– А что ты на этой фабрике делал? Ты же маркетингом, вроде, занимаешься?

Миша кивнул: «Да. Сейчас маркетингом. А раньше всем подряд. На фабрике этой немцы линию устанавливали, и я переводил. Почти месяц там провел».

– Интересный опыт, наверное?

– Фабрика? Пожалуй. Я, знаешь, с детства любил смотреть на всякие производственные процессы. Помнишь советские новости? Как они рассказывают про какое-нибудь предприятие и показывают линию с конфетами, банками там, колбасами? И толстушки в марлевых колпаках?

– Помню, да, – оживился Андрей. Он затушил сигарету. – Может, тебе тогда надо было стать инженером?

– Ну нет! Там физика, математика… Эти науки меня точно никогда не интересовали. Иностранные языки, литература, история – это с удовольствием, но алгебра… Тоска.

– Ясно. А что на табачной фабрике еще интересного было?

Миша задумался на секунду.

– Аппарат для проверки качества сигарет, например. Цилиндр такой, в который вставляют сигареты, и он их курит. Чтобы проверить, как они горят, замерить содержание смол, никотина. Тоже очень стимулирует отказаться от этого удовольствия, надо сказать. Такой… м-м-м нездоровый цвет у этого цилиндра.

– Что-то на меня одни рассказы уже действуют, – Андрей покосился на пачку сигарет. – Может, хотя бы на облегченные варианты перейти стоит?

– Они не облегченные, – категорично покачал головой Миша. – Это очередное популярное заблуждение. У табачников в рекламе очень хорошие специалисты работают. Впрочем, так же, как и в других отделах. – Он подтянулся на стуле и подвинул к себе поставленную официантом тарелку с салатом. – Знаешь, как делают такие сигареты?

Андрей тоже приготовился есть – развернул бордовую салфетку со столовыми приборами.

– Нет.

– Там дело не в табаке, хотя в некоторых вариантах действительно может быть чуть меньше табака и больше жилки… Жилка – это нити в табачном листе. Ее добавляют для лучшего горения. Так вот, про легкие сигареты. На их фильтрах просто больше перфорации. Видел, ободок из дырочек на фильтре такой? Ну и поэтому в затяжке получается вроде как меньше дыма.

Андрей недоумевающе сдвинул брови: «Ну, так тогда они и получаются легче?».

– Не совсем. Дело в том, что легкость сигарет устанавливает как раз та самая машина, про которую я говорил. Ее smoking machine называют. Но машина же курит не так, как человек. Собственно, люди вообще все по-разному курят, так что сказать наверняка, сколько каждый отдельно взятый курильщик получает смол, никотина и прочего добра с одной сигаретой, невозможно. В случае с легкими сигаретами ты можешь закрывать перфорацию пальцами или губами. Вот попробуй обернуть фильтр легкой сигареты плотной бумагой или зажать его сильнее, получится то же самое, что и нелегкая. Плюс, многие просто курят больше этих легких сигарет, или затягиваются сильнее, потому что привыкли уже к определенной дозе никотина.

– Да, пожалуй, терапевт из тебя получается убедительный.

Миша продолжил, бегло улыбнувшись:

– В Евросоюзе, кстати, табачникам уже дали по рукам по этому поводу. Насколько я знаю, у них там на пачках нельзя теперь писать lights, super-lights. Там теперь используют или номера – в России, кстати, у некоторых марок тоже такая номерная система. Или цвета – ну, к примеру, silver. Или что-нибудь вроде soft taste, morning breeze…^_ В общем, кто какие ассоциации с легкостью и воздушностью придумывает. – Миша усмехнулся. – Но, не думаю, что это так уж сильно ударит по их бизнесу. Там прибыли чуть ли не как от наркотиков.

– Ты и про прибыли знаешь?

– Угу. Хотя меньше, чем про производство. Думаю, процентов двести-триста они с каждой пачки получают. Знаешь, вполне себе в духе табачной компании выделить миллион на раковые исследования, а потом потратить еще двести, чтобы рассказать всем, что они дали целый миллион. И они могут себе это позволить. За твои деньги.

– Ну, я же тоже получаю за эти деньги удовольствие.

– Не спорю, – кивнул Миша, промокая губы салфеткой. – Просто одним такие удовольствия очень нравятся, а другим они и вовсе не нужны.

– А ты, значит, к последним относишься?

Миша доверительно улыбнулся: «Я пока посередине».

Тут у Андрея зазвонил телефон, и Миша сразу сделал безразличное лицо, желая показать, что он не будет прислушиваться к разговору. Андрей посмотрел на дисплей, словно раздумывая, отвечать или нет, и все же поднес телефон к уху: «Да! Все в порядке. Я скоро приеду. Что? Хорошо, все привезу».

– Дела? – равнодушно спросил Миша, почувствовав, что на этом их вечер заканчивается.

Андрей растерянно потер лоб: «Ну а куда же без них? Тебя подбросить куда-нибудь?».

– Да нет, спасибо. Я, пожалуй, пройдусь. Просим счет?

Когда машина Андрея наконец вклинилась в непрерывный железный поток на проспекте, Миша отвернулся, поднял воротник пальто и медленно направился к метро, поглядывая на все еще убранные по новогоднему витрины, хотя разбитной январь вчера перетек в тусклый февраль. Раздраженный своей неудовлетворенностью от встречи, он принялся перебирать в памяти жесты и слова Андрея, чтобы понять, что именно вызывало в нем эту неудовлетворенность.

Анализ не занял много времени – на подходе к станции Миша уже понял, что за разговорами на общие темы скрывается нежелание – а может, даже и боязнь – Андрея раскрыться, рассказать о себе и своей жизни. И причиной этого, скорее всего, был не его характер, а непреходящая неуверенность. Словно Андрей и сам не мог понять, зачем он встречается с Мишей. «И зачем людям для всего нужно объяснение?», – все еще с раздражением подумал Миша и остановился перед ларьком. Помешкав под выжидательным взглядом недобро нахохленной продавщицы, он попросил пачку тех же сигарет, какие курил Андрей.

Стянув тесные сапоги, Анна вошла в ванную – еще чужую, но уже пропитавшуюся слегка запахами ее косметики – и принялась тщательно очищать лицо от макияжа. Плитки пола приятно холодили стопы, отекшие и натруженные в новых сапогах, которые она купила специально для встреч с потенциальными работодателями. Для длительной ходьбы они оказались слишком неудобными, а ходила Анна сегодня много – в поисках трех офисов, куда ее пригласили на собеседования.

Из ванной Анна прошла на кухню и выложила из сумки на стол творог, груши и бутылку белого вина. Несмотря на свои мечты о вкусных ужинах в одиночестве, она еще ни разу не готовила в этой квартире и включала плиту всего несколько раз только чтобы сварить кофе. Основным же ее рационом пока были фрукты и каши быстрого приготовления, и для удовлетворения слабого аппетита этого вполне хватало.

Она налила в бокал вина, выключила свет и, не снимая юбочного костюма, приобретенного с той же целью, что и сапоги, забралась с ногами на подоконник. Внизу шумели увлеченные лепкой снеговика дети. Без интереса понаблюдав за ними, Анна подняла глаза на небо. Снег высыпался из него ленивыми хлопьями, так радовавшими детей и так удручавшими Анну. Она с вздохом вспомнила теплые и беззаботные вечера в Шарм-эль-Шейхе и глотнула вина, надеясь постепенно вытеснить им хандру.

Боль в животе, беспокоившая ее несколько дней после аборта, уже ушла, но за монотонностью тоскливых мыслей она едва заметила это выздоровление. Светлее мысли становились лишь тогда, когда она приносила в свой дом новые вещи – лампы, шторы, бокалы, и даже бодрый фикус – и пыталась рисовать, но однообразные собеседования назойливо напоминали ей о душевной неустроенности. Ей вовсе не хотелось ходить на работу в офис и коллектив и добиваться там результатов, нужность которых она подвергала сомнению уже сейчас, даже не получив еще места. Однако работа была нужна. В первую очередь не ради денег – их пока казалось достаточно, но ради желания убедиться, что она полноценна и без мужа. Работы и рабочих успехов требовало ее травмированное самоуважение. Поэтому на собеседованиях она улыбалась и всем своим видом пыталась убедить интервьюеров, что они не ошибутся, выбрав ее. Чтобы эта улыбка получалась более убедительной, Анна пыталась читать статьи о том, как сменить уныние на удовлетворенность, но даже и не дочитывала их до конца, понимая, что чужой опыт страданий не ослабит ее собственных – так же как не ослабляет зубную боль сознание того, что у всех людей в очереди к дежурному стоматологу тоже болит зуб.