10:00 Took a bath-& went to bed».

Перевод («Последние дневники императрицы Александры Федоровны Романовой». Новосибирск, 1999):

«Екатеринбург. 1 (14)Июль.

Воскресение, + 12°

Прекрасное летнее утро. Почти не спала из-за спины и ног.

10½ [часа].Имела радость от слушания обедницы — молодой священник отслужил во 2-й раз.

307

11½ —12 [часов].Остальные гуляли. 0<льга> — со мной. Снова провела день лежа в постели. Т<атьяна> оставалась со мной днем.

Дух<овное> чтение, Книга пр<орока> Осии гл. 4-14, про<рока>, Иоила (так в тексте, правильно: «Иоиля». — Сост.), 1 — до конца.

472 [часа]. Чай. Плела кружева весь день и раскладывала пасьянсы. Вечером недолго поиграли в безик, в большой комнате поставили длинную соломенную кушетку, поэтому было менее утомительным для меня.

10 ч<асов>. Приняла ванну и легла в постель».

Так, что же происходило в доме Ипатьева 14 июля?

То, что этому богослужению предшествовало, было рассказано Якимовым на допросе его следователем Соколовым 7—11 мая 1919 г.: «Что-то такое непонятное для меня вышло и со священником. Богослужение, как я помню, при Юровском было один раз. Это было в субботу 13 июля. Позвал меня к себе Юровский и велел мне позвать «которого-нибудь» священника. Он меня сначала спросил, какие священники служат. Я ему назвал о. Меледина и о. Сторожова. Тогда он мне и велел позвать которого-нибудь. А как о. Меледин жил поближе, то я тогда же в субботу вечером его и позвал. Вечером я и сказал Юровскому, что Меледина позвал, назвав его по фамилии. Утром Юровский меня позвал и снова спросил, какого священника я позвал. Я сказал ему, что позвал о. Меледина. Тогда Юровский меня послал к Меледину сказать ему, чтобы он не приходил: «поди и скажи Меледину, что богослужения не будет: отменено. А спросит, кто отменил, так скажи, что они сами отменили, а не я. Вместо Меледина позови Сторожева». Ну, я что же? Пошел к Меледину и говорю: «так и так, обедницы не будет». Он меня спросил: «почему?». Я сказал, как велел Юровский, что они сами отменили. Тут же я пошел к Сторожеву и позвал его. Что это означало, что не захотел Юровский Меледина, а пожелал Сторожева, не знаю».

Поведение Юровского не понятно не только Якимову. С чего бы это Юровский проявил такую выборность в отношении священников. Вроде бы никаких связей между ним и священниками не могло быть. Не похоже также, что Романовы сами потребовали именно Сторожева. Но не только это не понятно в богослужении, которое происходило в доме Ипатьева 14 июля 1918 года.

О том, как оно происходило, известно из протокола допроса священника Сторожева следователем Сергеевым 8—10 октября 1918 г. Итак слово протоиерею Екатеринбургского Собора Иоанну Владимировичу Сторожеву: «30 июня (13 июля) я узнал, что на другой день 1/14 июля — воскресение, о. Меледин имеет служить в доме Ипатьева литургию, что о сем он уже предупрежден от коменданта, а комендантом в то время состоял известный своей жестокостью некий Юровский — бывший военный фельдшер. Я предполагал заменить о. Меледина по Собору и отслужить за него литургию 1/14 июля. Часов в 8 утра 1/14 июля кто-то постучал в дверь моей квартиры, я только что встал и пошел отпереть. Оказалось, явился опять тот же солдат, который и первый раз приезжал звать меня служить в дом Ипатьева. На мой вопрос «Что угодно?» — солдат ответил, что меня комендант «требует» в дом Ипатьева, чтобы служить обедницу. Я заметил, что ведь приглашен о. Меледин, на что явившийся солдат сказал: «Меледин отменен, за вами прислано». Я не стал расспрашивать и сказал, что возьму с собой о. дьякона Буймирова — солдат не возражал — и явлюсь к десяти часам. Солдат распростился и ушел, а я, одевшись, направился в Собор, захватил здесь все потребное для богослужения и в сопровождении о. дьякона Буймирова в 10 час. утра был уже около дома Ипатьева. Наружный часовой, видимо, был предупрежден, так как при нашем приближении сказал через окошко внутрь ограды: «Священник пришел». Я обратил внимание на совершенно необычное для красных наименование «священник» и, всмотревшись в говорившего, заметил, что как он, так и вообще вооруженные постовые на этот раз как-то выглядят интеллигентнее того состава, который я видел 20 мая, мне даже показалось, что среди них были б. ученики Горного училища, но кто именно, не знаю. По-прежнему внутри за забором, на площадках лестницы и в доме было очень много вооруженных молодых людей, несших караул. Едва мы переступили через калитку, как я заметил, что из окна комендантской на нас выглянул Юровский. (Юровского я не знал, видел лишь его как-то раньше ораторствовавшим на площади.) Я успел заметить две особенности, которых не было 20 мая — это 1) очень много проволочных проводов, идущих через окно комендантской комнаты в дом Ипатьева и 2) автомобиль (легковой), стоящий наготове у самого подъезда дома Ипатьева. Шофера на автомобиле не было. На этот раз нас провели в дом через парадную дверь, а не через двор. Когда мы вошли в комендантскую комнату, то нашли здесь такой же беспорядок, пыль и запустение, как и раньше: Юровский сидел за столом, пил чай и ел хлеб с маслом. Войдя в комнату, я сказал Юровскому: «Сюда приглашали духовенство, мы явились, что мы должны делать». Юровский, не здороваясь, в упор рассматривал меня, сказал: «Обождите здесь, а потом будете служить обедницу». Я переспросил: «Обедню или обедницу». «Он написал обедницу» — сказал Юровский. Мы с дьяконом стали готовить книги, ризы и проч., а Юровский, распивая чай, молча рассматривал нас и, наконец, спросил: «Ведь ваша фамилия С-с-с», — и протянул начальную букву моей фамилии, тогда я сказал: «Моя фамилия Сторожев». «Ну да, — подхватил Юровский, — ведь вы уже служили здесь». «Да, — отвечаю, — раз служил». «Ну так вот и еще раз послужите». В это время дьякон, обращаясь ко мне, начал почему-то настаивать, что надо служить не обедню, а обедницу. Я заметил, что Юровского это раздражает и он начинает «метать» на дьякона свои взоры. Я поспешил прекратить это, сказав дьякону, что и везде надо исполнять ту требу, о которой просят, а здесь, в этом доме, надо делать то, о чем говорят. Юровский, видимо, удовлетворился. Заметил, что я зябко потираю руки (я пришел без верхней рясы, а день был холодный), Юровский спросил с оттенком насмешки, что такое со мной. Я ответил, что недавно болел плевритом и боюсь, как бы не возобновилась болезнь. Юровский начал высказывать свои соображения по поводу лечения плеврита и сообщил, что у него самого был процесс в легком. Обменялись мы еще какими-то фразами, причем Юровский держал себя без всякого вызова и вообще был корректен с нами. Одет он был в темной рубахе и пиджаке. Оружия на нем я не заметил. Когда мы облачились и было принесено кадило с горящими углями (принес какой-то солдат), Юровский пригласил нас пройти в зал для служения. Вперед в зал прошел я, затем дьякон и Юровский. Одновременно из двери, ведущей во внутренние комнаты, вышел Николай Александрович с двумя дочерьми, но которые именно, я не успел рассмотреть. Мне показалось, что Юровский спросил Николая Александровича: «Что у вас все собрались» (поручиться, что именно так он выразился, я не могу)? Николай Александрович ответил твердо: «Да — все». Впереди за аркой уже находилась Александра Федоровна с двумя дочерьми и Алексеем Николаевичем, который сидел в кресле-каталке, одетый в куртку, как мне показалось, с матросским воротником. Он был бледен, но уже не так, как при первом моем служении, вообще выглядел бодрее. Более бодрый вид имела Александра Федоровна, одетая в то же платье, как и 20 мая (старого стиля). Что касается Николая Александровича, то на нем был такой же костюм, что и первый раз. Только я как-то не могу ясно себе представить, был ли на этот раз на груди его Георгиевский крест. Татьяна Николаевна, Ольга Николаевна, Анастасия Николаевна и Мария Николаевна были одеты в черные юбки и белые кофточки. Волосы у них на голове (помнится у всех одинаково) подросли и теперь доходили сзади до уровня плеч. Мне показалось, что Николай Александрович, так и все его дочери на этот раз были — я не скажу в угнетении духа, — но все же производили впечатление как бы утомленных. Члены семьи Романовых и на этот раз разместились во время богослужения так же, как и 20 мая ст. ст. Только теперь кресло Александры Федоровны стояло рядом с креслом Алексея Николаевича, — дальше от арки несколько позади его; позади Алексея Николаевича стала Татьяна Николаевна (она потом подкатила его кресло, когда после службы они прикладывались к кресту), Ольга Николаевна и, кажется (я не запомнил, которая именно), Мария Николаевна. Анастасия Николаевна стояла около Николая Александровича, занявшего обычное место у правой от арки стены. За аркой в зале стояли доктор Боткин, девушка и трое слуг: высокого роста, другой низенький, полный (мне показалось, что он молился, складывая руку, как принято в католической церкви) и третий молодой мальчик. В зале за богослужением в этих комнатах никого не было. Стол с иконами, обычно расположенными, стоял на своем месте — в комнате за аркой. Впереди стола, ближе к переднему углу, поставлен был ^большой цветок, и мне казалось, что среди его ветвей помещена икона, именуемая «Нерукотворный Спас» — обычного письма, без ризы. Я не могу точно удостоверить, но я почти убежден, что этот была одна из тех двух одинакового размера икон «Нерукотворного Спаса», которые вы мне предъявляете. По-прежнему на столе находились те же образки-складни, иконы «Знамения Пресвятой Богородицы», «Достойно есть» и справа — больших в сравнении с другими размером — писанная масляными красками без ризы икона святителя Иоанна Тобольского. Вы мне показываете две такие иконы Свят. Иоанна, причем, на одной я вижу небольшую выемку в виде углубления. Я должен пояснить, что такие выемки обычно делаются в иконах для помещения в них металлического (золотого или серебряного) ковчежца с какой-либо святыней (частицей святых мощей или одежды святого), сверху этот ковчежец обычно защищен стеклом, вставленном в узенький металлический ободок, который и выступает над уровнем самой иконы. Иногда вокруг такого ковчежца делается сияние в виде звезды или расходящихся лучей. Сияние это устраивается из драгоценного металла, иногда осыпанного камнями. Я подробно осматривал предъявленную мне Вами икону святителя Иоанна, на коей имеется описанная выемка, я полагаю, что выемка эта сделана именно для вложения ковчежца со святыней, каковая очевидно и была здесь. Не усматривая никаких следов в виде нажимов, царапин или углублений от шипов и гвоздиков на иконе вокруг этой выемки, я полагаю, что сияния около ковчежца (если таковой был в иконе) не было и, следовательно, ковчежец имел снаружи обычную узенькую металлическую каемочку и в смысле денежной стоимости едва ли мог представляться ценным. Мне трудно определить, которая из этих двух предъявляемых мне икон Св. Иоанна Тобольского находилась на столе во время богослужения 1/14 июля, но та икона, которая была там, имела такой же вид и размер, как и эта предъявляемая. Тогда (1/14 июля) я не заметил в иконе ковчежца со святыней, но это могло произойти и потому, что ковчежец был заслонен впереди стоящими иконами. Став на свое место, мы с дьяконом начали последование обедницы. По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитвословие «со святыми упокой». Почему-то на этот раз дьякон, вместо прочтения, запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный этим отступлением от устава, но, едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади меня члены семьи Романовых опустились на колени, и здесь вдруг ясно ощутил я то высокое духовное утешение, которое дает разделенная молитва. Еще в большой степени дано было пережить это, когда в конце богослужения я прочел молитву к Богоматери, где в высоко поэтических, трогательных словах выражается мольба страждущего человека поддержать его среди скорбей, дать ему силы достойно нести ниспосланный от Бога крест. После богослужения все приложились к св. Кресту, причем Николаю Александровичу и Александре Федоровне о. дьякон вручил по просфоре. (Согласие Юровского было заблаговременно дано.) Когда я выходил и шел очень близко от бывших великих княжон, мне послышались едва уловимые слова «благодарю» — не думаю я, чтобы это мне только «показалось».