Я вижу предъявленный мне Вами фотографический снимок с изображением трех девиц (свидетелю был предъявлен фотографический снимок с изображением великих княжон Ольги, Марии и Анастасии Николаевны, имеющийся в распоряжении судебного следователя Н.А.Соколова) и думаю, что больше сходства между той девушкой, которую я пользовал, и одной из этих, вот именно с этой крайней, которая сидит на крыльце (свидетель при этом указал на Анастасию Николаевну), но утвердительно сказать, что на снимке изображена та, которую я пользовал, я не могу».

Соколову «повезло», чего нельзя сказать о тех, кто считал объективным его следствие. Он работал в условиях отсутствия оппонентов. Попробуй он предъявить подобные доказательства неидентичности больной, которую лечил доктор Уткин, и Великой княжны Анастасии в суде, адвокаты высказали бы обоснованные сомнения.

Во-первых, между самим событием и допросом свидетеля прошло около восьми месяцев. За это время свидетель подзабыл не только внешность больной, но и даже с какой стороны лица у нее был синяк.

Во-вторых, женщина, которую лечил доктор Уткин, находилась в состоянии стресса, теряла сознание, лицо у нее было изуродовано ранениями. Свидетель не смог описать рот больной, поскольку он все время дергался. Сравнивать ее лицо с лицами, изображенными на фотографических снимках, спокойными и даже веселыми, по крайней мере, некорректно.

В-третьих, если свидетель признал на третьей фотографии Татьяну Николаевну похожей на ту женщину, которую он лечил, то почему он не признал ту же Татьяну Николаевну на других снимках, предъявленных ему. А на первом снимке он вообще исключил это сходство. Следователю Соколову вообще было не до логики. Главное — показать, что женщина, которую лечил доктор Уткин, — не Великая княжна Анастасия. Преследуя эту цель, он стал как бы единомышленником большевиков. Те так же ставили перед собой подобную задачу. Но сделали это более достоверно.

16 марта 1922 года следователь Соколов допросил секретаря Елены Петровны Сербской, супруги князя Иоанна Константиновича, которая в сентябре 1918 года находилась в пермской тюрьме.

Отрывок из его показаний: «Когда мы сидели в пермской тюрьме, к Елене Петровне явился однажды какой-то местный чекист и спросил ее, знала ли она в лицо членов Царской семьи и может ли опознать Великих Княжон, если ей покажут одну из них. Елена Петровна, конечно, ответила утвердительно. Этот чекист сказал ей, что поймана одна девушка, обвиняющаяся в воровстве, выдающая себя за дочь Государя Великую Княжну Анастасию Николаевну. В тот же день, как говорил чекист, она была избита сильно красноармейцами и предъявлена быть не могла. Позднее ее привели в тюрьму и посадили в одну камеру с Еленой Петровной. Обман был очевиден, и поэтому никакого разговора о том, почему она себя называла Великой Княжной, не было. Это была уличная девушка, профессиональная воровка, побывавшая везде в России, была она и в Японии. Она учила Елену Петровну петь тюремные песни и говорила, что ее паспорт весь испещрен тюремными отметками. Когда Елена Петровна сказала ей, чтобы она вернулась к честной жизни, эта воровка и указала ей свой паспорт: кто же ее возьмет с таким паспортом».

Лучшего доказательства того, что в Перми была арестована не Анастасия Романова, для мировой общественности не придумать. Иначе почему при наличии у задержанной паспорта (в камере) нужно было показывать ее Елене Петровне.

То, что Соколов ни словом не упоминает о протоколах допроса Натальи Мутных, упомянутых выше, и не оставляющих камня на камне от версии расстрела всей Царской семьи, лишь подтверждает необъективность следствия Н.А.Соколова.

Приведенная выше информация, полученная от секретаря Елены Петровны, Смирнова, была получена Соколовым 16 марта 1922 года. Тем временем слух о том, что одна из царских дочерей (а может быть, и не одна) спаслась, быстро разнесся по всей Сибири и вместе с удиравшими «защитниками царя и отечества» пересек границу России и выплеснулся наружу.

Читатель, у которого хватило интереса и терпения дочитать вышеприведенное до конца, вероятно понял, что версия расстрела Царской семьи не является однозначной. Хотя она и подтверждена со стороны белогвардейского следствия единственным свидетелем, Павлом Медведевым, а с советской стороны еще четырьмя — Юровским, Михаилом Медведевым, Никулиным и Ермаковым. Противоречий в этих свидетельствах и темных мест более чем достаточно, чтобы усомниться в том, все ли они хорошо помнят и все ли они говорят из того, что знают. Свидетелей похорон было еще больше. На другой же день после расстрела по Екатеринбургу поползли слухи не только о расстреле Царской семьи, но и вывозе ее членов живыми из Екатеринбурга. Следователь Сергеев в своей докладной записке от 1 февраля 1919 г. генералу Дитерихсу, объясняя последнему сложность расследования, писал: «Вредно отражалось на ходе расследования также и то распространенное в населении, на основании различных слухов, убеждение в том, что бывший Император и его семья, живы и увезены из Екатеринбурга и что опубликованные советской властью сведения по этому поводу провокация и ложь; это убеждение было усвоено и большей частью представителей военной власти, и под влиянием этого создавалось отношение к производимому следствию, как к делу, в лучшем случае, бесполезному».

Основной причиной неудачи белогвардейского следствия, видимо, следует признать полное отсутствие желания у Дитерихса и Соколова поверить в то, что отсутствие трупов членов Царской семьи могло быть не только в результате того, что их хитро спрятали, но и из-за того, что их просто не было, а им подкинули «дезу». И что Царская семья, возможно, была вывезена из Екатеринбурга живыми. Сам Дитерихс понимал, что дело это политическое, и что другого варианта кроме расстрела Царской семьи «извергами большевиками и жидомасонами» просто не должно быть. Видимо, из этой мысли он исходил, когда писал о иконе Божьей Матери Феодоровской, брошенной большевиками на помойку, или об отрубленных и посланных Ленину царских головах.

Другим недостатком этого следствия было то, что оно не только не рассматривало вопрос о причинах расстрела Царской семьи, но даже и не ставило этот вопрос. Зачем большевикам нужно было расстреливать бывшего императора в июле 1918 года, когда он уже никому не мешал, тем более, зачем нужно было расстреливать его семью, и что уже совсем не лезет ни в какие ворота, зачем нужно было расстреливать их слуг?

Позже Дитерихс в своей книге все-таки спохватился и задал этот вопрос: «Почему? Почему нужна была его смерть? Почему нужна была не только смерть, но и уничтожение?» И попытался ответить: «Это планируемое, заранее обдуманное и подготовленное истребление членов Дома Романовых».

Генералу даже в голову не могло прийти, что основной целью большевиков было вырвать Россию из кольца интервентов и сохранить ее территорию от экономической зависимости от западных государств, а не заниматься судьбой членов Дома Романовых, судьба которых была уже решена. И совсем не большевиками.

И, наконец, организационная причина — отсутствие взаимосвязи между всеми следователями, работавшими по этому делу. Попробуй Соколов сотрудничать с Сергеевым и Кирстой — возможно, следствие повернулось бы по-другому.

Тенденциозность Соколова и Дитерихса принесла громадный ущерб следствию.

До сих пор за рубежом, не имея другой информации, кроме книг Соколова и Дитерихса, считают, что «тела убитых августейших особ были изрублены и сожжены, а найденные мельчайшие фрагменты останков, вывезенных Соколовым, находятся ныне в крипте православного храма в Брюсселе и почитаются как святые мощи». Документы, приведенные в книге «Гибель Царской семьи», изданной под редакцией Росса в 1987 году, просто игнорируются, книгу Summers А., Mangold Т. «The File of the Thsar» (N.Y. 1976), в которой английские журналисты подвергают сомнению выводы следователя Соколова, в упор не видят. Выше было показано, как Соколов, имея возможность воспрепятствовать появлению легенды о спасшейся царской дочери, не сделал этого.