В протоколе осмотра помещений нижнего этажа дома Ипатьева 11, 12, 14 августа 1918 года следователем Сергеевым в присутствии товарища прокурора Н. Остроумова и понятых в этом месте колонны не отмечено ничего, не отмечен даже сам факт вырезки деревянной обшивки в этом месте. Не были отмечены и приведенные надписи.

23 января 1919 года следователь Сергеев получил от генерала Дитерихса распоряжение о том, чтобы все надписи и изображения на стенах этой комнаты, имеющие порнографический характер были частью совсем уничтожены, частью же вырезаны и вручены ему при общей сдаче документов.

При выполнении этого распоряжения был составлен протокол, подписанный следователем Сергеевым, прокурором Иорданским, генерал-лейтенантом Дитерихсом и генерал-майором Богословским.

В четвертом пункте этого протокола отмечено: «4) в углу, противоположном от входной двери, вырезана часть стены на пространстве 9 вершков и шириной 1,5 четверти с изображением головы женщины, а также фигурами ребенка и надписями: «немецкий снаряд и друг».

При этом четыре человека, включая генерала Дитерихса, не усмотрели на вырезанной части стены ни следов от пуль, ни следов от ударов штыков. Не выпала пуля и при удалении вырезки.

19 мая 1919 года следователь Соколов производил осмотр предметов, «изъятых членом суда Сергеевым в комнате, где произошло убийство Августейшей семьи, по акту его от 23 января 1919 года».

И вот что он обнаружил: «4. Две доски, оклеенные картоном и сверху обоями. Они обе имеют вид прямоугольников. Длина обеих одинакова — 43 сантиметра, ширина одной 22,5 сантиметра, ширина другой — 25 сантиметров. Толщина обеих также одинакова — 3 сантиметра. Обе эти доски представляют две части, соседние одна с другой и являются той самой обшивкой арки, выемка которой описывается в п. «6» протокола 15–25 апреля 1919 года.

На одной из этих досок (верхней доске, если сложить их обе вместе) имеется совершенно определенное пулевое отверстие, проникающее всю толщу доски.

Входное отверстие находится в стороне, покрытой обоями, и имеет в диаметре 1 сантиметр. Выходное отверстие на задней стороне доски носит такую же круглую форму. Здесь вокруг его в доске образовались отщепы. Диаметр его несколько больше входного: около 1,5 сантиметра. Под ним, т. е. под этим пулевым каналом, в доске как раз и находится тот пулевой канал, который описывается в п. «в» протокола 15–25 апреля 1919 года.

Таким образом, представляется совершенно несомненным, что пулевое попадание имело место и в лицевую сторону арки, к которой примыкает дверь, ведущая из комнаты убийства в кладовую. Это пулевое попадание не отмечено в актах Сергеева.

На лицевой стороне этой же доски имеются совершенно ясно видимые четыре штыковых удара. Из них три проникают в толщу доски на 1 сантиметр, а одно наружное, проникающее слой обоев и картона и едва углубляющееся в слой дерева. Глубина последнего — 3 миллиметра. Глубокие три отверстия имеют одинаковые размеры: в длину 8 и в ширину 4 миллиметра. Поверхностное имеет в длину 5 миллиметров. Все эти штыковые удары находятся под пулевым отверстием и отстоят от него книзу на 6,75 сантиметра. Одно от другого они все в непосредственной близости. Для точного установления происхождения этих отверстий в них осторожно вкладывалось острие штыка трехлинейной винтовки русской. Форма отверстий как раз совпадала с формой штыка».

Кроме того, на этих же досках Соколов усмотрел несколько надписей, не усмотренных, видимо, Сергеевым, Иорданским, Дитерихсом и Богословским, чье присутствие при осмотре вызывалось требованием контроля внимательности осмотра.

Несмотря на то что ни Сергеев, ни Соколов не нашли в «расстрельной» комнате следов штыковых ударов, в документе, вошедшем в подлинные материалы следствия, составленном и подписанном генералом М.К. Дитерихсом, читаем: «Левее двери в кладовую видны на стене выемки, произведенные следователем Сергеевым при судебном осмотре комнаты; вынуты части стены с пулевыми каналами, застрявшими в дереве пулями и со следами крови. Такие же выемки произведены и из пола, где, кроме того, были и следы от штыковых ударов».

Вызывает недоумение и приведенная выше фотография, сделанная Соколовым, вошедшая почти во все издания, посвященные екатеринбургской трагедии (см. Н.А. Соколов. «Убийство Царской семьи», изд. «СИРИН», 1990 г., с. 216). Дело в том, что следователь Сергеев производил первый осмотр этой комнаты, после которого были вынуты доски со следами пробоин из задней стены, 11, 12 и 14 августа 1918 г. При этом осмотре на лицевой стороне колонны, стоящей в правом заднем углу комнаты, ничего не было выявлено.

При повторном осмотре этой же комнаты в присутствии генерала Дитерихса 23 января 1919 г. следователь Сергеев произвел вырезку части стены на пространстве 9 вершков и шириной 1,5 четверти.

Вид «расстрельной» комнаты, сфотографированной следователем Соколовым, в мае — апреле 1919 г. Т. е. через полгода после того, как следователь Сергеев произвел выемку частей стены, упаковал вырезанные доски в ящик и передал генерал-лейтенанту Дитерихсу для отправки Колчаку

Если у задней стены на снимке, на полу валяются куски стены, вынутые Сергеевым при осмотре комнаты в августе 1918 г., переданные Дитерихсу тщательно упакованными и помеченными в опечатанном ящике, переданные затем следователю Соколову в Омске, то возникают вопросы: как они оказались на снимке, сделанном в 1919 г.? Как на том же снимке оказалась колонна с вынутыми досками обшивки, выемка которых производилась в январе 1919 г.? Соколов в своей книге утверждает, что этот снимок сделал именно он. Тогда как на нем оказались вырезанные из стены доски? Специально принесены и брошены на пол для создания какого-то сценического эффекта? Но, в этом случае, эта фотография уже не следственный документ, раскрывающий обстоятельства преступления, а просто декорация, построенная с целью создания впечатления на зрителя. Если учесть, что фотография сделана не судебным фотографом, а журналистом газеты «Times» в Петрограде Р.А. Вильтоном, то и задача отображения обстоятельств преступления превращается в задачу иллюстрации газетной статьи.

Не менее удивительным является то, что опытный следователь ссылается на факт принадлежности осматриваемых им досок обшивке упомянутой колонны, не подтвержденный никаким протоколом. Следовательно, утверждение Соколова: «Обе эти доски представляют две части, соседние одна с другой и являются той самой обшивкой арки, выемка которой описывается в п. «6» протокола 15–25 апреля 1919 года», является просто голословным. Это, не говоря уж о том, что размер вырезанной Сергеевым части обшивки, в соответствии с протоколом осмотра от 23 января 1919 года, — 9 вершков длиной и 1,5 четверти шириной (в современных единицах измерения — 39,6 см х 26,6 см), а суммарный размер досок, осмотренных Соколовым, в качестве тех же досок, вырезанных из обшивки колонны — 43 см х 47,5 см. Кем была произведена выемка обшивки колонны, видная на приведенной фотографии? Как могла произойти такая нестыковка в исследованиях одного и того же объекта двумя разными следователями? И, вообще — что собственно изображено на этой фотографии? Момент следствия или газетный материал?

Упомянутые выше доски не попали в список вещественных доказательств, но зато попали в книги Соколова, Дитерихса и Вильтона как доказательство добивания раненых штыками.

Наиболее ценной находкой Соколова оказалось изложенное в абзаце 17 протокола осмотра дома Ипатьева 15–25 апреля 1919 года. Правда, это выяснилось намного позже, в 90-х годах прошлого века.

«17. Далее, ближе к Вознесенского переулку имеется надпись, сделанная черным карандашом, имеющая следующий вид:

«№ 6 Верхаш 1918 VII/15 / Карау…»

Буквы в этой надписи все сопровождаются росчерками, к начертанию коих склонен, видимо, автор во время писания. Надпись производит впечатление, что ее сделал человек, видимо, не умеющий вполне свободно писать по-русски букв, а «В» в слове «Верхаш» напоминает в то же время и букву «П». Он, видимо, затруднился написать окончание слова «Карау» и после буквы «у» написал что-то вроде буквы «Ий».