Понятный и простой мир детства Глазастика рушится в тот момент, когда ее отец соглашается защищать чернокожего рабочего Тома Робинсона, обвиненного в изнасиловании белой девушки Майеллы Юэл. Жители городка жаждут смерти Тома, но Аттикус верит, что Том невиновен. Он устанавливает, что Том с его усохшей левой рукой не мог ударить Майеллу по правой стороне лица.

Тревога охватывает городок, Аттикусу приходится не только защищать своего клиента в суде, но и спасать от линчевания. Аттикусу удается доказать, что Том физически не мог совершить этого преступления. Более того, выясняется, что Майелла сама домогалась Тома, а он отказал ей, опасаясь за свою жизнь. Но несмотря на это присяжные выносят обвинительный приговор. Вдобавок жители городка разгневаны тем, что Том проявил жалость по отношению к белой женщине.

Аггикус намеревается подать апелляцию, но Тома убивают при попытке к бегству во время предварительного заключения. Последние главы рассказывают о том, как Боб Юэл пытался отомстить Аттикусу за защиту Тома и как Страшила Редли вышел из дома, чтобы спасти Джима и Глазастика от ножа Юэла.

Несмотря на огромные тиражи книги и включение ее в списки обязательной литературы во многих высших учебных заведениях по всем Соединенным Штатам, роман «Убить пересмешника» часто казался сомнительным властям и отдельным группировкам, протестовавшим против его языка и поднятых в нем вопросов расизма. Комитет по интеллектуальной свободе Американской библиотечной ассоциации включил роман в десятку наиболее часто запрещаемых романов. В 1977 году школьный округ Иден Вэлли (штат Миннесота) временно запретил книгу из-за встречающихся в тексте слов «проклятый» и «шлюха», в 1980 году родители учеников школьного округа Вернон-Верона-Шерил (штат Нью-Йорк) потребовали запретить этот «грязный, дрянной роман». Чернокожие родители в школах Уоррен Тауншип (штат Индиана) заявили, что из книги следует убрать эпизоды, изображающие покорность Тома Робинсона, Кэлпурнии и других черных, а также часто повторяемое слово «ниггер», потому что они пропагандируют расизм и пагубно сказываются на процессах расовой интеграции. Но несмотря на эти выступления, попытка подвергнуть книгу цензуре не удалась. В результате трое черных родителей в знак протеста вышли из городского консультативного совета по взаимоотношениям граждан.

В 1984 году в Вокигене (штат Иллинойс) оспаривалось включение романа в школьную программу из-за употребления в нем слова «ниггер». В 1985 году в Парк-Хилл (штат Миссури) родители учеников средней школы протестовали против романа из-за расистского содержания и грубых выражений. Последний случай произошел в 1985 году в школьном округе Каса Гранде (штат Аризона), где чернокожие родители и «Национальная ассоциация развития цветного населения» выступили против изучения книги в средней школе. Школьная администрация изменила статус книги, исключив ее из списка обязательного чтения и внеся в список рекомендованного.

Another Furor over Books // Ohio State University Monthly. 1963. № 55. P. 8–12.

Bruell E. Keen Scalpel on Racial Ills // English Journal. 1964. № 53. P. 658–661.

Dave R.A. «To Kill a Mockinbeard»: Harper Lee's Tragic Vision // Indian Studies in American Literature. Dharwar: Karnatak University, 1974. P. 311–323.

May J. In Defense of «To Kill a Mockinbeard» // Censored Books: Critical Viewpoints. Metuchen: Scarecrow Press, 1993. P. 476–484.

Newsletter on Intellectual Freedom: 1) 1966. March. P. 16; 2) 1968. March. P. 22; 3) 1978. March. P. 31; 4) 1980. May. P. 62; 5) 1982. March. P. 47; 6) 1984. July. P. 105; 7) 1986. March. P. 57–58.

Skaggs M. The Folk of Southern Fiction. Athens: The University of Georgia Press, 1972.

Автор: Петр Чаадаев

Год и место первой публикации: 1836, Москва (первое письмо)

Опубликовано: в журнале «Телескоп», № 15

Литературная форма: трактат

Восемь «философических писем» были написаны по-французски в 1828–1830 годах. Связное развитие мысли в них предполагает внутреннее единство, однако современникам автора (как мы увидим ниже) было вполне достаточно одного, первого, письма, чтобы оценить направление мысли Чаадаева.

Адресат писем — Екатерина Дмитриевна Панова, женщина, в которой Чаадаев некогда принял участие и в беседах с которой провел немало времени. В ответ на ее письмо (которое она называет последним) Чаадаев задумывает серию философских посланий. Первое из них стало будоражащим введением к остальным.

Смута, царящая в мыслях корреспондентки, по мнению Чаадаева, господствует и в умах ее соотечественников.

Мыслитель пробудил в девушке религиозное чувство, а теперь советует ей соблюдать церковные обряды, чтобы его укрепить. Духовная составляющая в человеке требует не меньшего внимания, чем физическая, — истина избитая, но Чаадаев замечает, что «одна из наиболее печальных черт нашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы еще только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах и даже среди народов, во многом далеко отставших от нас». Россия находится вне времени и пространства, не имеет традиций и не принадлежит ни Востоку, ни Западу. То, что в других странах лежит в основе повседневного быта, для нас — «только теория и умозрение».

Все потому, что у нашего народа не было необходимого периода бурного и героического созидания: «Сначала — дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть», — такова, по Чаадаеву, история юности нашего государства. Мы выглядим путешественниками, кочевниками в собственных домах, ибо живем одним только настоящим. Отсутствие индивидуального или воспринятого опыта ставит нас перед необходимостью повторить «у себя все воспитание человеческого рода», ибо мы пришли в этот мир незаконными детьми. Культура, основанная на заимствовании и подражании, лишена внутреннего развития, прогресса: «Мы растем, но не созреваем».

Тем не менее нам присуща некоторая исключительность: наша нация существует лишь для того, чтобы преподать миру, человечеству какой-нибудь важный урок. Идеи долга, справедливости, права, порядка образуют «физиологию европейского человека» и, подкрепленные уверенностью, умственной методичностью, логикой, составляют наследие европейских народов. Русский чувствует себя заблудившимся в мире из-за отсутствия связи с традицией; его существование в мире — это мимолетное, сугубо индивидуальное присутствие. Обращаясь к общему духу нашего народа, автор замечает в нем полное равнодушие к добру и злу. Нам присущи некоторые добродетели малоразвитых, но не зрелых народов — у нас нет мудрецов и мыслителей.

Эта филиппика Чаадаева направлена против наследников Византии, живущих в лачугах «из бревен и соломы». Плоды христианства еще не созрели для нас, и именно римско-христианский импульс должен помочь нам повторить все развитие человечества. Иначе мы останемся в стороне от семьи европейских народов, которые, несмотря на «неполноту, несовершенство и порочность» европейского мира, по мнению мыслителя, живут в царствии Божьем. «То, что я говорил о нашей стране, должно было показаться вам исполненным горечи; между тем я высказал одну только правду, и даже не всю», — резюмирует, обращаясь к адресату, Чаадаев.