Самым крупным событием его детства стало появление в городе испанских солдат. Оно относится к 1808 году, когда Дания заключила союз с Наполеоном. Андерсену было всего три года, но в зрелом возрасте он ясно помнил смуглолицых солдат, которые шумели на улицах, стреляли на площади из пушек и служили обедни на дорогах и в полях. Один из чужаков как-то мальчика на руки, танцуя и плача одновременно: наверное, у него самого были дети в Испании, добавляет писатель.
Вообще же в его жизни было немного развлечений — разве что театр, который, конечно, предназначался для удовольствия высшего общества, но и беднякам был по карману хотя бы раз в году. Впервые Андерсен попал в театр с родителями и смотрел комедию Хольберга «Лудильщик-политикан» {3} — как ни странно, в водевильной переработке какого-то немца. Правда, первое, что сказал мальчик, войдя в зрительный зал и увидев множество народу, были весьма прозаические слова: «Было бы у нас столько бочонков масла, сколько здесь людей, — вот бы я наелся!» Из его записок не ясно, бывал ли он еще в театре вместе с родителями. Но он рассказывает, что вскоре театр стал его любимым местом. Эта любовь подогревалась в нем расклейщиком афиш, с которым он подружился и который ежедневно давал ему афиши с тем чтобы он расклеил их в своем квартале. Одну афишу мальчик оставлял себе и, сидя дома, сочинял для себя всю комедию, отталкиваясь от названия и имен действующих лиц.
«Сказка моей жизни» создает впечатление, что его детство было счастливым. Хотя родители едва сводили концы с концами, он получал все, что ему было нужно, и был, как ему тогда казалось, роскошно одет — в отцовские обноски, перешитые по его росту. Родители любили друг друга и своего сына. Но эта идиллия продолжалась не так уж долго. Очень скоро появились первые предвестники беды. К числу излюбленных книг сапожника относилась, среди других, и Библия, но он трактовал ее так, что простодушно-набожная жена ничего не понимала. Особенно она напугалась, когда он однажды в доброй рационалистической манере заявил, что Христос был всего лишь человеком, и притом прекрасным человеком, что Библия вовсе не была вдохновлена богом и что ни дьявола, ни ада не существует, а когда он вдобавок закончил восклицанием: «Я вольнодумец!», ей не оставалось ничего другого, кроме как поверить, что его душа погибла, и Ханс Кристиан испугался того же.
К этим неприятностям добавлялось его растущее недовольство своим положением. У него испортился характер, рассказывает сын, его беспокойство усиливалось, и наконец — вероятно, в 1813 году — он записался добровольцем в Королевский полк в надежде сражаться за своего любимого героя Наполеона и, возможно, вернуться домой лейтенантом. Это звучит очень красиво и правдоподобно, особенно если учесть стремление Ханса Андерсена подняться в обществе, но все же есть и основания для сомнений. Новейшие исследования показали, что отец был связан с армией значительно раньше. Сейчас известно, что еще в 1806 году он стал трубачом в Гражданском ополчении города Оденсе и что он не записывался в 1813 году добровольцем, а еще в 1812 году пошел в рекруты вместо другого человека, который хотел избежать военной службы. За вступление в армию взамен другого хорошо платили, но это не искупало стыда и скорби семьи от того, что отец стал простым солдатом и скоро пойдет на войну. Сильно отретушированное описание в мемуарах Андерсена показывает, что он рассматривал этот эпизод как очередное темное пятно в семейной хронике.
Однако отец уехал не сразу. Только в сентябре 1813 года его батальон отправился в Голштинию, но так и не побывал в бою. В январе 1814 года было заключено перемирие, и Ханс Андерсен вернулся домой, не получив от своих военных приключений ничего, кроме пошатнувшегося здоровья. Надломленный, он прожил еще два года и умер 26 апреля 1816 года, вскоре после того, как сыну исполнилось одиннадцать лет. «Его унесла ледяная дева», — печально сказала мать, и мальчик вспомнил, как недавно зимой замерзли окна и отец показал ему узор на стекле, похожий на деву с протянутыми руками. «Она хочет забрать меня», — сказал он тогда в шутку. Теперь шутка стала безжалостной правдой.
* * *
С тех пор матери пришлось одной заботиться о доме; правда, она это делала еще с 1813 года, когда ее муж покинул Оденсе. Тогда же общий экономический кризис в Дании принес в дом нужду; мать оказалась среди бедняков, которые в то время получали «добавочный каравай» от общины. Ей приходилось нелегко, и она добывала на пропитание, в частности, стиркой белья в реке Оденсе — это был изнурительный труд, который даже женщину покрепче мог вынудить искать забвения на дне бутылки, что со временем мать начала делать.
Сын, по-видимому, был предоставлен самому себе. Он играл игрушками, которые ему сделал отец, особенно с кукольным театром, шил для кукол костюмы и читал или сидел в маленьком садике под тентом, сделанным из материнского передника, который был с одной стороны привязан к стене дома, с другой — к метле, и разглядывал единственный куст крыжовника, следя, как постепенно разворачиваются и растут листья. Возможно, тогда он еще не бросил школу, но сказать этого с полной уверенностью нельзя. В пятилетнем возрасте он научился немного писать и читать у старой «учителки», которая вела «Школу для маленьких мальчиков», но ходил к ней не долго, потому что однажды она вопреки решительному договору с матерью мальчика выпорола его розгой, и он немедленно встал, забрал свои книги и ушел домой, после чего его отдали в маленькую школу для еврейских детей, находившуюся немного подальше на Мюнкемёллестрэде. В 1811 году школа прекратила свое существование, и тогда Андерсен, вероятно, попал в школу для бедных, помещавшуюся на Овергаде, то есть на главной улице города. Здесь он научился элементарным предметам: чтению, письму, счету, кроме того, в школе преподавали религию, логику и немного естественную историю и историю Дании. Он был довольно способным, быстро учил наизусть, и ему никогда не приходилось готовить уроки, чем мать громко хвасталась перед соседями. Среди товарищей он выглядел необычно. Он часами сидел, погруженный в мечты, и несколько раз пытался вовлечь других ребят в свои необыкновенные фантазии, но скоро оставил эту затею, потому что они называли его полоумным, «дурачком, вроде дедушки», и эти слова вселяли в него страх: а вдруг правда! Поэтому он держался поодаль от других и не принимал участия в их играх. Но в общем он ладил с ребятами, никогда ни с кем не дрался, и учитель его очень любил. Он не рассказывает, сколько времени учился в школе, но зато говорит, что мать не могла позволить ему слоняться без дела, он должен был приносить пользу и немного зарабатывать, поэтому она — к великой скорби бабушки — отдала его на открытую в 1811 году фабрику, где частично использовался детский труд. Подмастерья требовали, чтобы дети им пели, и, когда оказалось, что у Андерсена прекрасный голос, он с первого же дня начал выступать; он пел и декламировал Хольберга. Но непристойные песни самих подмастерьев застенчивый мальчик вынести не мог, он покраснел и заплакал, а грубые парни сказали, что он, наверное, девчонка, и сорвали с него одежду, чтобы проверить, и мальчик в отчаянии убежал домой. Тогда его отдали на маленькую табачную фабрику, где подмастерья были поприличнее, а сама атмосфера более культурная; здесь он тоже стал петь, импровизируя и слова, и мелодию, и имел такой успех, что даже соседи приходили его послушать. Но это удовольствие продолжалось недолго, он заболел, и мать перестала посылать его на фабрику.
Теперь он стал высоким и долговязым, у него были пышные светлые волосы, и выглядел он довольно своеобразно со своим длинным носом и маленькими глазами; ходил в сером сюртуке, деревянных башмаках и без шапки. Он производил впечатление человека смешного, но обаятельного и к тому же отличался наивной и открытой назойливостью, которая постепенно обеспечила ему важные знакомства, даже в среде зажиточных горожан. Им руководила жажда чтения. Стоило ему услышать, что у него есть книги, как он искал встречи с этим человеком, даже если знал, что ему не обрадуются. Людей заставала врасплох его наивная открытость, и скоро он начал постоянно брать книги у многих пожилых дам на Мюнкемёллестрэде, в частности у фру Бункефлод{4}, вдовы известного в то время поэта и священника. «Мой брат — поэт!» — говорила его престарелая сестра, которая жила у невестки, и Андерсен понял, что быть поэтом — замечательная и счастливая судьба. Впрочем, ему эти знакомства счастья не принесли. Как бы там ни было (автобиографии не дают точных сведений), он скоро стал известен в самых высоких городских кругах как своим голосом, так и декламацией из Хольберга. Он выступал у аптекаря Андерсена, у епископа Плума, где на него обратил внимание полковник Хёг-Гульдберг{5} — сын известного со времен детства Фредерика VI политика, и скоро он достиг вершины, которой только и можно было достичь в Оденсе, — губернатора Оденсе принца Кристиана, жившего в Замке. Его мать получала там работу, он сопровождал ее и играл в парке, в частности, с маленьким принцем Фрицем, будущим Фредериком VII, который был на несколько лет младше Андерсена. Очень вероятно, что к нему привлекла внимание его своеобразная внешность, но все же, безусловно, Гульдберг сыграл свою роль в том, что принц Кристиан проявил к нему интерес. Он выразил желание увидеть мальчика, и, когда Андерсена должны были представить, ему посоветовали, если принц спросит, чего бы ему хотелось, ответить, что хочет учиться.