— Нет, не перестану. Пусть она прямо скажет, в чем хочет меня обвинить.

— А ты что, сам себя не знаешь? — с усмешкой спросила женщина.

— Ах, так, значит, я что-то сделал и ты об этом узнала? Ну скажи, ну скажи. Если не скажешь, лодка не сдвинется с места. Эта лодка не сдвинется с места, если ты прямо не скажешь. Ты еще меня не знаешь, — сказал механик женщине, которая кричала и размахивала руками.

При этом все пассажиры, исключая повара и его сторонника, обратили свои рты на женщину.

— Отчего ты кричишь о том, что давно закончено? — сказал ей один мужчина.

— Вы, женщины из Сологи, болтаете слишком много, — сказал ей другой.

— Это дело тебя не касается. Чего ради ты заставляешь кипеть сердце механика? Если мы остановимся тут, беда падет на твою голову.

Все пассажиры бранили женщину, а повар белого человека дышал хуш-хуш-хуш, и щеки его поднимались и опускались, поднимались и опускались, а глаза его смотрели то на одно лицо, то на другое.

— Не слушай ее, — сказал механику один мужчина.

— Не согласен, — сказал механик. — Не согласен. Если она знает про меня дурное, пусть скажет, а коли не скажет, лодка будет стоять. Пусть скажет. Коли не скажет, пусть побожится своим богом, а я своим.

— Друг мой, раскрой свои уши и слушай, — сказал Около механику. — Слушай меня, мой друг. Ты один вступился за меня, и я тебе благодарен. Благодарность моя от сердца. Поэтому я хочу всем своим сердцем сказать тебе несколько поучительных слов. Этот мир очень велик. Каждое слово каждого человека не выслушаешь. Если слушать каждое слово, ничего не добьешься или же натворишь бед. Если сердце твое говорит тебе: «Это правда и делай так-то», делай именно так. Не позволяй чужим словам портить твое сердце. Поэтому не слушай слов этой женщины. Закрой уши. Тут много людей, которые не сказали ни слова, и, если лодка останется на этом месте, страданье падет на их головы без причины. Поэтому я прошу тебя — не слушай ее слова.

Механик внял поучительным словам Около и включил мотор, и лодка снова двинулась против течения медленно, словно старик, шагающий в гору. Лодка двигалась в то время дня, когда все люди кажутся очень красивыми. Солнце затем зашло за вершины деревьев, и ночь поднялась с реки, и тенями окутала берега и вершины деревьев, и закрыла око небесное. В этой тьме пробиралась лодка, и в лодке сидел Около и размышлял.

Отъезд Около был праздником для Изонго. Сердце его было радостней радости, им овладел дух щедрости (так он сказал Старейшинам), поэтому он собрал всех людей Амату: мужчин, женщин и детей, хромых, глухих, немых и слепых. И все люди Амату поспешили во двор Изонго. Спешили глухонемые, глядя на губы говорящих — так смотрят голодные в рот тем, кто ест. Спешили слепые, напряженно уставившись в никуда, они находили дорогу по голосам и топоту ног. Спешили хромые с пылью в глазах от собственных пяток, которые смотрят в никуда. Все спешили во двор Изонго.

Когда все люди: мужчины, женщины и дети, хромые, глухие, немые и слепые — собрались у него во дворе, Изонго поднялся с кресла, стоявшего посредине, и произнес речь:

— Мужчины, женщины и дети Амату. Сегодня великий день. Взгляните на око небесное. Нынче время дождей, но око небесное яснее ясного, хотя три последних дня дождь падал на землю, как водопад на скалы. И все же сегодня око небесное нежданно раскрылось, и ветер унес все тучи на юг. Каков же у этого корень? Корень у этого в том, что вчера я и Старейшины удалили из нашего селения то, что отравляло дыхание. (Тут раздались бурные рукоплесканья.) Этот человек, подобно гнилому трупу, отравлял наш воздух, и все мы, как вы, так и я, не могли глубоко вздохнуть несколько долгих лет. Теперь мы свободные люди и можем вольно вздохнуть. Люди мои, я свершил великое дело. Великое дело изгнанья того, кто отравлял наш воздух. Опасное дело, но его следовало сделать для общего блага. Мы сделали это дело с глазами на собственных затылках, ибо не просто избавиться от того, кто ищет суть. Лишь безумец способен искать суть в нашем изменившемся мире. Пусть же он ищет суть по всему свету, где только может. Но мы не хотим, чтобы он оставался у нас и все время спрашивал: «А ты знаешь суть? А ты знаешь суть? А ты знаешь суть?» Его вопросы преследовали нас даже во сне. Мы не знаем, что такое суть. И мы не хотим знать. Пусть мы будем то, что мы есть. Мы не хотим, чтоб мысли в наших сердцах мешали, как суп в горшке. Мы не хотим, чтобы нам досаждал тот, чье сердце полно воды. Поэтому да останемся мы такими, как есть.

Изонго помедлил и оглядел толпу — мужчин, женщин и детей, глухих, немых, слепых, уродцев и хромых, заерзавших под его взглядом. Он оглядел все их лица и продолжал:

— Прежде чем мы станем пить пальмовое вино, нам следует разрешить один пустячный вопрос. Всего лишь один вопрос. Это простое дело, простое, как вода, проще самой простоты. Я скажу вам вопросительное слово, а вы скажете мне слово ответа. Раскройте же уши и слушайте. Я и Старейшины тут решили не позволять Около возвращаться в нашу деревню. Если же он вернется в деревню, мы отошлем прочь его и ему подобных раз и навсегда. Согласны ли вы с этим?

Громкие крики «да! да!» вылетели из глоток Старейшин, изо всех глоток Амату. Крики «да! да!» заглушили одинокий голос Около, который, как им казалось, вечно спрашивал в их сердцах: «В чем суть? Ты знаешь суть? В чем же суть?»

И тогда с улыбкой-улыбкой Изонго взглянул на народ и мановением руки приказал подать пальмовое вино. И народ ликовал, сердца людей были слаще меда, люди пили и пили.

Люди пили и пили, а уродец, который стоял сзади всех, глядя и вслушиваясь меж пяток, смотревших в никуда, тихонько пополз прочь. Он пополз прочь, словно хотел домой. Но, достигнув дома, он не остановился. Он прополз мимо него и направился к краю леса — туда, где жила Туэре. И когда он достиг ее хижины, дверь открылась, и он вполз вовнутрь. Он вполз в темноту дома, где в очаге горело живое пламя, живое пламя, бросавшее на стену тень Туэре.

— Я слышу их песни, — сказала Туэре.

— Да, — ответил уродец, — их голоса подобны кому земли, их пьяные глотки бесчувственны, их бесцеремонные речи сотрясают весь мир.

— А в чем корень дела? — спросила Туэре.

— Изонго хочет изгнать его навсегда. Если он вернется в деревню, он и ему подобные будут изгнаны раз и навсегда.

— Раз и навсегда, — прошептала Туэре и громко сказала: — Отчего они все хотят зла тому, кто не сделал им никакого зла? Отчего? Отчего? Отчего? Скажи, отчего? — в отчаянии повторяла она.

— Скажи ему, чтоб не искал сути, — посоветовал уродец.

— Он не перестанет. Это у него от Войенги. Никто его не удержит. Я не буду даже пытаться.

— Тогда скажи ему, чтобы он не возвращался.

— Его пуповина зарыта в этой земле. Поэтому он вернется.

— Но его же ушлют навеки!..

— Ты же знаешь, на зов пуповины человек отвечает «да» где бы он ни был.

— Я знаю, но ведь и всех подобных ему тоже ушлют навсегда.

— Что же. Я не боюсь. Это мир боится. Это они боятся.

— Но ведь мир изменился.

— Да, мир изменился, и сердца людей охвачены страхом.

— Так он вернется? И ты уйдешь с ним навсегда?

— Я просила этого у Войенги, так оно и должно случиться.

— Да увидим мы завтрашний день, — сказал уродец, подползая к двери.

— Да увидим мы завтрашний день, — торжественно произнесла Туэре и открыла ему дверь.

Уродец выполз во мрак, и Туэре медленно опустила циновку. Она вновь села у очага, и живое пламя опять отбросило на стену ее тень.

Лодка ткнулась в песок набережной Сологи, и Около вытянул свои мертвые ноги. Пассажиры начали выходить, и он взял свою коробку с вещами. Затем, согнувшись, ибо навес был низок, Около медленно вышел на нос лодки и ступил на землю Сологи, где живет Сейту. Самый Большой.

Около стоял на земле Сологи, стараясь взглядом проникнуть в густую ночь, и в эту минуту над ухом его раздался шепот, от которого он вздрогнул.