— Уже? — говорит Мари-Терез. — Тут хорошо. Тебе не нравится?

— В другом месте будет еще лучше.

Он берет ее за руку, и они уходят. Остановив машину перед «Реле-отелем», он говорит Мари-Терез:

— Моя секретарша заказала номер на имя мадемуазель Бакер. Ты назовешься ею и возьмешь ключ. Жди меня в номере, я буду через пятнадцать минут.

Мари-Терез гасит свет и чувствует, как ее обхватывают большие, сильные руки…

Ей снится, что Нгуаку-Нгуаку приехал за ней на длинной американской машине. Он одет в черный костюм и сияет от радости. Он говорит ей, что его жена умерла, что он прямо с похорон и приехал за ней, чтобы увезти ее за границу. Она даже не решается этому верить. Она хочет взять с собой несколько платьев и кофточек, но Нгуаку-Нгуаку говорит, что не нужно терять время.

Она прыгает в машину, и Нгуаку-Нгуаку мчит ее в аэропорт. По дороге она видит на улицах множество знакомых и, несмотря на бешеную скорость, ясно слышит, что они говорят. Они клеймят ее позором за то, что она разлучила пожилого человека с детьми, кричат, что это она убила мадам Нгуаку-Нгуаку. Когда они приезжают в аэропорт, она вся в поту. В самолете уже нет мест, их сажают в кабину летчиков. Управлять самолетом Нгуаку-Нгуаку берется сам. Он запускает двигатели. Самолет бежит по взлетной дорожке, но ему никак не удается оторваться от земли больше чем на три метра. Черная собака, которая все время преследовала Мари-Терез, вот-вот впрыгнет в самолет…

Мари-Терез просыпается и видит, что Нгуаку-Нгуаку уже одет.

— Мне нужно уходить.

Она улыбается и протягивает к нему руки. Он садится на край постели. Потом целует ее в висок и говорит:

— Я пойду. Пора.

— Я должна тебе кое-что сказать.

— Ты просто не хочешь меня отпускать.

— Нет, серьезно.

Она берет руку мужчины, просовывает ее под одеяло и кладет себе на живот.

— Я думаю, что у меня будет ребенок.

— Ты что, смеешься?!

— Нет, это точно.

— А кто мне докажет, что это от меня?

Мари-Терез поворачивается на живот, зарывается головой в подушку, кусает ее, бьет по ней кулаками, плачет.

— Что с тобой, девочка?

— Негодяй! Уходи! Негодяй, негодяй…

Солнце появилось на горизонте и начинает медленно подниматься. Сегодня наверняка будет жарко. Лучи солнца проникают в комнату. Мадам Нгуаку-Нгуаку просыпается. Как и каждое утро, она сразу нажимает кнопку своего транзистора, чтобы послушать национальное радио. Это мешает ей заснуть снова. Передают информацию: вчера депутат Нгуаку-Нгуаку выступил на открытии конгресса женщин-авангардисток. В своей речи он подчеркнул необходимость освобождения женщин, которые являются такими же людьми, как и мужчины.

Удушливая предгрозовая атмосфера, возвещающая скорое наступление августовских дождей, нависла над берегом реки. Парило. Небо, казалось, слилось с землей, с щедрой и великодушной землей, и скопища зловещих, набухших от воды туч неслись над долиной, словно стадо разъяренных быков. На землю не пролилось ни капли дождя. Молнии сколопендрами жалили небо. Над рекой грохотал гром, эхо повторяло его раскаты множество раз, рокот усиливался, ударившись о скалы, с удесятеренной силой обрушивался на селение, и Большой Утес возвращал небесам угрожающее рычание неба. Симао Тока сидел на вершине холма и разглядывал небо, прищурив болевшие от яркого света глаза. Некоторое время он не шевелился, вглядываясь в тучи и медленно покачивая головой, словно прислушивался к только ему понятному разговору природы. Он внимал языку августовского дождя, который вот-вот должен был разразиться. Симао Току беспокоила дамба. В надежде на нее он развел плантации прямо на заливных лугах, и, чтобы спасти их от наводнения, теперь требовалось закончить перемычку раньше, чем зарядят проливные дожди. Симао Тока подозвал к себе подрядчика Андре, бродившего неподалеку в зарослях кустарника. Тот подошел.

— Бог в помощь, ньо[44] Симао, — весело поздоровался он.

Симао Тока пробурчал в ответ что-то невразумительное и даже не шелохнулся; он словно окаменел в привычной для него позе: широко расставленные ноги, одна рука сжимает подбородок, другая тяжело лежит на толстой суковатой палке, которую он воткнул перед собой в землю под прямым углом. Симао Тока поднял голову и уставился на Андре:

— Как по-твоему, управимся мы с дамбой до августовских дождей? Нет?

Андре в нерешительности переминался с ноги на ногу, теребя в руках кепку.

— Работа идет полным ходом, ньо Симао, можете не сомневаться, — заверил он. — Одна лишь загвоздка: вы же знаете, для дамбы придется прихватить на северном берегу часть земли Джокиньи де Ньюто.

Симао Тока едва дослушал его до конца. Он порывисто вскочил на ноги, точно его осенила блестящая мысль, и указал в сторону реки:

— Гляди туда, простофиля, гляди вон туда, вниз, на кукурузное поле. Ты ничего не замечаешь? — Андре недоуменно смотрел на него, явно не понимая, куда клонит хозяин. — Видишь ту скалу, она мешает нам строить дамбу! Хороший заряд динамита — и она взлетит ко всем чертям. Река изменит русло, и тогда нам не придется вести дамбу по северному берегу.

Андре только теперь догадался, что задумал неугомонный Симао Тока, и робко, заплетающимся языком осмелился возразить:

— Но позвольте, ньо Симао, ведь это кукурузное поле около скалы принадлежит Джокинье де Ньюто. Вы думаете, он обрадуется, если мы будем взрывать скалу? Вряд ли это придется ему по вкусу, пожалуй, он затеет тяжбу.

— Какая там тяжба, черт побери! Да Джокинья де Ньюто вот где у меня! — Он сжал руки в кулак, протянул к Андре. — Вот так-то, — повторил он, делая ударение на последнем слове. — Он у меня вот где, понял, парень? — И когда Андре с его разрешения медленно удалился, Симао Тока крикнул ему вдогонку: — Эй, парень, пройдись-ка вдоль берега и прикажи людям работать на совесть! Скажи, хозяин требует, чтобы дамба была готова до августовских дождей.

Симао Тока остался один. Каждый день он совершал обход своих владений, и это уже стало для него необходимостью. Он взбирался по козьей тропе и усаживался на вершине холма, лицом к западу, в ожидании часа, когда солнце скроется за линией горизонта. Ему нравилось созерцать «Лапу» в преддверии ночи, озаренную багровыми отсветами заходящего солнца. Тогда он особенно остро ощущал свое могущество, чувствовал себя вознагражденным за все усилия.

Солнце только что опустилось за море. Симао Тока вскочил в каком-то порыве, движимый непонятной силой. Огромное поместье казалось сказочно прекрасным. Кругом было алое море огня; мерцающее, переливающееся разными оттенками, оно простиралось, насколько хватал глаз. Симао Тока посмотрел вдаль. Занимая всю долину, кроме нескольких жалких клочков, принадлежащих Джокинье, его земли карабкались вверх по склону Большого Утеса, где тростниковые заросли чередовались с банановыми рощами. «И все это мое, — с гордостью думал он. — Все, за исключением земель Джокиньи».

Ночь постепенно окутывала реку сплошной пеленой тумана. Симао в последний раз полюбовался на «Лапу» и, погруженный в свои мысли, зашагал вниз по склону.

С утра он заперся в своем кабинете, переворошил груды бумаг и сделал множество пометок в книге с красным корешком и уголками, обернутой в голубую бумагу. Он то и дело сверялся с записями, а потом заглядывал в книгу, где его внимание привлекала графа «кредит», и с самодовольной ухмылкой вписывал туда корявым почерком огромные числа с жирными нулями.

— Педриньо! — крикнул Симао Тока.