Мендим остановился.

— Завтра никакой еды… понятно? — сказал Птичья Глотка, перевернув меня ногой. — Ты приведешь его ко мне в кабинет послезавтра. Бить будешь весь день… понятно?

— Да, начальник, — ответил Мендим.

Белые ушли.

Вот уж никогда не думал, что проведу ночь в хижине Мендима ме Тита. Он дремлет против меня с открытым ртом, похожий в глубине своего старого кресла на узел тряпья.

— Мне кажется, я сделал сегодня что-то такое, чего никогда не забуду, никогда не искуплю… — сказал он, когда мы остались одни.

Его огромные глаза подернулись слезами.

— Бедный Тунди! Бедные мы… — жаловался он.

Нас человек двадцать заключенных, «людей-в-чем-нибудь-замешанных», которые должны разносить воду данганским белым. Это так называемая водная повинность. Источник находится более чем в километре от европейского квартала, у подножия возвышенности, на которой тот расположен.

Бидон мой течет. Я кое-как замазал его глиной. Вода все же льет мне на плечи. Самое тяжелое — преодолеть подъем, неся бидон на голове, когда стражник идет за спиной и подгоняет тебя плетью. Мы бегом спускаемся к источнику, поднимаемся в гору, и затем все начинается сызнова… В полдень мне показалось, что голова моя пылает. К счастью, волосы у меня жесткие, курчавые, и бидон с водой стоит на них, как на подушке.

Мне было приятно думать, что ни комендант, ни г-н Моро, ни любовник Софи… ни один данганский белый не вынес бы этой повинности…

В полдень посещение Кализии.

Смех, слезы и опять смех. Подарок — пачка сигарет.

Новости из резиденции.

Обо мне больше не говорят. Комендант с женой воркуют или делают вид, что воркуют, как два голубка.

В час дня посещение Баклю.

Дрожащие губы. Немного денег. Новости из резиденции.

Обо мне совершенно забыли. Господа воркуют, как два голубка… но время от времени госпожа смотрит в окно на проезжающие машины. Хочется ли ей видеть, как возвратится в Данган г-н Моро? Ему волей-неволей придется проехать мимо резиденции. Нет другой дороги, которая бы вела к нему домой…

Посещение сестры.

Много слез. При виде ее можно подумать, что она потеряла мужа. Она не мылась с тех пор, как меня арестовали. Следы слез и соплей видны на ее грязном лице. Странный способ выражать горе, вызывая отвращение к себе. Но таков обычай. Своими слезами она будет отравлять жизнь мужу до тех пор, пока меня не освободят; бедняга даже не смеет попросить, чтобы она приготовила ему поесть.

Она принесла мне немного денег, ровно столько, чтобы сунуть в лапищу моего ангела-хранителя Мендима. Она посоветовала мне держаться спокойно, как будто это не лучший способ вывести белых из себя.

Бедная сестра! Она очень напоминает нашу мать: и своими советами, и озабоченным выражением лица, и полными слез глазами. Я все же немного растрогался…

Посещения зятя.

У нас вошло в привычку разговаривать, задавая друг другу вопросы, и отвечать на них новыми вопросами. После первых минут волнения, вызванного тем, что мы встретились в неволе, под охраной стражника, зять напомнил о своем присутствии вопросами: «Куда мы идем?» и «Что мы, в сущности, собой представляем?..» При этом он сильно размахивал руками.

Я не знал, что на это ответить, лишь задал ему тот же вопрос, когда он уходил.

Посещение законоучителя Обебе.

Это маленький, надоедливый старичок, и надо много терпения, чтобы выносить его. Он прочел мне длинную проповедь о крестных муках сына божьего. Видно, принимает меня за новоявленного Христа. Он говорит о всепрощении, о награде и милости божьей, о небе, словно я должен вскоре отправиться туда.

Однако еще с довоенных пор мошенник страдает гонореей, а сегодня не постеснялся разделить наш скудный обед. Он обещал прийти завтра.

Мендим избавит меня от него.

Водная повинность.

Вода и пот. Побои. Кровь.

Крутая дорога. Смертельный подъем. Усталость. Я не мог сдержать слез.

Пошла горлом кровь, тело предало меня. Чувствую острую боль в груди, так и кажется, что в легкие вонзился гарпун.

Сегодня утром Мендим отвел меня к Птичьей Глотке, который сначала и слушать ничего не хотел.

— Меня не проведешь, — говорил он, напрягая шею, — меня не проведешь, друзоцек…

Он встал из-за стола и начал вертеть меня из стороны в сторону. Положил влажную руку мне на лоб, поморщился и пощупал мой пульс.

— Ладно, — сказал он, садясь на прежнее место.

Он вынул тетрадь и спросил, как меня зовут. Окончив писать, он протянул тетрадь Мендиму, который щелкнул каблуками.

— Отведи его к врачу, — сказал Птичья Глотка стражнику, — посмотрим, в чем тут дело… А ты, — прибавил он, смотря мне в глаза, — не воображай, что избавился от допроса — мы допросим тебя сегодня вечером, несмотря на болезнь.

Мы вышли.

Я никогда не был в больнице и лишь по дороге на рынок видел ее облезлые желтые стены над живой изгородью из гибискуса. Два места в Дангане наводят ужас на местных жителей — тюрьма и больница, которую все зовут здесь «морильней для негров».

Наконец мы пришли.

Городская больница находится между административной частью и торговым центром. Она состоит из десятка одинаковых домишек, расположенных вокруг лужайки, посередине которой возвышается красно-желтое здание операционной.

Чернокожий санитар увидел нас и двинулся навстречу Мендиму, протянув руку и широко улыбаясь. Я понял по его виду, что он боится. Он боялся Мендима, как и все прохожие, которые лихорадочно обнажали головы при встрече с нами. Санитар угодливо предложил Мендиму сигарету. Огорченный тем, что тот не курит, он порылся в карманах и вытащил орех кола. Расколол его пополам. Протянул одну половину Мендиму, а другую положил себе в рот. Челюсти обоих задвигались одновременно. Санитар скорчил гримасу.

— Что с этим парнем, — спросил он, — симулянт?

Мендим вобрал голову в плечи и перестал жевать. Затем плюнул к ногам санитара.

— Прошу прощения… — проговорил санитар и встал, словно по команде «смирно», — но среди ваших заключенных часто попадаются симулянты…

Мендим опять плюнул, теперь уже на ботинки санитара. Тот пропустил нас.

— Я в… в… от… чая… нии… — бормотал он нам вдогонку.

— Все они такие, все… — сказал мне Мендим. — Знает подлец, не сегодня-завтра мы с ним встретимся… Вот и болтает чепуху…

Мы направились в амбулаторию. Выстроившись в два ряда, больные ждали у двери, на которой висела дощечка: «Кабинет врача». Так как очередь не умещалась на веранде, сторожу, наводившему здесь порядок, пришлось проявить поистине искусство, чтобы разместить весь народ. Множество людей, больных всеми существующими болезнями, соседствовали здесь, теснились, толкались, потели, и толпа то устремлялась ко входу, то откатывалась прочь, в зависимости от того, открывали или затворяли дверь. Здесь были несчастные, покрытые прыщами величиной с клубни маниоки, прокаженные в нарывах и болячках, больные сонной болезнью с пустыми глазами, беременные женщины, старухи, хнычущие младенцы и так далее, и тому подобное.

При виде Мендима сторож встал навытяжку. Мендим приказал: «Вольно!» Ударами плетки он проложил дорогу в толпе. Постучался в дверь кабинета. Там уже находился больной, который и приоткрыл дверь. Узнав Мендима, он вышел и пропустил нас, низко кланяясь.

— Никого еще нет, — сказал он, — сейчас только десять… Чернокожий врач на операции. Прием начнется, когда он закончит… А европейский доктор никогда не бывает на месте… Впрочем, его произвели недавно в капитаны…

Я сел на скамью. Хотелось пить. Казалось, огромная игла пронзила мне грудь. Я не мог глубоко дышать. Мешал обруч, сжимавший ребра. Мендим сел против меня. Он листал и перелистывал запись приема, клюя носом.