Тишина навалилась на нас.

— Да, обидно… — услышал я свой ответ.

Сегодня утром комендант опять уехал в джунгли. Этот человек неутомим. Я боюсь. На этот раз его отъезд не сулит ничего хорошего. Присутствие хозяина служило мне защитой. Что скрывается за молчанием госпожи? Она разговаривает со мной лишь знаками. Так поступила она и утром, вручив мне письмо, которое я должен был отнести ее любовнику тотчас же после отъезда мужа.

Я застал начальника тюрьмы в ту минуту, когда он «учил жить» двух негров, заподозренных в том, что они обокрали г-на Жанопулоса.

В присутствии владельца Европейского клуба г-н Моро избивал моих соотечественников. Они были обнажены до пояса. На руках надеты наручники, шея обвязана веревкой, прикрепленной к столбу посреди «площади наказаний», что мешало им повернуть голову в ту сторону, откуда на них сыпались удары.

Ужасное зрелище! Плеть из гиппопотамовой кожи врезалась в тело, и при каждом «ух» сердце у меня переворачивалось. Г-н Моро, растрепанный, с засученными рукавами, так жестоко хлестал моих злосчастных соотечественников, что я в отчаянии вопрошал себя, останутся ли они живы. Жуя сигару, толстяк Жанопулос натравливал на них собаку. Пес рвал на истязаемых штаны и кусал их за икры.

— Признавайтесь же, бандиты! — крикнул г-н Моро. — Эй, Нджангула, дай-ка им прикладом!

Подбежал здоровенный сара, взял на караул и ударил прикладом предполагаемых воров.

— Да не по голове, Нджангула, головы у них твердые… Бей по пояснице…

Нджангула стал бить их по пояснице. Негры осели, приподнялись и снова осели от удара, более сильного, чем предыдущие.

Жанопулос смеялся. Г-н Моро с трудом переводил дух. Негры были без сознания.

Поистине, голова у нас твердая, как сказал г-н Моро. Я полагал, что черепа моих соотечественников разлетятся вдребезги от первого же удара прикладом. Нельзя без содрогания видеть то, что я видел. Это ужасно. Я думаю о священниках, пасторах, обо всех белых, которые желают спасти наши души, проповедуя нам любовь к ближнему. Разве ближний белого только его соплеменник? Неужто после таких зверств еще найдутся глупцы, готовые верить чепухе, которой нас учат католики и протестанты?..

Как всегда, «подозрительные» будут отвезены в «морильню для негров», где они пролежат дня два в агонии, затем их похоронят совершенно нагими на «кладбище заключенных». А в воскресенье священник скажет: «Дорогие дети мои, молитесь за заключенных, которые умерли, не примирившись с господом». Г-н Моро обойдет верующих, держа в руках перевернутый шлем. Каждый положит туда одну-две монетки сверх того, что предусмотрено церковью. Белые прикарманят деньги. Можно подумать, будто они изобретают все новые средства, чтобы вернуть себе те жалкие гроши, которые выплачивают нам!

Несчастные мы…

Не помню, как я вернулся в резиденцию. Сцена истязания потрясла меня. Бывают вещи, которых лучше не видеть. Иначе будешь постоянно помимо воли вспоминать о них.

Мне кажется, я никогда не забуду этого зрелища. Никогда не забуду гортанного крика младшего из истязаемых, когда Нджангула нанес ему такой удар, что даже г-н Моро выругался, а г-н Жанопулос уронил сигару. Белые ушли, пожимая плечами и жестикулируя. Вдруг г-н Моро обернулся и поманил меня пальцем. Он взял меня за плечо, а г-н Жанопулос, удаляясь, многозначительно подмигнул ему. Я ощущал сквозь материю прикосновение горячей, влажной руки. Когда мы потеряли из виду г-на Жанопулоса, г-н Моро снял руку с моего плеча и стал рыться у себя в карманах. Он предложил мне сигарету и закурил сам.

— Ты не куришь? — спросил он, поднося мне зажигалку.

— Только по ночам, — ответил я, не зная, что сказать.

Он пожал плечами и выпустил длинную струю дыма.

— Ты передашь госпоже, что я буду там около… впрочем… (он взглянул на часы) гм… гм… я буду там в три часа. Понятно?

— Да… да… господин, — ответил я.

Он схватил меня за шею и заставил взглянуть ему в глаза. Сигарета, которую я спрятал за ухо, упала. Желая избежать его взгляда, я хотел наклониться и подобрать ее. Он наступил на сигарету, и я почувствовал, как его пальцы впились в мой затылок.

— Со мной шутки плохи… Понятно? — пробормотал он, заставив меня выпрямиться. — Поверь, дружок, меня не проведешь… Ты видел? — продолжал он, тыча большим пальцем себе за спину.

Он отпустил мою шею и посмотрел на меня, тараща глаза. Улыбнулся и бросил мне пачку сигарет. Это было так неожиданно, что я не успел ее поймать. Пачка пролетела у меня над головой.

— Подними сигареты… это тебе, — сказал он.

— …

— Знаешь, когда мне угодят, я делаю подарки. Ведь ты мой друг, да?

— Да, господин, — услышал я свой ответ.

— Превосходно… Помнишь, что я сказал?

— Да, господин, — услышал я свой ответ.

— Повтори.

— Вы сказали, что пожалуете к госпоже в три часа…

— Превосходно… Не забудь передать ей это… Когда вернется комендант?

— Не знаю, господин.

— Хорошо… Можешь идти, — проговорил он, бросая мне пятифранковую бумажку.

И удалился.

Когда я шел в резиденцию, руки мои сами разорвали на мелкие куски банковский билет.

Госпожа поджидала меня, делая вид, будто занята цветами. Она шагнула мне навстречу, и улыбка тут же застыла на ее лице. Она сильно покраснела. Безуспешно попыталась выдержать мой взгляд. Хлопнула себя по ноге, чтобы раздавить воображаемую муху.

— Он придет ровно в три… в час послеобеденного сна… — сказал я, уходя.

Она пошевелила губами. Грудь ее поднялась и опустилась наподобие кузнечных мехов. Она побледнела и осталась стоять на месте, сжимая подбородок левой рукой. Другая рука нервно комкала юбку.

Когда я пришел на кухню, повар сказал мне:

— У тебя выйдут неприятности, если ты будешь постоянно обращаться к госпоже с этакой кривой усмешкой. Ты не слышал, как она сказала тебе: «Спасибо, господин Тунди»? Поверь, когда белый становится вежлив с негром, это плохой знак.

Господин Моро явился задолго до трех часов. Госпожа ждала его, качаясь в гамаке. Поверх шортов он надел шелковую полосатую рубашку, походившую на суданское бубу.

Он пришел по шоссе, а не по протоптанной его же ногами тропинке, ведшей к окну госпожи, — он неизменно появлялся там в лунные ночи, когда коменданта не было дома. Мы недоумевали, почему он предпочел шоссе, где его можно было заметить из докторского дома, расположенного поблизости от резиденции. Он шел, крутя в правой руке цепочку. Увидев его, госпожа позвала меня и велела приготовить две порции виски. Госпожа всегда пьет спиртное в отсутствие мужа. Она соскочила с гамака и протянула обнаженную до плеча руку начальнику тюрьмы, который прильнул к ней долгим поцелуем в ожидании, вероятно, лучшего. Госпожа повела плечами, встав на цыпочки. Оба рассмеялись и прошли в гостиную. Госпожа опустилась на диван и жестом пригласила г-на Моро сесть рядом с ней. Я придвинул к ним низкий столик, на котором стояли два стаканчика виски.

— Занятный у вас бой, — сказал г-н Моро, когда я уже был на пороге.

— Это господин Тунди, — проговорила она, отчеканивая каждое слово.

— Давно он у вас? — спросил г-н Моро.

— Его нанял Робер, — ответила госпожа. — Говорят, он был боем у отца Жильбера. Преемник преподобного отца отзывался о нем с большой похвалой… Но он фантазер, у него мания величия… С некоторых пор он держит себя слишком развязно… Но он уже получил предупреждение…

Господин Моро приподнялся и потушил сигарету, раздавив ее о пепельницу. Он таращил глаза, закрывал и раскрывал их, сильно хмуря брови, пока госпожа говорила. Он посмотрел на меня испепеляющим взглядом, и упрямая прядь волос упала ему на лоб. Он потер руки и наклонился к госпоже. Они одновременно взглянули на меня.

— Эй ты, поди сюда! — поманил меня пальцем начальник тюрьмы. И, обращаясь к госпоже, добавил: — Видите, он не смеет смотреть на нас. Взгляд у него блуждающий, как у пигмея… Он опасен. Это характерно для туземцев. Когда они не смеют смотреть нам в лицо, значит, в их глупой башке засела какая-нибудь вредная мысль.