Мое спокойствие очень удивило его. Я не торопясь делал все, что он мне приказывал. Он бранился, как всегда, но я был невозмутим.

Я бесстрастно выдержал взгляд, от которого обычно терял самообладание.

— Ты совсем спятил! — бросил он.

Надо будет посмотреть в словаре, что это значит.

Один из заключенных принес в резиденцию две курицы и корзинку яиц. Видимо, это дар начальника тюрьмы, вернувшегося из служебной поездки. Белые всегда что-нибудь посылают коменданту по возвращении из джунглей. Данганский врач самый щедрый из всех.

Я отнес кур и яйца хозяину. Он выпил два яйца сырыми. Меня затошнило, глядя на него. Я спросил, не желает ли он сырых яиц к завтраку. Он указал мне на дверь. Я все же вернулся, чтобы помочь ему надеть резиновые сапоги, так как шел дождь. В последний раз протер их тряпкой. Вставая, комендант наступил мне на руку. Я не закричал. Он не обернулся.

Сегодня утром я шел часть дороги с Ондуа — тем, кто не расстается со своим тамтамом. Он отбивает на нем часы. Инженер-агроном вывез его из деревни для этой работы и вручил ему огромный будильник, который тот повсюду таскает с собой на засаленном шейном платке. Неизменная фляга с водкой висит, как сума, на его левом плече.

Я попросил объяснить, что он выстукивает в течение двух лет, созывая по утрам рабочих. Он отрицательно покачал головой, затем нерешительно сказал:

— Затем я отбиваю часы, — добавил он.

— А если инженер попросит объяснить, что ты выстукиваешь?

— Белому всегда легко соврать…

Ондуа — необыкновенный человек. У него нет возраста, у него нет жены. У него есть только огромный будильник и фляга с водкой. Никто не видел его пьяным на улице. Говорят, по ночам он оборачивается гориллой. Не хочу верить этим россказням.

Я сопровождал коменданта к директору Данганской государственной школы, пригласившему его на аперитив. Я нес сверток, который хозяин собирался преподнести г-же Сальвен. Это поистине негритянский обычай — приносить что-нибудь людям, позвавшим вас в гости.

Школа находится в пяти минутах от резиденции. Мы отправились туда пешком. Я шел позади коменданта. Белые вечно торопятся. Комендант так бежал, словно учитель находился в смертельной опасности.

У Сальвенов стол был поставлен в тени дерева, вывезенного из Франции, — их предшественник посадил его во время церемонии открытия школы.

На г-же Сальвен было красное шелковое платье, облегавшее ее толстый зад в форме червонного туза. Она уложила волосы восьмеркой и воткнула в них цветок гибискуса, такой же пунцовый, как ее платье. Она встретила коменданта и с улыбкой протянула ему обе руки. Он схватил их и поочередно прильнул к ним губами. Она подскочила, словно от прикосновения горящей головни, и заговорила так быстро и невнятно, что я не мог понять, французский ли это язык.

В окно выглянул господин Сальвен и, увидев коменданта, сбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Этот человек худ, как коровы, виденные во сне фараоном[25]. На нем были полотняные брюки и расстегнутая рубашка, открывавшая костлявую грудь. Жена представила ему коменданта. Я стоял на почтительном расстоянии от белых. Хозяин сделал мне знак, и я подал ему сверток. Он преподнес его г-же Сальвен, которая, по-видимому, очень смутилась. Она искоса посмотрела на мужа. Стала протестовать, а руки ее так и тянулись к пакету. Она страстно взглянула на коменданта, который продолжал уговаривать ее, и рассыпалась в благодарностях.

Сальвены потащили коменданта к столу. Г-жа Сальвен села между мужчинами. Г-н Сальвен позвал своего боя, пожилого негра, очевидно старейшего боя в Дангане. Тот принес две бутылки и, угодливо кланяясь, удалился. Сальвены тотчас же вступили в разговор, соревнуясь в многословии, остроумии и живости. В надежде на улыбку или одобрение г-жа Сальвен попеременно наклонялась к обоим мужчинам.

— Проклятая дыра! — жаловалась г-жа Сальвен. — То дождь, то жарко, и даже нет парикмахера… Неприятностей здесь не оберешься!.. Как вам, должно быть, не хватает Парижа!

Комендант поднял брови и опорожнил стакан.

— Вы ничего не рассказали о своей школе, — обратился он к г-ну Сальвену.

Господин Сальвен заерзал на стуле и потер руки.

— Я жду вас для инспекторского осмотра, — сказал он. — Я заканчиваю невиданный доселе педагогический эксперимент. Скоро пошлю отчет в Яунду. Когда я приехал сюда, школу переполняли ученики старше двадцати лет. Я всех их выгнал. Они ни черта не делали и в большинстве были больны гонореей. Девицы, посещавшие школу, беременели от туземных наставников и учеников. Словом, бордель!.. Просматривая списки, я установил, что младшему ученику, получившему свидетельство об окончании школы, было семнадцать лет, а младшему ученику подготовительного класса — девять лет. Я исключил всех великовозрастных учеников, провалившихся на выпускном экзамене, и набрал для детского сада, не существовавшего здесь до меня, малышей от двух до шести лет Негритянские дети такие же смышленые, как наши… Меня обозвали безумцем, демагогом… Так вот, в старшем классе теперь двадцать учеников двенадцати — пятнадцати лет.

— Это замечательно, — проговорил мой хозяин, — просто замечательно! Я непременно зайду к вам на днях…

— Положение изменилось со времени последней войны. Но здесь этого не хотят понять.

— За исключением учеников Жака, негры не стоят того, чтобы мы занимались ими, — сказала г-жа Сальвен. — Они лентяи, воры, лгуны… С этими людьми нужно ангельское терпение!

Комендант кашлянул и закурил сигару. Среди внезапно наступившей ночи я уже ничего не различал, кроме этого красного огонька.

Комендант, видно, не может обойтись без негра в кузове своего пикапа; он велел мне ехать к обедне вместе с ним.

Местные жители, которых мы обгоняли на бешеной скорости, лихорадочно снимали шляпы, смотря нам вслед. Пикап коменданта — единственная машина с трехцветным флажком. В знойном воздухе этой засушливой поры за нами оставались облака желтой пыли. Когда мы приехали в католическую миссию святого Петра в Дангане, негры уже стеной стояли возле церкви. Это была кишащая яркая толпа, где белые, красные и зеленые цвета резко выделялись на фоне черной кожи. Шепот пробежал по толпе при виде коменданта.

Я узнал звук колокольчика, висящего у входа в ризницу. Все это было неотделимо от воспоминания об отце Жильбере, которого зовут теперь… великомучеником, вероятно, потому, что он умер в Африке.

Отец Вандермейер вышел навстречу коменданту. Он поклонился с изяществом, присущим только духовным лицам, подражать которому не сумеет никто другой. Комендант протянул ему руку. Над ними высилась статуя святого Петра, которого легко было принять за негра, так как он весь почернел от времени; взгромоздившись на что-то вроде столба, он клонился к земле и грозил вот-вот упасть.

Прибыли и другие машины. Все белые, привыкшие развлекаться в Европейском клубе, казалось, назначили друг другу свидание в божьем доме. Был здесь и Птичья Глотка, который тоже привез слугу-негра в кузове своей машины. Поджарые, как у петуха, икры г-жи Сальвен были скрыты полотняными брюками, которые еще больше подчеркивали ее толстый зад. Она опять подошла к коменданту с протянутыми руками и опять подскочила, когда он стал целовать ей руки. Инженер-агроном привез с собой Ондуа, с ног до головы покрытого пылью. Затем приехали остальные белые: доктор, как всегда весьма гордый своими офицерскими нашивками, докторская жена, белый, который дезинфицирует Данган с помощью ДДТ, дочери г-на Дюбуа, огромного роста девицы, которые носят косы и ковбойские шляпы, и, наконец, г-жа Моро, жена начальника тюрьмы, в сопровождении нескольких гречанок, явившихся похвастать своими шелковыми платьями. Белые сгрудились вокруг коменданта и отца Вандермейера. Опять зазвонил колокольчик. Негры, ожидавшие во дворе, взяли приступом церковные двери. В сутолоке несколько шлемов полетело на землю. Слышались крики женщин и детей. Предшествуемые отцом Вандермейером, белые прошли в церковь через ризницу.