— Не забывайте нас, напишите нам о своей жизни в Иугуру, дорогой друг, — сказал мсье Тейель.

Поезд шел всю ночь. Жюльен ехал в первом классе, но нескончаемые разговоры, то и дело прерываемые взрывами смеха, и храп африканцев, ехавших вторым и третьим классом, доносились до него. Не в силах сомкнуть глаза, он закурил сигарету, взял «Батуалу» Рене Марана и дочитал последнюю главу, на которой остановился раньше. Сейчас этот роман казался ему особенно актуальным.

В Париже его друзья африканцы превозносили мужество Рене Марана. Один из них добавил тогда, что сегодня негру трудно было бы получить Гонкуровскую премию отнюдь не потому, что африканские романисты из Черной Африки пишут хуже, чем Рене Маран, а потому, что в своих произведениях они рассказывают о наиболее жгучих проблемах своей родины, — проблемах, которые члены Гонкуровской академии едва ли оценят, потому что все они в большей или меньшей степени настроены реакционно. С другой стороны, и сами африканские писатели смешивают понятия «роман» и «политическое эссе». Политика интересует их больше, чем литература. И вот теперь Жюльен думал, как трудно африканскому писателю создать правдивый роман о современной Африке. Потом он углубился в «Государя» Макиавелли… Так Жюльен Феррай провел ночь в поезде, который тащился, останавливаясь на каждом полустанке…

Джип, за рулем которого сидел Самба, один из шоферов компании, уже поджидал его у самой станции — хижины с крышей из гофрированного железа. Пятеро пассажиров, которые сошли вместе с Жюльеном, тотчас же исчезли в джунглях, водрузив на головы свои объемистые узлы. Трое-четверо пассажиров, ожидавших на станции, поспешили к поезду. Жюльен проводил его взглядом, пока он не скрылся вдали под невнятный лязг железа и хруст щебенки, потом повернулся к Самбе, стоявшему по стойке «смирно».

— Не надо так тянуться передо мною, Самба, — сказал он ему на языке волоф. Самба удивленно вскинул на него глаза. Молодой тубаб выглядел добродушным. Лицо его выражало ту искренность, которая редко ускользает от взгляда африканца. Самба широко улыбнулся, обнажив все свои зубы.

Жюльен начал учить язык волоф сразу же, как только приехал в Карибу: ему казалось нелепостью жить в стране и даже не пытаться понимать язык ее аборигенов. В дальнейшем он усовершенствовал свои знания с помощью Жизель и теперь мог бегло объясняться, не прибегая к помощи переводчиков.

— Далеко до Иугуру, Самба? — поинтересовался он.

— Тридцать семь километров, тубаб.

— Меня зовут мсье Феррай, — как бы между прочим заметил Жюльен.

Машина тронулась, и они сразу же оказались в джунглях…

Через час Жюльен Феррай уже был у Иугуру. Двое слуг вышли взять его чемоданы. Инспектор компании Дамье встретил его рукопожатием…

Жак Дамье, откровенный расист, ненавидел негров. Он с трудом скрывал свои чувства, когда они однажды гуляли по деревне и он представил Жюльена вождю племени, который «что-то слишком возомнил о себе, потому что принимал участие в двух наших больших войнах и имеет звание аджюдана. Он награжден „Военной медалью“, крестом „За боевые заслуги“, орденом Почетного легиона и другими побрякушками, которые навешивает на грудь, когда должен встретиться с кем-нибудь из белых. Но я думаю, что его павлинье чванство порождено тем, что он очень богат и у него дюжина жен и десятка два детей, большинство из которых учится во Франции».

— Дюжина жен — это и впрямь слишком много для одного мужчины, но в остальном Азумба кажется мне вполне достойным человеком, — возразил Жюльен.

— Видели бы вы его сынков здесь три месяца назад! Как заносчиво держались они с нами, с каким вожделением смотрели на наших жен. Некоторые открыто заигрывали с дочерью и племянницей Вокера, они летели вместе из Парижа в Карибу. Эти господа, видите ли, изучают право, общественные науки, медицину, литературу! Они так неприлично увивались за барышнями Вокер, что бедняге инспектору пришлось раньше времени увезти девушек в Дакар, чтобы они возвратились оттуда во Францию морем. Но увы! Все его старания оказались тщетны: эти сыновья многоженца, эти двое влюбленных тоже решили вернуться в метрополию на судне… на том же самом судне, что и барышни Вокер!

— А что, ухаживания этих молодых людей имели какие-нибудь неприятные последствия?

— Слава богу, нет!

— Ну и прекрасно, ведь это же главное! Лично я не вижу в их шалостях ничего предосудительного.

— Но это могло привести к женитьбе!

— И здесь они не были бы ни первые, ни последние: сколько браков заключено между белыми и черными!

— Но разве вам не претит сама мысль об этом?

— Не понимаю, почему она должна претить мне: в Карибе я не испытывал ненависти к африканцам и видел там не одну смешанную супружескую пару.

— Странный вы человек!.. Во всяком случае, спать с негритянкой и жениться на ней — не одно и то же.

— Ах вот как! — удивленно воскликнул Жюльен, вспомнив своих соотечественников в Карибе и причины, по которым компания сослала его в Иугуру.

— Да, да, это отнюдь не одно и то же! Но отдаете ли себе отчет в этом вы? Нет! Это должно быть исключено абсолютно, иначе наша раса в конце концов выродится. К тому же подобные союзы сделают наше положение в Африке еще более шатким…

— У вас слишком пылкое воображение, Дамье, вы так легко все драматизируете… Я не думаю, что африканцы так уж жаждут ниспровергнуть нас, выдворить из своих стран и занять наши места, как мне твердят повсюду. Прежде всего нужно нам самим перестать кичиться своей расой, которая ничуть не выше их расы, несмотря на порочные утверждения поборников расизма и теории господства белой расы над черной. Нам нужно также перестать ненавидеть друг друга и предоставить каждому из европейцев, живущих в Африке, свободу любить негров, жениться на негритянках, не подвергаясь при этом изгнанию из среды своих соотечественников, — сказал Жюльен, пытаясь сдержать гнев.

— Наконец-то вы наставили меня на путь истинный, Феррай, — язвительно ответил Дамье.

О своем разговоре с Жюльеном Дамье рассказал жене и Вокерам, к которым они зашли на чашку чаю.

— Этот молодой человек опасен! — проговорила мадам Дамье.

— Похоже, он уже снюхался с новой учительницей, — заметила мадам Вокер.

— Что ж, это меня не удивляет! Скажи мне кто-нибудь, что он помог негру избить белого, я бы, пожалуй, поверил, — решительно заявил Дамье.

О, Феррай не питал никаких иллюзий относительно чувств своих соотечественников. Он знал, что они невзлюбили его. И тем не менее он сделал свой выбор, он ходил к Жизель, и они вместе гуляли вдали от взглядов этих двух супружеских пар.

Негры, встречая Жизель и Жюльена, шушукались, говорили, что тубаб сделает учительнице ребенка, а потом бросит ее и уедет к белой женщине. Потом они разражались смехом, весело хлопали в ладоши и разбегались кто куда.

Где бы ни проходили Жюльен и Жизель, повсюду слышали они звонкий смех, и Жюльен иногда просто из себя выходил, считая, что эти всегда голые деревенские мальчишки и девчонки только и заняты тем, что шпионят за ними. Однажды он спросил у Жизель, почему дети все время тайком преследуют их.

— О, ты думаешь, что эти смешки — на наш счет? — удивилась Жизель.

— В конце концов они действуют мне на нервы…

— Послушай, мой друг: не забывай, что ты в Африке, в стране, где смеются гораздо чаще, чем плачут, где куда больше людей веселых, чем грустных, несмотря на присущую черной расе меланхолию. Сев, сбор урожая, свадьба, рождение ребенка, юбилей, выборы вождя, спортивные игры, день новолуния — все у нас повод для праздника… И тогда в силу своего необузданного темперамента мы преступаем все европейские условности. Наш смех звучит на просторе — добрый и непосредственный, нежный и страстный, живой и демонический, звонкий, волнующий, заразительный, звучит, как бы подчеркивая тем самым нашу врожденную жизнестойкость… Ты веришь мне, Жюльен? Этот смех, что доводит тебя до исступления — я могу поклясться тебе нашей дружбой! — доносится до нас издалека, километров за пять отсюда. Здесь так тихо, что малейший звук доходит сюда бог весть из какой дали. Прислушайся к словам, которые доносит до нас ветер, ведь ты понимаешь наш язык…