Вроде бы он ее где-то видел…
— Все в порядке, сэр, — сказала она. — Не узнали меня?
— Нет, а разве мы знакомы?
— Вы меня подвозили до Энугу, когда я бросила школу, чтобы вступить в ополчение.
— Так это вы! Помнится, я еще не советовал вам ехать, потому что женщин на фронт не берут. Чем тогда все кончилось?
— Мне предложили вернуться в школу либо записаться в Красный Крест.
— Видите, я был прав. Ну а что вы делаете теперь?
— Состою в резерве гражданской обороны.
— Вот как! Желаю удачи. Честное слово, вы молодчина.
В тот день он наконец поверил в лозунги, о которых столько толковали вокруг. Он и раньше видел марширующих девушек и женщин, но не придавал этому особого значения, хотя сами женщины относились к военной подготовке очень серьезно. Серьезность эта даже смешила его — с таким же видом вышагивали взад и вперед по мостовой детишки с палками наперевес, нацепив кастрюли вместо касок. Большим успехом пользовался анекдот об отряде школьниц, вышивших на своем знамени: «Нам не быть под бременем!»
После этой встречи в Ауке у него больше язык не поворачивался подтрунивать над девушками-ополченками, над рассуждениями о революции. Она воочию предстала перед ним в облике этой молоденькой женщины, чья преданность делу без громких слов и показной праведности укоряла его в недостойном цинизме.
«Мы ведь выполняем указания людей вроде вас». Она не сделала исключения и для того, кто оказал ей услугу. Будьте уверены, и отцу родному от нее не дождаться поблажки!
В третий раз судьба свела их года через полтора, когда дела шли уже из рук вон плохо.
Смерть и голод давно похоронили воодушевление первых дней, породив в одних тупое смирение, в других — фанатизм смертников. Большинство же хотело одного — урвать побольше пока еще доступных удовольствий, забыться в неистовом веселье. Для этих мир снова обрел равновесие, хоть и призрачное: исчезли проклятые заставы, девушки снова стали девушками, мужчины — мужчинами. Жизнь текла своим чередом — напряженная, затравленная, отчаянная, но все-таки жизнь! Всего в ней хватало — и плохого, и хорошего, а уж трагизма — сверх всякой меры. Впрочем, трагическое было далеко — в убогих лагерях для беженцев, в отсыревших, загаженных, голодных и безоружных окопах переднего края.
Реджинальд Нванкво жил в Оверри. В тот день он надумал съездить в Нкверри — раздобыть чего-нибудь получше пайка. В ватиканской миссии «Каритас» в Оверри ему в последний раз выдали пару вяленых рыбешек да несколько банок мясных консервов и жуткой американской смеси под названием «Формула-2» — наверняка она предназначалась на корм животным! Ему давно казалось, что протестантов в католических раздаточных пунктах беспардонно обделяют. Вот он и отправился к старому приятелю, который теперь заведовал складом Всемирного совета христиан в Нкверри, чтобы выпросить у него риса, бобов и превосходного габонского гари[42].
Он выехал из Оверри в шесть утра, чтобы застать дружка на складе, тот никогда не задерживался там позднее половины девятого, чтобы не попасть под бомбежку. Нванкво повезло — склад ломился от продовольствия. В ту ночь все рейсы транспортных самолетов — они летали только по ночам — оказались удачными. Шофер Нванкво набивал багажник консервными банками, мешочками и пакетами, а голодная толпа, вечно околачивающаяся у склада, провожала каждый кулек злобными комментариями. «Война до победного конца», — съехидничал кто-то.
Нванкво поежился. Нет, выкрики этих людей, похожих на пугала, с торчащими из-под тряпья ребрами, не обижали его. Один вид изможденных лиц, ввалившихся глаз служил ему красноречивым укором. И было бы хуже, если б толпа не проронила ни слова, а лишь глазела молча, как таскают к его машине сгущенное молоко, яичный порошок, овсянку, консервы, треску. Настоящий пир во время чумы. Но что поделаешь? У него семья — жена и четверо детей, которые в дальней деревушке Огбу живут его пайком. Достаточно того, что он делится продуктами с шофером, Джонсоном, — у того то ли шестеро, то ли семеро детей, получает он десять фунтов в месяц, а плошка крупы на рынке стоит почти фунт. Всем не поможешь, делай что-нибудь для того, кто рядом, и на том спасибо!
На обратном пути им помахала с обочины молодая женщина. Он приказал водителю остановиться. Полчища пропыленных, усталых людей — военных и штатских — тут же обступили машину.
— Нет, нет, нет, — решительно твердил Нванкво. — Я остановился ради этой дамы. Колесо спускает, могу взять лишь одного человека. Извините!
— Сжалься, сынок! — завыла в отчаянии старуха, повиснув на дверце.
— Старая, жить надоело? — гаркнул водитель и рванул с места. Старуха упала в пыль. Нванкво раскрыл книгу и погрузился в чтение. Они проехали почти милю, а он даже не взглянул на попутчицу, пока та не решилась нарушить удручавшее ее молчание.
— Ох, как вы меня выручили! Спасибо.
— Не стоит. Куда вам нужно?
— В Оверри. Вы меня не узнали?
— Да, конечно. Ну и осел же я… Вы…
— Глэдис.
— Правильно, ополченка. Как вы изменились, Глэдис! И раньше были хоть куда, а теперь так просто королева красоты. Что поделываете?
— Работаю в Нефтяном управлении.
— Прекрасно!
«Не столько прекрасно, — подумал он про себя, — сколько прискорбно». На ней был высокий рыжий парик, роскошная юбка, блузка с глубоким вырезом. «Туфельки из Габона, должно быть, стоят уйму денег. Короче говоря, она на содержании у высокопоставленного господина, наживающегося на войне».
— Не в моих правилах кого-то подвозить, но ради вас я нарушил их.
— Вот как!
— Всех не увезешь. Лучше вообще никого не сажать, чтобы другим не было обидно. Несчастная старуха…
— Я думала, вы не откажете ей.
Он промолчал, отвернулся к окну, и Глэдис, решив, что он обиделся, сказала:
— Спасибо, что сделали исключение для меня.
— Он улыбнулся девушке, похлопал ее по колену.
— Что за дела у вас в Оверри?
— Еду в гости к подруге.
— Так-таки к подруге?
— Не верите? Подвезите меня к ее дому, и я вас познакомлю. Лишь бы она не уехала на уик-энд, тогда я пропала.
— Да ну?
— Если не застану ее, придется спать на мостовой.
— Молю бога, чтобы она уехала.
— Зачем же?
— Затем, чтобы предложить свое скромное пристанище. В чем дело?.. — Вопрос относился к водителю, который резко затормозил. Но ответа не требовалось — люди на дороге, задрав головы, глядели в небо. Все трое выскочили из машины и бросились к кустам. Но тревога оказалась ложной. В ясном, безоблачном небе ничего не было, кроме двух высоко парящих ястребов.
— Истребитель с бомбардировщиком, — сострил кто-то, и все с облегчением рассмеялись. Снова сели в машину, двинулись дальше.
— Для налетов еще слишком рано, — сказал Нванкво. Глэдис сидела, прижав руки к груди, будто удерживая готовое выпрыгнуть сердце. — Бомбят обычно часов с десяти.
Она как воды в рот набрала — еще не пришла в себя от недавнего испуга. Он решил этим воспользоваться.
— Где живет ваша подруга?
— Дуглас-роуд, двести пятьдесят.
— Ужасное место — самый центр города. Никаких убежищ. Не советую вам туда являться раньше шести вечера. Поедемте ко мне, у меня хороший бункер, а к вечеру отвезу вас к подруге. Идет?
— Идет, — бесстрастно согласилась она. — Я так всего этого боюсь, что даже отказалась от работы в Оверри. Черт меня дернул туда сегодня ехать!
— Все будет в порядке, мы давно уже привыкли.
— Семья-то ваша, наверное, не с вами?
— Нет, — ответил он. — Все семьи эвакуированы якобы из-за налетов, но, уверяю вас, это не единственная причина. Оверри — веселый город, сущий рай для холостяков.
— Я об этом слышала.
— Мало слышать — надо самой в этом убедиться. У моего приятеля, подполковника, сегодня день рождения. Он нанял джаз «Звуковой барьер». Уверен, вам у него понравится.
И тут его обуял жгучий стыд. Что это он несет! Разгульные сборища нужны его приятелям как воздух, а сам-то он ненавидит их и кривит душой ради того только, чтобы залучить ее к себе. Недостойно лгать девушке, еще недавно свято верившей в правоту их дела. Ясно как божий день — эту веру отнял у нее какой-то мерзавец, вроде него самого. Обманул просто так, от скуки…