К вечеру ветер усилился, с вершин гор повалил снег. Неожиданно к нам подъехала машина-вездеход, из нее вышел Бочков, командир нашей дивизии, недавно получивший звание генерала.

Генерал дает указание командиру орудия:

— Открыть огонь по пулемету противника! Где ваша готовность к бою?

За метелью ничего не видно, пушки занесло. Их откапывают, а они через пять минут снова исчезают под белой пеленой. Я все это вижу из заваленного снегом окопа, а встать не могу, окоченела. Вижу, бойцы очистили орудие, пытаются открыть замок, а он не открывается, его заело.

— Где командир взвода? Сейчас же позвать сюда!

Я выхожу из окопа, а у самой зуб на зуб не попадает.

Подошла и докладываю:

— Товарищ генерал, командир первого взвода гвардии лейтенант Сычева по вашему приказанию прибыла.

— Ах ты, чертова баба, — а сам смеется, — ты что орудия заморозила? Орудия всегда, в любую погоду должны быть готовы к бою.

Долго я стояла навытяжку перед генералом, слушая его выговор. В заключение он сказал:

— Разболтались вы тут, я смотрю. Вот завтра к вам придет командовать дивизионом майор Трощилов, он вам задаст!

Генерал Федор Федорович Бочков часто появлялся там, где его совсем не ждали. И эту свою тактику он применял не только к нам, своим подчиненным, но и к врагу.

Командир он был умный, грамотный и предприимчивый, поэтому наша дивизия быстрее других продвигалась на этом направлении. Бывало так: завязывает наша дивизия бой с врагом на одном фланге, а потом разворачивает весь огонь на девяносто градусов и обрушивается на врага с другой стороны, там, где враг этого совсем не ждет. Так мы недавно заняли и городок Сендрион, и большой губернский город в Венгрии Сиксо.

А сегодня, в эту тихую ночь, мы совсем не ждали такой проверки. Вот и пришлось краснеть.

Но больше всего встревожило меня известие о приходе майора Трощилова в наш дивизион. Неожиданно для себя я почувствовала, что меня взволновало это известие. Вспомнила, как он тогда протянул мне руку. В мыслях всплыли его ласковые глаза и смущенная добродушная улыбка.

…Выдержав большие бои, мы через несколько дней соединились с передовым отрядом войск 3-го Украинского фронта. Подразделения облетела радостная весть. Будапештская группировка противника разбита, город пал, окруженные фашисты взяты в плен.

Мы снялись со своих позиций и двинулись вперед, преследуя мелкие разрозненные группы гитлеровцев, удиравших на запад.

Дивизия готовилась к новому наступлению. Все было приведено в движение. Командир дивизиона майор Трощилов приказал поставить пушки моего взвода на высоту, против которой у противника были пулеметные гнезда. На машинах подвезти туда орудия не было возможности, на руках тоже не подкатить. Приходилось на протяжении трех километров расчищать путь от слежавшегося весеннего снега.

Я направилась в штаб к командиру дивизиона.

— Разрешите поставить пушки в другое место, где не нужно расчищать дорогу. Такое место я нашла.

— Товарищ лейтенант, прошу своих предложений сейчас не вносить. Они мне не требуются. Вы получили приказ — потрудитесь выполнять его.

Говорить мне больше было нечего.

— Ну что? — спросили меня офицеры на батарее.

— Да что, и разговаривать не дает. Приказано выполнять.

— Майор, наверное, помнит, как вы когда-то обидели его.

— Не замечаю этого, — сказала я.

Требовательность нового командира дивизиона вначале не особенно нравилась мне. Но мы знали, что у майора большой боевой опыт, он может сам, когда надо, встать за орудие и стрелять по фашистским танкам. Его волевой, решительный характер в дивизионе почувствовали с первого дня.

Всю ночь мы работали. Большую помощь нам оказали чехи — жители ближайшего селения. К утру установили орудия, окопались. На следующий день наши части перешли в наступление. Я убедилась, что майор Трощилов был прав, поставив пушки именно здесь. Мы быстро подавили огонь вражеских пулеметов и дали возможность пехотинцам почти без потерь выбить гитлеровцев из насиженных гнезд.

Сбросив врага с гор, мы двинулись вдоль границы Чехословакии и достигли Австрии.

Мелкие стычки с противником были тогда обыденным явлением. Не успели мы приехать в небольшой австрийский пограничный городок, как увидели, что с западной стороны в город движется колонна вражеских машин с солдатами и пушками на прицепе. Машины мчались по извивающейся горной дороге и то скрывались за поворотами, то снова появлялись. Противник, очевидно, гнал запоздавшие подкрепления своим потрепанным частям.

Мы открыли огонь. После третьего выстрела от первой машины остались только колеса. Вторая машина наскочила на переднюю и покатилась под откос вместе с автоматчиками и пушкой. У меня в ушах звенело от стрельбы: я, став за наводку, так увлекалась, что при выстрелах не отклонялась от панорамы орудия. Бой мог приобрести нежелательный для нас оборот: неравенство сил было очевидным. Но фашисты, не знавшие наших сил, начали разворачивать машины и вскоре скрылись в западном направлении.

Спустились сумерки. Мы получили приказ дать людям в эту ночь отдохнуть и высушить одежду.

Дома были пусты, но еще сохранили признаки недавнего присутствия хозяев. Кое-где ярко горели печи, были раскрыты постели, на столе стоял недоеденный ужин. Население, напуганное гитлеровской пропагандой, распространявшей небылицы о Красной Армии, пряталось в бункерах.

Мы зашли в ближайший от наших огневых позиций дом. В сараях и свинарниках кричал голодный скот, а хозяева, несмотря на все наши уговоры, не хотели выходить из своих убежищ.

Когда Осипчук спросил выглянувшую из подвала женщину, почему она так боится нас, та ответила: «Мы — немцы».

— Ну и что же, мы уничтожаем только фашистов, а народ не трогаем.

Но женщина не поверила. Пришлось нашим бойцам накормить и напоить ни в чем не повинную скотину.

Старшина и повар готовили ужин. Бойцы, затопив печи, стали сушиться, другие легли спать. Я увидела в кладовой много муки, масла, яиц и решила побаловать своих солдат. Закатала рукава гимнастерки, надела халат, висевший на вешалке, и начала по старой памяти месить тесто, взяв в помощь двух бойцов. Вскоре мы пили кофе с домашним печеньем.

В дверь заглянул мальчик и удивленными голубыми глазами обвел сидящих. Его взгляд остановился на печенье, — видимо, в подвале он проголодался.

Осипчук, говоривший по-немецки, подозвал ребенка и протянул ему печенье.

После сытного ужина бойцы заснули как убитые. Бодрствовали только часовые да дежурный офицер на батарее.

Мы вступили снова на чехословацкую землю.

Первый крупный город, в который мы въехали, был заполнен нарядными толпами. Лица людей светились счастливыми улыбками. С балконов белых высоких домов произносились приветственные речи в честь Советской Армии — армии-освободительницы, в честь русского народа. Все в этом городе казалось нам близким и родным. Люди останавливали машины, целовали наших бойцов и кричали:

— Братья, наши спасители!

Колонна остановилась на площади. Нас окружили жители: женщины вынесли бойцам угощение — свежие торты, печенье, колбасы.

И вдруг перед нашими глазами пролетели две гранаты, брошенные откуда-то с чердака в толпу. Раздался оглушительный взрыв. Начальник штаба дивизиона Фридман и командир батареи Бородин с бойцами бросились в дом. Я тоже схватила автомат и побежала за ними. Бойцы прикладами разбили тонкую дверь и полезли на чердак. В маленькое слуховое окошко проникал свет. Все кинулись через окошко на крышу. Одна я осталась на чердаке. Присмотревшись, в полутьме увидела, что за дымоходом кто-то прячется. У меня по спине пробежал холодок.

Погибнуть сейчас, накануне победы…

— А ну, вылезай! — крикнула я и навела автомат на неизвестного, а сама прислонилась к стене, чтобы защитить себя сзади.

Из-за трубы вышел здоровенный рыжий немец с погонами обер-лейтенанта.

— Хенде хох! — крикнула я.