Рано утром мы снова двинулись по заросшим лесами горам навстречу дождю и ветру.

— Сычева, тебя вызывают в политотдел дивизии, — сказал мне комбат Бородин, когда я отдала последние распоряжения по оборудованию огневых позиций на окраине одной из горных румынских деревушек.

В политотделе мне вручили кандидатскую карточку Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Радость наполнила сердце. Я бережно взяла карточку и положила ее в левый кармашек гимнастерки.

Многое хочется сказать человеку, когда у него так радостно на душе. В такие минуты и солнце светит как-то иначе, и все люди кажутся более красивыми. Все поздравляли меня, а я посматривала с гордостью на левый кармашек гимнастерки, и на душе становилось светло и празднично.

Утром мы снова двинулись в путь, преследуя отступающего врага. Машины все выше и выше поднимались по горной дороге. Противник упорно сопротивлялся, почти через каждые пять — десять километров устраивал завалы из толстых деревьев, минировал и взрывал дороги.

Наши саперы, проявляя чудеса изобретательности, быстро устраняли все вражеские препятствия и ловушки.

Мы остановились на ночлег в маленьком горном селе. Поужинали. Спать еще не хотелось. Пришел боец и сказал, что в одной из хат есть гитара.

— Попроси на часок, поиграем, душа скучает без музыки, — проговорил сержант Юркевич.

Собравшись в кружок, бойцы приготовились слушать.

Заиграла гитара.

— Эх, нет здесь нашей Гали!.. — с сожалением произнес Денисенко.

Кто-то затянул родную песню, ее знакомый мотив подхватили все. Подошли румыны и с интересом стали слушать. Но вот они о чем-то заговорили между собой, одна женщина отделилась от группы и убежала вниз по улице. Минут через пять она привела с собой молоденькую румынку. Длинная оборванная юбка, такая же рваная кофта говорили о крайней бедности. Девушка была похожа на цыганку. Когда она подошла к нам, ее блестящие черные глаза искрились, по лицу блуждала радостная улыбка.

— Она хорошо поет, — сказал нам румын, немного говоривший по-русски, — аккомпанируйте ей.

Девушка приготовилась петь. Лицо ее сразу изменилось, стало грустным и скорбным, в глазах появилась печаль. Полился приятный низкий грудной голос. Девушка пела на родном языке, мелодия была полна тоски. Но вот в конце песни в ее голосе появились другие нотки — твердые, четкие, лицо стало суровым, теперь оно, казалось, призывало к мести, к борьбе. Затем она осторожно, как что-то близкое и дорогое сердцу, протяжно произнесла: «Русский… Брат…»

— Я могу пересказать эту песню, — сказал тот же румын, когда девушка кончила петь. — В ней говорится о тяжелой доле народа под игом фашизма, о его нищете под властью бояр, о сиротах, у которых отцы погибли на войне. Песня призывает народ поднять голову и пойти за русскими братьями, за Советским Союзом.

— Откуда она знает ее? Где она могла ее выучить? — удивились мы.

— Ее зовут Марто, она жила с родными в Бухаресте. Отец и мать работали на папиросной фабрике. Один старый учитель пения пожалел талантливую девочку и взялся бесплатно учить ее петь. Учитель рассказывал Марто о России, о русских и научил ее этой песне. Он предупредил девочку, что петь ее она сможет только тогда, когда наш народ избавится от фашизма и станет вместе с русскими строить новую жизнь. Тогда Марто, говорил ей учитель, сможет учиться бесплатно и станет певицей.

Когда началась война, отца Марто забрали на фронт, и больше они о нем не слышали. Мать не могла одна прокормить детей. Пришлось и Марто идти работать на фабрику. А когда умерла от туберкулеза мать, трое детей остались сиротами. Марто вместе с младшим братом отправилась в деревню к бабушке, а старшего взял какой-то купец в работники. Целыми днями ходила Марто по деревням, пела песни. За это ей давали корки хлеба.

— Сегодня первый раз в жизни девушка поет громко песню надежды, песню, которую до сих пор пела только тайком. Вы, русские, освободили румынский народ от фашистов, простые люди Румынии знают, что русские несут нам спасение и мир, — закончил рассказ переводчик.

Марто спросила через переводчика:

— А это правда, что у вас все бесплатно учатся?

Бойцы стали рассказывать о том, как у нас живет молодежь. Марто с восторженными глазами слушала переводчика, и все окружавшие нас румыны удивленно, а некоторые и недоверчиво качали головами. Через несколько часов мы покинули румынскую деревню, но голос Марто еще долго звенел в наших сердцах.

Поспешно оставляя Карпаты, немцы старательно заваливали лесные дороги, минировали обочины, взрывали мосты, безуспешно стараясь задержать стремительный натиск наших войск. Скоро мы вышли к реке Быстрица.

Наша батарея, как всегда, ехала в голове колонны, и вдруг — остановка.

— Впереди взорвана дорога, — сказал комбат.

Мимо нас проскочила открытая машина командира дивизии. Саперы, вышедшие навстречу, остановили машину и предупредили, что ехать дальше нельзя. Генерал вышел из машины, осмотрел завал, как обычно, пошутил с солдатами, потом опять сел в машину, которая стала разворачиваться.

Вдруг оглушительный взрыв встряхнул землю…

Когда осела пыль, все с ужасом увидели отброшенного к самому берегу Быстрицы мертвого генерала. Соскакивая с машин, все бросились к берегу, окружили тело генерала. Долго стояли молча, обнажив головы.

В этот день я впервые видела, как старые, закаленные гвардейцы плакали, словно дети, потерявшие своего отца…

Командование дивизии было передано уже полковнику Бочкову. Он был культурный, боевой офицер, человек большой храбрости. С ним мы и закончили войну. Но и до сих пор при встречах гвардейцы всегда вспоминают погибшего в Карпатах генерала Боброва.

Некоторые из нас уже после войны побывали на могиле Героя Советского Союза генерала Боброва в городе Черновицах и, возлагая цветы у его памятника, рассказывали молодым о легендарном герое и человеке прекрасной, большой души.

Осень властно входила в свои права, становилось все холоднее. Солнце показывалось редко, в лесу, устилая землю, кружились желтые листья, и часто на вершинах гор порошил снег с дождем.

Наша колонна опять остановилась перед новым препятствием — огромным завалом из толстых деревьев, беспорядочно набросанных на дороге.

Справа на горе затрещали сучья.

— Ну иди, иди, а то здесь уложу, — услышали мы угрожающий голос дивизионного разведчика старшины Немыкина.

На дорогу сошел ссутулившийся от страха огромный гитлеровец, за ним спрыгнул Немыкин.

— Вот, товарищ капитан, — обратился он к Фридману, — поймал фашиста за этой горой.

— Обыщите его, — приказал капитан.

Разведчик начал выворачивать карманы пленного. Тот исподлобья смотрел на бойцов, как бы стараясь угадать наши намерения. Перед нами на крыло машины было выложено несколько патронов от парабеллума, грязный носовой платок, пачка сигарет, зажигалка, кусочек сахару и, видно, недавно написанное, но неотправленное письмо.

Капитан разорвал конверт. Уже темнело, и он, с трудом разбирая строчки письма, стал переводить:

— «Дорогая сестра Эльза! — писал гитлеровский вояка. — Мы с небывалой быстротой отступаем, даже не всегда нам успевают выдать на остановках продукты на дорогу. Мы думали задержать русских на венгерской границе, укрепили горные перевалы, минировали леса, но все напрасно. Русские с ходу все это преодолели и идут за нами по пятам.

Сейчас, правда, приказано занять оборону — и ни шагу назад. Окапываемся, ставим пулеметы, минометы, но мне кажется, что все это ненадолго. У нас много мадьяр, а это народ ненадежный, они нас ненавидят, и с ними много не навоюешь, так и смотрят, как бы удрать к русским. Завтра будет сильный бой, — если останусь жив, напишу письмо.

Не волнуйся, дорогая Эльза. Наш генерал говорит, что скоро мы получим такое оружие, с которым сразу начнем побеждать. Тогда русские снова завернут в Россию, и мы до зимы займем Москву».